Ну вот и финал.

Уилсон
Нет, я не перестаю удивляться Хаусу. Вы только посмотрите на этого сукиного сына, на эту довольную морду, насвистывающую похабную песенку. Что это его так разобрало? Снял себе проститутку на неделю вперед? Нет, не похоже. Это кто тут недавно переживал на тему «Кадди» и избегал нашей начальницы всеми мыслимыми способами? Он и в клинике часы отработал все до одного – только бы лишний раз не получить вызов на коврик. Он маскирует все это необходимостью быть постоянно занятым, но я подозреваю, что дело совсем в другом. Черт. Кто у него в квартире? ОК, проехали, все равно его таинственности хватит на полдня…

– Доктор Уилсон?
Я оборачиваюсь. Меня окликнула Лиза Кадди. Рабочий день окончен и в принципе можно вместе перекусить.
Мы едем в ресторан, что давно нами облюбован, делаем заказ, говорим о больничных делах, о спонсорах, о новом оборудовании для детского центра, все мило и непринужденно, но я ощущаю какую-то напряженность. И не удивляюсь, когда она спрашивает:
– Что происходит с Хаусом?
Мне немного досадно: я планировал поболтать с ней не о нашем друге. Завтра мы едем на побережье, нужно оговорить кое-что по части поездки…
– А что такое?
– Ты видел когда-нибудь, чтобы он мыл свою машину?
– Нет.
– Трогательное зрелище.
– Хаус с ведром и тряпкой? Быть не может!
– Ну не так экстремально… Я видела его на автомойке, где он скандалил с обслугой – кто-то заправил в автомат не тот шампунь.
Мы смеемся.
– Это хорошо, – говорю я. – Я давно не видел его таким… увлеченным.
– Угу, – кивает она. – И кто она?
– Что? – удивляюсь я довольно натурально.
– Да все нормально, так, интересно. На ком он остановил свой выбор?
– Не поверишь.
– После автомойки я поверю во все что угодно.
– У него новая соседка. Кира Нейрис. Рыжая ирландка с изумительной кожей и внимание! она обалденно готовит.
– Это хорошо, – говорит Лиза. – Очень рада за него.
Я вопросительно гляжу на нее. Почему-то мне слышится в ее голосе нотка ревности. Совсем маленькая. Такая естественная. Я беру Лизу Кадди за руку.
– Лиза…
– Да нет, все ОК. Какое право я имею расстраиваться? Я рада. Но… я не знаю. Не понимаю, что чувствую…
Такой она мне нравится еще больше. Ей богу, я постараюсь ее утешить в эти выходные.
– Отпусти его. Не нужно ничего говорить. Пусть все идет, как идет.
Она улыбается, хотя губы чуть дрожат. Я понимаю ее. Это трудно. Очень трудно отойти в сторону, пусть ты и не стоишь на пути. Но она справится. Мы справимся. Я надеюсь.
– Завтра все в силе?
– Да, мы едем на его Порше.
– Что ты для этого сделал? Украл его пианино?
Мы поднимаем бокалы, чокаемся, пьем вино. Мне немного неудобно так шутить у Хауса за спиной, но я уверен, что он не раз прохаживался и на мой счет подобным образом. Переживет. Да и ему не до нас. Что ж, он заслужил кусочек счастья. Судьба ему давно задолжала…

Хаус
Завтра суббота – но я проведу уик-энд один или в больнице. Кире нужно решить пару вопросов с работой. В сентябре она получает место учительницы в гимназии. Я не сказал? Она прекрасно рисует. Тонкие карандашные наброски, что она показывала мне – великолепны. Не сравнить с моей мазней… А еще ей нужно навестить родных. Она не хочет знакомить меня ни с кем, как и я ее. Мы боимся, что что-то нарушит то, что есть – мир, замкнутый на двоих. Пока никто не знает о нас, мы в безопасности.
Мы возвращаемся домой, я выхожу из Порша, и Уилсон укатывает на моей машине.
Если там будет хоть одна царапина…

Вечер без Киры пуст. Я брожу по своей квартире, потом иду кормить ее рыбок. Для меня оставлен ужин, грею его в микроволновке, но он кажется мне пресным. Хочу, чтобы она сидела напротив, хочу смотреть ей в глаза и видеть, как она подпирает щеку кулаком.
Но выходные кончатся, она вернется.
Вернется?
А вдруг…
Вдруг все эти несколько дней…
Нет!
Я сжимаю ладони в кулаки. Этого не может быть. Я здоров. Реальность одна. То, что было – сон, отравление…
Ты уверен?
Точно уверен?
Точно-точно уверен?
Ужас накрывает меня в один миг.
Еще одна сладкая сказка? Чудо-машина? Друг, в обнимку с Лизой, соседка… ее любовь, и твоя… Это так? Это реально? Не слишком ли сладко?
Мысли мечутся, и я чувствую, как сердце бьется где-то у горла. Иду в ее квартиру – вот след от топора на линолеуме. Что со мной? Я беру в руки нож. Провожу пальцем по острому лезвию.
Этого не потребовалось.
Проходит еще пара минут, я кидаю нож в раковину и иду к себе.
Все реальность. Абсолютно все. Я зря сказал, что иду к себе. Я хромаю к себе, нога наливается болью, о которой я три последних дня не вспоминал.

Удалось забыться на пару часов, потом заглотил, почти не ощущая вкуса, полбутылки бурбона. Не помогло. Кто бы сомневался. Спиртное помогает, если им запивать викодин.
Не ищу ничего в квартире. Уже проверил – Уилсон обеспечил генеральную уборку.
Только ампулы налтрексона, оставленные моим другом. Лекарство, которое я обещал ввести себе, чтобы не было соблазна…
Наполняю шприц. Нет, я не хочу викодин, не хочу быть наркоманом, реально, не хочу, не хочу потерять Киру. Одна мысль о том, что он снова отгородит меня от мира, а значит и от нее – бросает меня в дрожь.
Я потерплю, я уже много терпел, боль пройдет…
Медлю еще секунду, но втыкаю иглу в руку.
Иду бродить по парку, все еще надеясь на чудо.
Чуда не происходит.
Лежу на кровати, вцепившись зубами в угол подушки. Я почти плачу. Долго еще? Сколько боли я могу выдержать еще?
Перепробовал все. Горячая ванна, массаж, спиртное, пытался отвлечься… только что не позвонил Хантеру – спросить, что делать. Как будто он поможет. Как будто кто-то может помочь мне. На ночь вливаю в себя лошадиную дозу седативных, это помогает на какой-то период, но боль достает меня и сквозь сон, мне чудится, что я в аду и какой-то ушлый чертяка вонзает раскаленные вилы мне в ногу. Просыпаюсь с криком, тащусь на кухню.
Я потеряю ее.
Потеряю то, что есть, утрачу остроту чувств, чистое сознание… То, чего меня лишили опиаты. Нет. НЕТ!
Острое лезвие втыкается в ладонь. Плевать, что опять не смогу долго играть, зато мне полегчает. Да и руку можно стукнуть пару раз о стену. Проверенный способ. Трясу аптечку в поисках аминотриптилина. Вырубает хорошо. Обычно. Но не тогда, когда я схожу с ума от боли.
Брожу как маньяк по квартире, спотыкаясь о мебель. Не помню, вводил я себе налтрексон или нет, мне все равно… Неужели я не смогу? Сдамся? Сдамся боли? Сменяю жизнь на наркотический кайф? Не хочу. НЕ ХОЧУ. Но и терпеть нет уже никаких сил. Набрать 911? Иду в ванну, хочу попробовать еще полежать в теплой воде – чтобы ну хоть немного, чуть-чуть, было бы меньше больно, только чтобы не сводило так ногу, не билось так сильно сердце, не стучало в ушах…

Добавлено (28.06.2009, 09:17)
---------------------------------------------
Уилсон
У машины открыт верх. Поздний летний вечер. Мы едем домой с Лизой Кадди. Неправильно. Мы едем с Лизой Кадди по домам. Она к себе, я к себе.
Ничего не вышло. По крайней мере, из того, на что я рассчитывал. Я не в обиде, нет. Но ее немного это беспокоит. Я понимаю это по взглядам, что она бросает на меня украдкой.
Да, как-то странно глядеть как «твоя девушка» пересаживается за соседний столик к каким-то хмырям, и упорно делает вид, что ни на что большее она и не рассчитывала.
Я думаю дело в алкоголе. Не надо было ей пить два коктейля подряд.
Теперь ей стыдно. Ну, я так думаю. Хотя могу и ошибаться, по ее лицу иногда пробегает лукавая улыбка.
Я, разумеется, тоже нашел с кем перепихнуться, а утром мы обсудили достоинства и недостатки партнеров, потом долго загорали, обедали в рыбном ресторане и вот теперь мы катим обратно. Но никакого «мы» нет. Есть я и она. Наверное, это правильно. Завожу ее домой, она целует меня на прощание говорит: «Все было чудесно». На что я отвечаю: «Нет проблем, привет Рейч» и отъезжаю.
Надеюсь, мы и дальше будем хорошими друзьями. Я отпускаю легкое сожаление из своего сердца. Нет, все же Лиза Кадди не создана для семейной жизни. Или не создана для семейной жизни со мной.
У Хауса горит свет. Уже довольно поздно, но я решаю зайти к нему. Стучу в дверь – никакого ответа. Если он с кем-то – то пошлет меня к черту, а если нет – то можно тяпнуть пива и пожаловаться ему на жизнь. Тут он тоже может послать к черту, но попытаться стоит.
Я открываю дверь ключом, он у меня с незапамятных времен. В квартире пусто, свет горит на кухне и в ванной. Я зажигаю свет в прихожей, прохожу в глубь квартиры. Вижу на столике у дивана ампулы с лекарством. Одна пустая, другая нет.
Сукин сын!
Я же знал, знал, что ему нельзя доверять!
Ублюдок!
– Хаус!!! Хаус, ты где, черт бы тебя побрал???
В ванной шумит вода. Я толкаю дверь, меня посещает мысль о том, что он может быть там не один – но если это и так, то вряд ли я увижу что-то кардинально новое…
В тесном помещении клубится туман – вода хлещет из крана и если бы не система аварийного стока – в комнате был бы потоп.
Хаус лежит на боку, нелепо подогнув под себя левую руку.
Я рывком разворачиваю засранца на спину. Лицо бледное, он почти не дышит. На щеке ссадина – очевидно, навернулся о край ванны. Сколько и чего он принял?
– Хаус! – ору я прямо ему в лицо. – Хаус!
Шлепаю хорошенько по щеке, потом по другой.
Его губы шевелятся, но он не открывает глаз.
Ну, я тебе сейчас устрою Варфоломеевскую ночь. Я ухватываю его поудобней под грудь и поднимаю, заставляя встать на колени.
Черт, не могу дотянуться до душа.
Отпускаю Хауса, встаю, беру душ, переключаю на холодную воду. Снова поднимаю тяжелое тело на уровень ванны. Так, теперь наклоняю его голову над ванной.
Он приходит в себя, довольно быстро, мычит, пытается вырваться, но я коленом крепко прижимаю его к ванне. Нет, шалишь, приятель, не выйдет, сейчас ты у меня протрезвеешь и будешь как огурчик, что бы ты там не успел сжевать.
– Хватит, пусти! – наконец говорит он.
Я выключаю душ.
Он стоит на коленях, футболка залита водой, взгляд бессмысленный.
Потом тело клонится вбок, и я еле успеваю подхватить его, спасая от удара лицом о кафель.
– Хаус! Что ты принял? Хаус?
Я тормошу его снова, и не слышу ни стука в дверь, ни шагов в комнате.
– Что вы делаете? – женский голос полон гнева.
Я оборачиваюсь, ага, так вот кто его таинственная красавица. Хороша, кто бы спорил, у Хауса отменный вкус.
– Что с ним?
Она отталкивает меня, стремительно опускается на колени, приподнимает ему голову, нежным, мягким движением, как умеют делать только женщины.
– Грег?
Он открывает глаза, пытается сконцентрироваться, брови сдвигаются, сознание спутанное, он не понимает, что происходит, нет, это ж сколько надо было выжрать наркоты???
Свет из лампы на потолке бьет ему прямо в глаза, я вижу, что зрачки расширены и не реагируют на свет – и вдруг чувствую тяжесть в животе. Его глаза закрываются, он стонет и утыкается лицом в грудь женщины, поддерживающей его.
– Подождите, – говорю я. – Я врач, я думал он… Как вас звать, Кира, да? Позвольте…
Я оттесняю ее в сторону, Оттягиваю ему веки, проверяю зрачки еще раз. Реакции почти нет… я вижу пот на его лбу, чувствую частый неровный пульс. Я кретин!!! Это же боль!!! Потеря сознания от боли… Как я мог не распознать это, я, видавший людей в таком состоянии не десятками, сотнями? Почему я подумал сразу о плохом, Хаус???!!!
Я оборачиваюсь к Кире:
– Быстрее позвонить 911 – скажите, что сердечный приступ и что это вызов доктора Уилсона из учебного госпиталя Принстон Плейнсборо. Быстрее!
Она смотрит на меня с подозрением, но здравый смысл одерживает вверх и я слышу, как она звонит по телефону.
Мне невыносимо стыдно, я пытаюсь уложить моего друга поудобней, дать ему понять, что он не один, что я здесь, что ему помогут…
– Вы кто? – спрашивает женщина. Она стоит на пороге ванны, уперев руки в бока.
– Я его друг, – говорю я и мне хочется истерично захохотать. Хорош друг, нечего сказать, но сейчас не время для истерик. – Помогите мне, – говорю я. Давайте перенесем его на диван, или хотя бы в гостиную.
– Что у него с рукой? – спрашивает она.
Я опускаю взгляд вниз. Я и не заметил довольно глубокую рану на ладони. Такую, которую оставляет лезвие ножа, если полоснуть себя хорошенько.
– У него болит нога, он…
Я торопливо пытаюсь объяснить, что случилось, почему я подумал, что он опять взялся за викодин, почему не понял что это, но она не слушает.
Мы укладываем Хауса на диван, снимаем мокрую футболку. Кира хочет подложить ему под голову подушку, но я не даю. Она растирает ему руки, потом приносит одеяло, укрывает его, а я вытряхиваю ящик с лекарствами на кухонный стол. Богатый арсенал, ничего не скажешь. Но ничего подходящего не обнаруживается.
Возвращаюсь назад, проверить состояние. Он уже очнулся, лежит, уперев взгляд в потолок, все такой же бледный. Спустя пару минут приезжают парамедики, мы снимаем кардиограмму, но ничего опасного за исключением тахикардии.
Кира сидит на ковре около дивана, держит его за руку, что-то говорит, Хаус кивает, осторожно улыбается.
Иду на кухню завариваю чай, кидаю десять кусков сахара, возвращаюсь в комнату. Отдаю кружку Кире. Похоже, из ее рук он выпьет все, что угодно. Сажусь на стул рядом, жду пока он дохлебает сладкое до тошноты пойло.
Наконец ему и впрямь стало легче. Хаус садится на диване, вид то ли взъерошенный, то ли смущенный.
– Как съездили? – спрашивает он.
– Нормально, – киваю я. – Что случилось? Нога?
Он криво усмехается, осторожно трогает ссадину на щеке.
– Именно.
– Что ты принимал?
В его глазах загорается опасный огонек.
– Думаешь ширнулся? А… ну да… конечно же… – Он видит ампулу налтрексона на столике. – Извини, не смог укол поставить. Давай, валяй! – он протягивает мне руку.
– Перестань. Сегодня никаких уколов. Что ты принимал? – снова спрашиваю я.
– Все в аптечке.
– Морфин?
– Нет!!!
Он пытается встать, но Кира удерживает его на диване. Потом оборачивается ко мне. В глазах упрек.
– Я его врач, – пытаюсь я объяснить, – у нас программа, со строгими условиями. Важно знать, что происходит.
– Да ты мой врач, зашибись, а не врач, классно в ванне помог.
– Извини. А что я должен был подумать?
Он вздыхает.
– Иди уж…
– Как нога?
– Терпимо.
– Ну, гляди. Я завтра заеду. Да?
Он кивает.
Я встаю, Кира идет провожать меня.
– Я побуду здесь, – говорит она. – Не волнуйтесь.
Я киваю и ухожу в ночь. Осталось ощущение, что меня протащили через мясорубку.
Как же я устал от всего этого.

Добавлено (28.06.2009, 09:18)
---------------------------------------------
Хаус
Сил добраться до кровати у меня хватает.
Спасибо, Уилсон, ванну принимать сегодня не надо.
Кира забирается следом, садиться рядом, рассказывает о своей поездке, о планах.
Ее пальцы то гладят меня по голове, то замирают на лбу. От этих осторожных прикосновений мне чудится, что боль проходит.
Но она вернется, когда я скажу то, что должен.
– Прости, – говорю я. – Я не все рассказал о себе. Я… болен, мне… мне может быть очень плохо, я долго принимал викодин…
– Шшш, – говорит она. – Потом расскажешь.
– Ты не понимаешь…
Ногу опять дергает, я вздрагиваю, ругаюсь сквозь зубы.
– Тебе плохо, я вижу. Скажи, что нужно сделать? Чем помочь?
Я закрываю глаза.
У меня нет ответа. Помочь мне некому. И как я должен это объяснять?
В душе бьется только одна мысль.
За что? ЗА ЧТО? Почему я?
Внезапно она шепчет мне:
– Не злись, Грег. Я здесь. Ведь я здесь.
И я не знаю, что ответить Богу, Дьяволу, Мирозданию, Высшему разуму? Проклясть их за свои муки или поблагодарить за Киру?

Три месяца – много это или мало? Ничтожный срок с одной стороны… с другой – бесконечная череда дней, каждый из которых начинается с вопроса – смогу ли я встать и прожить этот день в более-менее достойном виде?
Уилсон заезжает каждое утро с этими уколами. Меня все это порядком достало, тем более что у меня уже все плечи в синяках, но уговор есть уговор, и сколько бы я не говорил, что не соглашусь больше на наркотики – он мне не верит.
Но сегодня был последний. Хантер может сделать зарубку на своей винтовке – одним наркоманом в этом мире стало меньше.
Мы отметили это с Кирой – торжественно срезали с моей руки браслет.
Она вошла в мою жизнь два месяца и семнадцать дней назад. И за это время мы многое узнали друг о друге.
Она уже знает, что я люблю, когда меня целуют в шею, чуть-чуть ниже ушей, я знаю, что она обожает, когда я дую в ее макушку, заставляя разлетаться рыжие прядки. Она знает, что утром я долго сплю и не всегда просыпаюсь в хорошем настроении, а я знаю, что она любит валяться в кровати по утрам. А еще принимать ванну, полную пены. Мы оба уважаем кофе и сладости, и ждем, что нас будут любить за то, что мы есть.
Я люблю играть вечером на пианино, а она слушать, забравшись с ногами на диван. Мы ненавидим ложь и не любим компании, хотя для отдельных человеческих особей делаем исключение.
Иногда нам нравится побыть одним. Мы понимаем это и не обижаемся друг на друга. Но когда мы приходим друг другу, уединение уже не кажется такой хорошей штукой.
Я знаю, что она боится собак, а она знает, что я боюсь боли.
Я могу защитить ее от любой гавкающей шавки, но она, увы, защитить меня от моей боли – нет.
Когда в наш дом приходит боль, тепло, что заполняет наши сердца, чуть-чуть сжимается, уступая место другим чувствам, но среди них нет жалости. Не хочу показывать ей мою боль, не хочу, чтобы она чувствовала, что ничем не может помочь, но я не всегда могу это сделать. Теперь я ненавижу свою боль вдвое сильнее – за себя и за нее.

– Привет, милый, – она встречает меня в коридоре. – Что случилось? Пациент?
Я киваю, говорить не хочется. Если только что-то непечатное. Болезнь Ходжкина. Парня таскали по врачам больше года без диагноза. Что с того, что мы определили, чем он болен? И довольно быстро – биоптат из лимфатических узлов содержал специфические клетки…
Четвертая стадия. Шансов ноль.
– Иди ужинать!
Время одиннадцать… Поздновато для еды, но пахнет мясом и чем-то еще таким дразнящим… Сам не понимаю, как оказываюсь за столом.
Она устает на работе – маленькие оглоеды доведут до ручки кого угодно, но она любит их и со смехом рассказывает мне об их проделках. Еще она любит истории про моих больных, их запас у меня неисчерпаем. Стараюсь выбирать те, что с хорошим концом. Таких у меня много.
Вскоре мы перемещаемся на кровать, очень надеюсь, что никто не позвонит из госпиталя, сообщить то, что и так ясно – мальчишка умирает. Я не умею воскрешать мертвых. А ему можно было бы помочь, поставь кто диагноз пораньше…
Ее ладонь забирается мне под футболку, она приникает ко мне, прижимается всем телом, устраивает голову на груди.
Я запускаю руку в ее волосы цвета меди, мне нравится перебирать их, ласкать, наблюдая, как они струятся под пальцами, завиваются в кольца на концах.
Я зарываюсь лицом в эти волосы, потом нахожу губы, спускаюсь ниже, вижу, как ее кожа под моими поцелуями вспыхивает огнем, ее глаза затуманиваются, и мы занимаемся любовью медленно и даже торжественно, словно мы поем старинный гимн жизни. Да, люди умирают, но мы живы, мы вместе, мы…
На ее глазах блестят слезы. У нее так часто бывает после особо хорошего оргазма, она смахивает их смущенно.
Кира… Девочка моя… Сколько ты пробудешь еще со мной? Она засыпает, а я лежу на спине и стараюсь не думать ни о чем. Но сосущее чувство в душе требует идентификации.
Страх?
Чего я боюсь?
Что сорвусь и начну принимать викодин?
Нет.
Если не будет сильно болеть нога, я не сорвусь. Точно? Да. Уверен? Да.
Что еще?
Что она уйдет?
Почему?
Я предлагал много раз. Объяснял, что ничего хорошего ей со мной не светит. Она смотрела на меня как на идиота, пока я не начинал чувствовать себя идиотом сам.
Боюсь, что нога разболится так, что заставит меня принимать наркотики? Или умереть?
Боюсь ли я смерти?
Нет.
Не боялся. Теперь боюсь. Не хочу, чтобы она плакала на моих похоронах. Хочу и дальше вдыхать сладкий запах ее волос, целовать эту молочно-белую кожу, смотреть в глаза цвета моря и видеть в них любовь.
И ничего больше. Ни осуждения, не желания научить жить, так как нужно жить, получить что-то равноценное, ни жалости.
Я счастливчик!
Этот дар я получил дважды.
Цена высока. Но я не жалею ни об одном дне без опиатов, ни об одном дне, пока рядом она. Ведь я могу чувствовать, думать, принимать жизнь такой, какая она есть, без теплой, уютной подушки безопасности под названием – викодин; викодин, заслонивший от меня жизнь, убедивший меня в том, что мне многое не нужно… Оказалось нужно.
У меня могла бы быть другая жизнь…
Что было бы, встреть я Киру после кетаминовой комы? Когда я был почти здоров? Тогда тоже не было викодина – но не было и боли – а посему огромная эйфория, что тоже сродни викодиновому дурману. Но если бы мы встретились тогда? Может быть… боль не вернулась? Или вернулась, но не такая?
Да, тогда у меня получилась бы совсем другая жизнь…
И у нее. Когда я терял надежду на нормальную жизнь, она была в центре помощи жертвам домашнего насилия. Меня передергивает. У кого могла подняться рука обидеть ее?
Глажу ее по голове, осторожно, чтобы не разбудить.
Гад… его счастье, что я никогда не видел его. И дай Бог мы его больше не увидим.
Да, совсем другая жизнь. Каждый думает о том, когда он сделал неправильный выбор, когда судьба давала шанс, а он из трусости, страха, лени ну и так далее – прошел мимо, или вовсе оттолкнул.
И я не имею в виду женщин.
Кира сонно вздыхает, я тоже уже почти соскальзываю в сон, но слышу ее слова, что она говорит во сне: «Я буду любить тебя любым». И щемящая нежность укрывает нас обоих.

Хаус
Так и знал, что нельзя ему это поручить. Ну, чем скажите на милость, мне она поможет? Только лишний раз расстроится. Ну, чего там, операцию назначили только на завтра. Анализы, подготовка, разговоры…
Этот день надо как-то пережить.
– А это что? – спрашиваю я.
На рисунке, что она передала мне, какая то страшная зверюга – вся из острых неровных углов.
– Это Джо, – говорит она. – Он странный.
– Скорее злобный, – бормочу я. – У парня что-то с головой. И глазами. Или с тем и другим вместе. – Скажи, чтобы показали мальчишку детскому неврологу.
– А диагноз поставил великий доктор Хаус по рисунку? – она прыскает в кулак.
– Зря смеешься, – отвечаю я. – Иногда нервные расстройства вот так и проявляются… Рисунки – отражение души…
Она замолкает, потом передает мне новый лист.
Там я. Когда она меня подловила? Я не позировал, точно… Осенняя аллея в парке, я обернулся, смотрю на кого-то… вопрошающе? Нет… с надеждой?
Опускаю руку на грудь. Она тянет рисунок к себе, но я не отдаю…
– Ты, правда, меня любишь?
Она молчит. Зачем отвечать на то, что и так ясно? Так нарисовать старого, больного, хромого, злобного бывшего наркомана может только тот, кто действительно его любит.
Снова смотрю на рисунок. Тонкие линии, полутона, кружащиеся листья кленов.
– Грег… Расскажи о фантомных болях.
– Зачем?
– Интересно.
– Ну… слышала про Амбруаза Паре?
– Французский врач где-то времен Людовика Четырнадцатого?
– Тринадцатого. Он первым описал их.
– Не сомневаюсь, у него была большая практика.
Я улыбаюсь.
– Механизм их возникновения не изучен. Но по разным исследованиям ими страдают от 60 до 72 процентов ампутантов.
– Треть получает пропуск в рай?
– Именно. На это я и рассчитываю. И потом, если они и будут – кое-какая терапия есть.
Я замолкаю, вспоминая читанные работы. Фантомная конечность реально ощущается довольно долго. Прогоняю эту мысль туда-сюда… верится с трудом, хотя описания достаточно убедительные. В идеале ее ощущения должны совпасть с протезом. Представляю, как все это будет… как буду пытаться ходить несуществующей ногой, трогать ее. Я полагаю, что существование фантома обусловлено активностью центров коры головного мозга, отвечающих за схему тела. И иногда такие фантомы болят. Как болела реальная часть тела… Не думаю что болеть, если и будет – то будет также… Также – невозможно… И потом транскраниальная магнитная стимуляция выглядит перспективно…
– Ау… Грег?
– Извини. Задумался.
– Давно хотела спросить… Откуда этот шрам?
Она целует меня в шею, туда, где оставила след пуля.
– Благодарность от пациента.
– Нет!
– Да. И в живот…
Я рассказываю ей про мужика, ворвавшегося в кабинет, про то, как все быстро произошло, как я лежал на полу, чувствуя как подо мной растекается теплая лужа крови, как смотрел в дуло пистолета. Подняться я не мечтал. Думал только – вот значит, как все бывает, вот это и есть смерть. Про кому, про осторожную надежду и горькое разочарование… Я еще много чего говорю, но понимаю, что нужно рассказать и главное – про причину… И я рассказываю, про то, что даже не вспомнил сразу – кто она такая была и что там за историю я вытряхнул из моего несостоявшегося убийцы. Про смерть его жены в гараже… Зачем рассказываю? Потому что хочу, чтобы Кира знала.
Знала, что мне жаль.
– А если бы ты не поставил диагноз – она бы выжила?
– Не знаю… скорее всего, нет.
– Тогда это судьба. Ты веришь в судьбу?
– Да… пожалуй, нет. А ты?
– Не знаю, – говорит она, потом молчит пару секунд и продолжает: – Грег… ты только пожалуйста… пожалуйста, не умирай… Ладно? Мне так страшно…
– Мне тоже, – почти шепчу я.
Но она слышит, и ее губы дрожат.
– Ты иди, – говорю я. – Иди домой. Уже поздно.
– Я останусь.
Да, я боюсь… Только дурак не боится операций. Или полный невежда, который не знает о тысячах возможных осложнений.
Кровать достаточно широка, чтобы мы уместились на ней вместе. Завтра будет завтра, а ночь принадлежит нам.

Утром завтракать мне не дают. Вводят глюкозу, плазму, готовят к предстоящей кровопотере. У меня какое-то странно состояние – внутри все замерло, похолодело, омертвело, я понимаю, что еще не поздно все отыграть назад, отменить, передумать, но какой в этом смысл? Это нужно было сделать давным-давно… Меня то трясет, то накатывают волны беспричинного страха, скорее паники, я представляю мою несчастную отрезанную ногу, и то, что от нее останется – кровоточащий обрубок с белой костью, потом наступает тупое равнодушие, которое заполняет меня всего – начинают работать седативные.
– Пока, Кира, это будет быстро, – говорю я.
Она целует меня снова и снова, медсестры терпеливо ждут. Им не впервой наблюдать такое. Только не со мной в главной роли. Наконец, мы отрываемся друг от друга, но я еще успеваю провести рукой по ее щеке.
– Люблю тебя, – говорю я так, чтобы слышала только она.
Меня везут по коридору, над головой мелькают потолочные огни. Страх пробирается снова в мое сердце. Безжизненный воздух, все заняты своим делом, зеленые халаты врачей, маски, лица закрытые очками, слепящий свет хирургических ламп. Взгляд блуждает по операционной. Сейчас меня переложат на стол, на лицо опустят маску… Неужели эти зеленые халаты и эти лица, за которыми не разглядеть глаз, будут последним, что я увижу в своей жизни? Могут быть последними… Я чуть приподнимаюсь, слабость накрывает меня, черт, как трудно, но я оборачиваюсь назад, смотрю туда, где смыкаются стеклянные двери, там должен быть виден кусочек коридора… халаты расступаются, словно специально, и я вижу, что у дверей стоит Уилсон. Наши глаза встречаются, я вижу в них слезы, черт, дружище, все будет хорошо, не надо на меня так смотреть, я же еще не умер? Ведь, правда, я не умру? Или… или его глаза это последнее что я вижу? Прощай, друг… Пусть так, пусть будет так. Я закрываю свои глаза и откидываюсь на спину. Меня везут в глубь операционной, но я не открою глаз, не хочу ничего видеть… Больше не хочу. Я видел достаточно в своей жизни.
– Вы готовы? – слышу голос анестезиолога.
– Да, – отвечаю я, и чувствую, как лица касается маска.
– Считайте от десяти и обратно…
– Десять, – говорю я и делаю полный вдох.

Конец.

SilverWind, ещё раз спасибо за фанфик.

Только тот фанат молодец, кто твердо знает: хадди- конец! © Ginger82

Еще один вопрос: как и чем могла пленить Хауса эта девушка, что он решился на такую страшную вещь - дать ампутировать себе полтела практически? Я этого в фике не вижу... Ну может это только я? Так влюбился - что готов рискнуть и попасть в те 30 процентов. которые не чувствуют фантомных болей? А если не попадет, то что? Убьет себя, чтобы потом не мучиться? А если она бросит его после ампутации? Жить с хромающим мужиком - это одно, а с полным инвалидом в коляске - это две большие разницы.

Несмотря на это, большое спасибо автору за фик, за то, что дала возможность дочитать свое произведение до конца

Все тут мое махровое имхо, понимаю, что в меня полетит куча тапок самых разных форм и размеров, но мне хотелось поделиться своими мыслями

Это не мое кольцо. Даже рука не моя. Ты мне веришь? © Ребекка

«– Стой, придурок!!!»

ГЫЫЫЫ!

«Но я не трону твою женщину, Хаус»

Какой пусик Уилсон, прям скромняжка такая )))

"Эта стерва поводит плечами так, что обе ее весьма нехилы груди колыхаются под халатом и уплывает из кабинета.
Интересно спал с ней Уилсон или нет?"

"– Ну и что? Ты хочешь ее? Честно?
– А ты?
– Я первый спросил.
– Хочу. "

Такое чувство, что мужиков только и интересует кто с кем спал и кто с кем хочет переспать Как будто и поговорить то больше не о чем…

«Мы долетели до аэропорта за двадцать минут. Повезло. Не остановили.
Потом она сказала мне, что было в тот день.»

Привет «игре по фразам» Наконец-то, тема «б» раскрыта!

"– Обещаю, что я обязательно угощу вас… – она делает паузу, смотрит вопросительно на меня, но я молчу и она продолжает: – Грушевый пирог подойдет?
Я верчу в руках телефонную трубку. Пожалуй я смогу докатить… Снова заглядываю в карту – эту Киру до палаты. Или даже…"

Ага, среагировал на грушевый пирог. Ясненько, ясненько – путь к сердцу мужчины… Ну и прально, кто ж «дурак» покушать

"– А вы любите музыку?

Сегодня среда.
Утро.
Я просыпаюсь раньше Киры, лежу и смотрю на нее."

Молодец, Хаус! Я в нем не сомневалась

Девочка ОЧЕНЬ хорошо получилась. Такая прям милая, безо всяких закидонов, сразу верится, что они подходят друг другу. И так прекрасно написана эта сцена, очень красиво! Прям перечитываю и завидую. Так и хочется оказаться на её месте, эх…
Представляю, как Хаус был с ней нежен. Он на пианино когда играет, так он такой весь милый, нежный и расслабленный. Вот повезло девке, что согласился сыграть для неё.

"Она вздыхает прерывисто, и я касаюсь губами ее щек. На них следы слез, как залог того, что наша любовь будет иметь горький привкус. Но мне нравится это – значит все по-настоящему."

Слов нет… Даже не знаю что тут сказать: Красиво? Классно? Правдиво? Не знаю, потому просто процитировала.

На счет ноги. НЕ ВЕРЮ. Не верю и всё. Это не Хаус. Он не согласился бы. Хотя тут все(на удивления для меня) дружно соглашаются с таким поворотом событий, но я не могу. Читала с того места, где он об этом сказал и головой мотала до конца фика, надеялась, что может это снится ему или ещё что в конце окажется удивительного…
Даже ночью проснулась, а в голове «Нет, нет, нет, нет…»

Если представить ситуацию, что он уже старый пенсионер, секс ему не нужен, радости от жизни он уже не получает, да и жить то может не особенно хочется – всё и все уже достали, викодин жрать надоело. Вот тогда, да, пошел и отрезал. Потому что пофиг на всё.

А тут – он молодой и красивый, девушку наконец-то встретил, с чего ради ногу отрезать? Где гарантия, что болеть не будет? Слишком мало шансов, слишком. Да ещё и огромный риск вообще не очнуться!!! Это что за жертвы? Мне кажется, что не очнуться в этой ситуации – для него более гуманно, как бы жестоко это не звучало. Жизнь без ноги – об этом уже 100 раз написано, повторятся нет смысла.
Мало ли, что Кира рядом будет… Стейси разве не была бы рядом? Хаус тогда категорически отказался от ампутации.
Почему вдруг такой резкий отказ от викодина? Ну принимал же раньше. А тут вдруг не хочу, вот просто принципиально не хочу быть наркоманом. Раньше был и его это особо не напрягало.
Ну спишем тогда его решение на изменение в характере в связи с возрастом, и переосмысление жизни после психушки (хотя слабо представляю, что за месяц, проведенный там, так кардинально могло всё поменяться) по другому я себе его поступок объяснить не могу.

Конец фика ОЧЕНЬ красивый – грустно-печальный… Задуматься заставляет - как оно будет? Если будет вообще…
Но не чувствуется хэппи-энда, ну ни как, даже если он выживет…
Почему-то мне хочется думать, что он не проснется, что вот так тихо уйдет счастливым, не мучаясь…
Ощущение при прочтении, что Хаус сдался. Только вот почему? Настоящий Хаус никогда не сдается. Значит, это у тебя какой-то другой Хаус.

Ну и все равно, не смотря на это, Лен, фик великолепен!
Я уже второй день грусчу… А ты ещё спрашиваешь, цепляет или нет. Как не зацепит то… Хаусу ногу отпилили… или вообще… того… Жалко его же.
А я сама ведь говорила, типа чего грустить - это всего лишь фанфик… Так вот нет, не всего лишь получается.
Жизнь тут целая, люди как живые…

Сяду МЭШ смотреть, и ловлю себя на мысли, что постоянно отвлекаюсь на твой фик и не могу уследить за происходящем на экране. И так уже 3-й день… :D

PS. Аватарка супер! Пришла расстреливать меня тех, кто будет возмущаться?!

PPS: Спасибо написать забыла Спасибо

Не наживай дурных приятелей, уж лучше заведи врага.


баннер - дело умелых рук maiden_marina :)

Возникло ощущение, что в последних частях изрядно увеличился темп повествования.

Уилсон и машина - ОК!

Приятно, что Хаус все тот же.

Со Стейси - жестко (прорыв трубы). А то, что собрался позвонить - странно.

За что еще мне нравиться этот фик, так за то, что он чем-то определенным закончился. Может, 6й сезон и будет не так плох, как 5й, но не верю, что создатели уйдут от формы "жевательной резинки". Уже и вкуса нет, а все жуется. И выплюнуть жаль.

Комменты поле последней части еще не читала.

И в заключении вопрос: SilverWind, когда у Вас начнется очередная ломка, которая будет сниматься рождением нового фика? Прогнозы есть?