Мне, впрочем, гораздо интереснее, удастся ли Хантеру вывернуть Хауза наизнанку. Я как-то не верю во все эти психотерапевтические штучки с попыткой вызвать у пациента приступы "душевной рвоты" с обязательно прилюдным разглядыванием содержимого. Методы групповой терапии и Хаус - похоже, что это несовместимо.

И еще. Одно дело - знать, что ты в лечебнице на определенный срок (так проще не сломаться), а другое - что срок неизвестен. Вот где может начаться кошмар.

Спасибо Вам за точность описаний,
Спасибо Вам за достоверность речи,
И пусть "читать" моя одна из многих маний,
Но на душе от Ваших фиков стало легче.)))

С нетерпением жду продолжения

Жалко блин Хауса… Я конечно не плачу, но очень переживаю за него…

Сразу вспоминаю, как Хаус во втором сезоне пришел на терапию к Марку :D, понятно, что поиздеваться над ним. А вот тут ему деваться некуда, приходиться терпеть этот бред, опять его жалко…

Я думаю Хаус бы сказал: «Зачем столько всего интересного и в один день? Хоть бы растянул удовольствие, садист!»

Я тоже улыбаюсь, даже очень, хорошо придумала!

Т.е. у тебя получается, что Хаус решил не идти на контакт с дохтуром, решил что лучше 3 месяца но почти по его правилам, чем быть паинькой и делать все что от тебя хотят?

Вобщем, хорошее продолжение. Задумалась почему оно мне особо понравилось, даже больше, чем 1-я часть, поняла, потому что тут нет Кадди.

Не наживай дурных приятелей, уж лучше заведи врага.


баннер - дело умелых рук maiden_marina :)

2.
Уилсон
– Как дела?
Это Тауб.
Сую сотовый телефон в карман. Зря я позвонил. Конечно, он не понял. Как не понимает, почему я пытаюсь отучить его от наркотиков.
Это же я выписал ему первый рецепт на викодин, мы обсуждали это и с ним, и со Стейси, еще тогда когда они были вместе. Это была временная мера, в р е м е н н а я – чтобы облегчить боль, период адаптации, чтобы сохранить их отношения. Не удалось ничего. Не ограничиться временной мерой, ни в полной мере снять боль, ни удержать Стейси.
Все что я могу сделать теперь – это дать возможность попытаться кому-то еще помочь ему. Не обращать внимания на его ругань и оскорбления, просто повторять раз за разом потерпи, успокойся, это для твоего же блага, ты должен, все пройдет, все будет хорошо. Я цепляюсь за последнюю фразу – ведь все и впрямь хорошо – самого страшного, того чего мы все боялись – не случилось. Скажу ему потом, когда поедем обратно. Пусть возмущается и орет сколько угодно – дело будет сделано, я дам ему шанс жить без опиатов. Я должен попробовать, ведь это я сделал лучшего друга наркоманом.
Он отключается, не хочет просить. Я понимаю, он слишком горд, чтобы унижаться до просьб, я и не хочу заставлять его просить, все, что я хочу – чтобы ему помогли те, кто могут, не я, не Кадди, потому что мы не смогли.
– Все в порядке?
– Да, все хорошо.
– Это Хаус? Как у него дела?
– Он…
– Если вы думаете, что никто не знает, что он в реабилитации, то сильно ошибаетесь.
Этого следовало ожидать. Все очевидно. Пусть будет реабилитация.
– Ему трудно, – говорю я. Это правда. Ему трудно. А кому, черт возьми, легко в этом мире?
– Передайте ему привет, – говорит Тауб. – Как увидите.
– Хорошо, – киваю я. – Конечно, передам.
Я уже иду в свой кабинет, Но Тауб окликает меня.
– Если можно… я бы хотел навестить его… Если конечно он захочет.
Я грустно улыбаюсь.
– Спасибо, Тауб, но я боюсь, он никого не хочет видеть. Даже меня.

Хаус
– Давайте, поговорим о боли, мистер Аррингтон, – Стивен Хантер откидывается в кресле. Он – весь внимание.
Что сказать? Что когда больно – отчаянно хочется одного – чтобы болеть перестало. Чтобы боль исчезла тут же, сразу и навсегда. И когда она уходит – это счастье. А когда приходит, даже когда только намекает, что вот она я – ты пугаешься так, что опять же готов сделать все, что угодно чтобы ее не было. Мы же говорим о моей боли, сильной, выматывающей, кидающей в пот и заставляющей кричать. Я не против, чтобы у меня болела голова, или там поныла поясница – это нормально. Но у меня то нога болит так, что я не могу терпеть…
– Я жалею, что родился на земле, – говорит Хантер. Я поднимаю удивленно голову, и он продолжает. – Было бы намного удобней, если бы я родился на Вулкане, пара сеансов мелдинга и мы бы решили все ваши проблемы. Вот сейчас вы же обдумывали мои слова, вспоминали свою боль. Так скажите это вслух. Скажите мне. Я не телепат, не могу угадать, о чем вы там задумались.
– Не люблю боль, – говорю я. – Не хочу, чтобы было больно.
Но мне больно. Она возвращается снова и снова, то сильней, то слабей, то пронзает острой иглой, то ввинчивается тупым шурупом, то вцепляется бультерьером в мою несчастную мышцу. Бультерьером, поставившим цель оторвать себе кусок на ужин.
– Сейчас что-нибудь болит? – спрашивает Хантер, смотрит чуть прищурившись.
– Нет, – отвечаю я. Это так. Но я знаю, что это не надолго. Я не особо верю в гипноз, медитацию и прочие штучки, может Хантеру и удается ввести меня в какое-то подобие транса – но это не надолго. Сеанс закончится, и я пойду к себе, а через часок другой все вернется. Я говорил ему об этом много раз, но он не теряет надежду.
– Но это же хорошо. Давайте сосредоточимся на этом моменте. То, что нет боли это хорошо?
Я киваю. Разумеется. Еще бы…
– Верно, нам кажется разумным, что мы даем боли должный отпор при первом ее появлении. Но давайте подумаем – правильно ли это? Случайно ли ее появление? Такое ли это зло? Что вы сделаете, если у вас в руках окажется орущий от голода ребенок? Вы дадите ему есть или замотаете рот скотчем, чтобы он перестал плакать?
– У меня нет детей, – говорю я злорадно.
– Вы уверены? – он хмыкает. – Однако не отвлекайтесь. – Так что вы сделаете с этим гипотетическим ребенком? – спрашивает он меня и сам же отвечает – накормите. Все, что превышает порог терпимости, заложенный в нашем организме на те или иные раздражители, вызывает боль. Так?
– Так, – киваю я. Не могу понять, к чему он клонит.
– Боль – это сигнал SOS, а мы, получив его, прилагаем все усилия, чтобы его заглушить. Вместо того чтобы…
Я закрываю глаза. Он прав. Я понимаю. Но что я могу сделать? Как исцелить ногу? Что можно сделать?
– Когда вы начали принимать викодин? Сразу после операции?
– Нет. Сначала был морфин, – отвечаю я.
– Так, но далее прежде чем выписать вам опиаты – врачи были обязаны попробовать, что-то иное. Вы пробовали?
– Пару недель, – отвечаю я.
Пару недель, что я провел дома, доставая Стейси. Я не мог тогда ни спать, не есть, черт, я еле в туалет мог сходить. Еще мог лежать на кровати. Иногда мне удавалось не стонать.
– Что вы принимали тогда? Диклофенак, ибупрофен?
– Да.
Называю еще пару препаратов и умалчиваю о бурбоне. Непроизвольно морщусь. О тех днях у меня вообще смутные воспоминания. Нет, не потому что я был невменяемый или что-то такое – просто вспоминать об этом очень больно. Правда, больно. Так больно, что я даже не пытаюсь…
– А потом?
– Потом мне дали викодин. Да, это помогло.
– Кто выписал рецепт?
– Джеймс Уилсон.
– И, как я понимаю, он продолжает выписывать вам викодин год за годом?
– Да, почти всегда.
Про то, что на него периодически накатывала блажь, заключавшаяся в его желании лишить меня таблеток – я не уточняю. С кем не бывает? Он даже заставил меня как-то раз спереть его бланки рецептов… Но про это, я уж точно рассказывать не буду.
– А вы знаете о том, что динозавры почти не испытывали боли? Половину динозавра уже съели, а он только заметил, что боль появилась. Красивая картина? – Голос Хантера из мягкого и убаюкивающего становиться резким, даже обвинительным: – Вы предпочитаете не устранять источник боли, а устранять саму боль? Вы и ваш друг? Вы убиваете в себе любую возможность адекватно реагировать на болевые раздражители. Боль – таблетка, боль – таблетка. Это просто, это легко. Выпил таблетку, и боли нет. Выпил еще раз, и ее нет снова. Легко. Просто. Лениво. Не надо думать, да?
Думать о чем?
– Вы думаете, что боль у вас в ноге, так? Вы хорошо устроились. Боль защищает вас от всего, так? Боль и викодин. Не надо переживать, не надо беспокоиться, не нужно нравиться людям. Не нужно строить отношения. Вы кидаете им эту боль в лицо – вот он я – я такой - и все обязаны жалеть вас. Боль и викодин заменили вам все. Счастье, радость, вдохновение, любовь. Желание жить. Саму жизнь.
– Это не так, – говорю я вяло. Даже если что-то тут и есть отдаленно похоже на правду, не буду это обсуждать ни с кем. Бессмысленно. Мне не дано изменить реальность. Никому не дано.
– Способов лечения хронических болей довольно много. Вам не кажется странным, что вы используете только один – тот самый, что назначается либо после операций, либо при последних стадиях рака?
Какие мы умные!
– Нет, не кажется! А что вы предлагаете? Выжечь мне половину мозга, чтобы перестать чувствовать боль? А заодно и все остальное? Хороший метод, жаль необратимый, или перерезать нервы в ноге?
– Ну, зачем же так экстремально? А физиолечение? Электростимуляция поврежденных участков… Описаны методы электростимуляции корковых зон головного мозга для лечения боли – нет желания почитать?
– Я читал. И пробовал, – равнодушно отвечаю я.
И физиолечение и еще много чего – тогда когда была надежда. Когда она умерла, я перестал пытаться. Очень, знаете ли, паршиво себя чувствуешь, после таких безуспешных попыток, намного хуже, чем когда ты и не пытаешься. Если припомнить историю с кетамином… Хотя нет, пара месяцев без боли стоила любых разочарований… Это я сейчас так думаю, но… тогда после того, как нога вновь начала болеть я был… да, наверное, в отчаянии, плюс по новой пришлось отвечать на тупые вопросы – что это я опять охромел и выслушивать «ах, мне так жаль, что ничего не вышло». А уж как мне было жаль…
– Хорошо, нейролептики я не предлагаю, но допустим правильно подобранные транквилизаторы или антидепрессанты, амантадины… гормональная терапия? Или вам помогает исключительно викодин?
– У меня нет депрессии, – говорю я. – Мой босс не поймет, если вместо того чтобы работать я буду дрыхнуть в койке по полдня.
– Акупунктура?
– Да, как же я забыл! Вот в чем моя проблема! Закупорка энергия Ки! Может еще пропишите витамины или БАДы?
– Сомнение порождает поиск, мистер Аррингтон. Вы, я вижу, даже не пытаетесь сомневаться?
– В чем?
– В том, что возможна жизнь без наркотиков.
Смотрю в окно. Там на подоконник села синица. И долбит по раме. Тюк-тюк – примерно также как Хантер долбит меня. Что ему надо? Доказать что я законченный наркоман, который жить не может без своей дозы? Не надо стараться. Я признал это.
– Ну и как вы собираетесь существовать дальше? Сейчас вы не на викодине… и сильных болей нет…
– Пара дней не в счет, – вставляю я…
– Ну, хорошо, вы выпишетесь отсюда и что дальше? Как вы собираетесь купировать боль?
Я не знаю. Хотя впрочем знаю… знаю. Я опять вернусь на викодин. Или что-то подобное… Конечно доза будет меньше, но чудес не бывает, нога не пройдет сама по себе…
– Я думал, это вы меня научите.
– Неужели? Что-то не заметно, что вы этого хотите.
– Ну почему… если бы нога не болела я бы….
Я не поддамся на эмоциональный шантаж, нет, не дам раскачать устойчивый внутренний мир, тот мир, что вполне меня устраивает, тот в котором все просто - если бы не боль в ноге, я бы был самым счастливым человеком на свете. Я и был им.
– Повторите вслух то, что вы подумали сейчас.
– Я не верю, что вы мне поможете. Как? Покажете убожество моей жизни? Докажете, что все что у меня есть – это викодин? Химическое счастье? Доказывайте. Я даже спорить не буду. Потому что ничто другое мне не доступно. Теперь, – уточняю я.
– Хорошо, – кивает Хантер. – Очень хорошо. Мы продолжим разговор завтра. Кстати на утренней общей беседе я прошу вас обратить внимание на Мэгги.
Я смотрю удивленно, и он поясняет: – девушка из вашей группы. Я очень надеюсь, что вы примете участие в беседе. Мне кажется, что вы могли бы ей помочь.
– Я хочу погулять в парке, – говорю я. – Сегодня хороший день.
– Пожалуйста, чувствуйте себя как дома.

Вот скотина. Я не хочу обсуждать свою жизнь. Это бессмысленно. Я не верю в то, что мою ногу можно вылечить. Что он хочет услышать? Что я в ловушке, из которой нет выхода? Или у меня болит нога или я схожу с ума от передоза. Шикарный выбор. Есть определенная зона, в которой я могу функционировать более-менее пристойно, но это все. Все что мне осталось.
Закатное солнце красит серое здание Майнфилдской клиники в розовый цвет. На улице тепло, ветер влажный. Где-то прошел дождь. Где-то там, за воротами этого заведения. Захлестывает острое чувство беспомощности и отсутствия свободы. Я представляю себя на мотоцикле, летящим по серому влажному асфальту навстречу этому ветру. Скорость, я и ветер. Что еще нужно для счастья?
Женщина за спиной? Женщина, сложившая голову мне на плечо, доверчиво прильнувшая к моей спине? Обнявшая меня? Та, с которой можно прокатиться вот так, в закатном свете солнца, по бесконечной ленте шоссе?
Чертов психиатр.
У меня это – было. Было! Хотя бы было…
Я выйду отсюда. Выйду. Я прокачусь на мотоцикле, навстречу ветру, навстречу солнцу. Это все будет. Не знаю, буду я так лететь один или с кем-то, неважно – но это – будет!
Сажусь на скамейку, потом ложусь, вытягиваю ноги. Мне хорошо. Почти хорошо. Думать не хочу. Да и не о чем думать – смотрю на облака, лениво шевелящиеся где-то там над горизонтом, и слышу чьи-то шаги и громкое сопение. Закрываю глаза. Я сплю. Меня тут нет. Кто бы не шел – идите дальше. Мимо меня.
Нет, шаги останавливаются около моей головы, кто-то наклоняется, закрывая солнце.
– Как вы себя чувствуете? Вам не хорошо?
Открываю глаза.
Так, или Хантер специально направил эту бледную немочь в мою сторону или это действительно судьба.
Девушка с темными длинными волосами, закрывающими почти все лицо, смотрит на меня. Мэган – вот, значит, как ее зовут. И что за проблема у тебя, Мэган? – Это я должен спросить, но не спрашиваю. Сажусь на скамейке, складываю руки на трости. Она стоит рядом.
Хантер прав – я не обязан вставать, делать приветливую морду лица. Мне достаточно скривить губы как от боли – и девушка садиться рядом сама, снова спрашивает
– Все ОК?
Я киваю. До нее доходит, что ее тут не ждали.
– Извините, я, кажется, побеспокоила вас, – говорит она. Потом продолжает, сильно смущаясь: – Хороший вечер.
Я внимательно смотрю на нее. Сколько ей? Явно больше двадцати, фигура – ничего особенного.
– Что с тобой не так Мегги? – спрашиваю я.
Она пугается, встает на ноги, явно собираясь уйти.
– Наш добрый доктор Хантер решил, что именно я могу вам помочь, – поясняю я. Но чтобы помочь – я должен знать – что не так.
Она садиться обратно и молчит. Я тоже молчу.
– Зачем вам это? – спрашивает она.
– Не знаю, – отвечаю я истинную правду. Может быть, мне впрямь стало скучно? Или может быть мне хочется ей помочь? Знать бы как.
Хотя, что тут гадать – наверняка сейчас расскажет слезливую историю несчастной любви. Хотя раз она тут, значит – что-то серьезней.
– Хантер так сказал? Почему?
– Откуда мне знать?
– Вы точно хотите со мной разговаривать? Мне казалось, что вы о чем-то думали… просто у вас лицо очень бледное – я подумала вдруг вам плохо?
– Я в порядке.
– Хорошо, вчера вы…
Вчера было вчера. Подумаешь, запнулся о порог. Встал же. А то, что от боли потом дышать не мог, так это мои проблемы.
Она откидывает волосы назад. Наконец-то – ничего так мордашка, и кожа хорошая, но глаза какие-то потухшие. Даже не ясно, какого они цвета – то ли серые, то ли зеленые. В этом мире все серое… Лица выцветают.
– Давно подсела? – спрашиваю я. – На что? Спидуха? Героин?
– Метадон, – отвечает она.
Ого. Не ожидал. Смотрю на нее с интересом.
– Круто. И что так… в смысле… зачем?
Поганая вещь – кайфа практически нет. А ломка в разы хуже героина. Которая в свою очередь в те же разы хуже моей… Бессмыслица…
– Операция? – спрашиваю я. – Хронические боли? Вот, наверное, что Хантер имел в виду – сходную проблему… Типа девчонка справляется, а ты, пятидесятилетний мудак – нет… Нет, вряд ли раз она тут – значит, не справилась. Так же как и я… Я тону в вихре мыслей, смотрю на нее внимательно – на первый взгляд все совершенно нормально. От нее даже пахнет здоровьем.
– Мой друг сидел на метадоне. Он предложил и мне тоже… ну чтобы его лучше понимать, быть с ним… а я…
Трясу головой.
– В смысле за компанию? Чтобы ему было не скучно ширяться одному???
Она растерянно улыбается…
– А потом он умер. Перебор… а я… в общем….
– Давно ты тут?
– Два месяца.
– Не знаю, что и сказать.
– Скажите, что я дура.
– Но почему?
– Он сказал, что так мы будем все время вместе. Навсегда.
Ты дура, Меган. Дура. Но я не скажу этого. Не скажу, я, мужчина, глядя в глаза девочке, которая боялась быть одна.
Ее губы дрожат, глаза закрываются, темные длинные ресницы скрывают слезы. На пару секунд, потом мокрые дорожки текут по щекам.
– Извините, – она встает.
– Подожди, – говорю я. – Пойдем вместе. Пора ужинать.
– Глупо, да? – она заглядывает мне в лицо. Господи, девочка, кто твои мать и отец? Кто растоптал твое чувство достоинства? Если оно вообще было… Кто вырвал из твоей души все, что делает человека – человеком? Кто не научил тебя говорить нет?
– Сколько тебе было лет?
– Семнадцать. Я… очень любила его. Правда. Никто не верит… Я знаю, что поступила как дура, но мне хотелось, чтобы он… ну… чтобы был не один…
Чтобы не был один в том аду, что есть жизнь наркомана… Сволочь. Надеюсь, он сдох в муках.
– Хочешь послушать музыку? – говорю я. Надо же что-то сказать.

Добавлено (06.06.2009, 04:23)
---------------------------------------------
Остаток вечера прошел почти весело. Еще бы пару пива и мини рок концерт был бы просто супер.
Она уходит, улыбается, говорит спасибо.
Все бы ничего – но этот жалкий, заискивающий взгляд… начать уважать себя так трудно. А еще трудней не потерять веру в себя, в то, что ты прав, в то, что то, что ты делаешь – это правильно.
Сон приходит не сразу. Но когда приходит, я понимаю, что лучше бы его не было. Хотя начинается все хорошо, просто роскошно – я и впрямь качу на мотоцикле, шоссе абсолютно ровное и пустое, на мне нет шлема, умом я понимаю, что на такой скорости мои глаза бы трепыхались где-то позади ушей, но во сне можно наслаждаться скоростью и теплым чистым потоком воздуха без опаски за свои гляделки, кажется еще чуть-чуть, и я взлечу. И я не один. Во сне я не один. Я чувствую грудь прижавшейся ко мне женщины. Крепкая такая, грудь. Женщина смеется, длинные волосы развиваются за ее спиной – я вижу это словно со стороны – мы сворачиваем с асфальта на какую-то проселочную дорогу, петляем по ухабам, находим укромную полянку и всласть занимаемся любовью. Это Стейси, я вижу ее глаза – в них пляшет огонь, черт, я кончаю как пятнадцатилетний пацан, я наслаждаюсь своим сном, смакую каждый миг, но потом ногу пронзает боль и я вижу, что все это мне сниться – на самом деле я валяюсь на кровати у себя дома, смятые простыни, Стейси сидит рядом на кровати, бретелька от ее ночной рубашки спущена, волосы скрывают лицо, она наклоняется, целует меня в плечо, говорит: «не расстраивайся, родной, у нас все получиться, все будет хорошо…» Может и будет, но не сегодня. Чертовы таблетки, чертова нога, чертова боль… Меня захлестывает острое, просто невыносимое чувство жалости к себе. Жалости и злости. Что она понимает? Как я могу не расстраиваться? Как? Если у меня не встало? Если я не могу быть с женщиной, которою люблю больше жизни? Зачем ей я? Что будет с нами дальше? На сколько хватит ее терпения? Ей, чьи глаза темнеют при одной мысли о сексе?
Сон, сон, все сон, мучительный морок… Утром не могу встать – болит нога, так, как давно не болела, пропускаю завтрак, приходит медсестра, уговаривает подняться. Нет, без викодина это невозможно. Еще через пару часов приходит Хантер. Что ты скажешь теперь? Скажешь, что я притворяюсь, что это выматывающая, тянущая боль где-то в середине старой раны мне только чудится? Что шрам не налился красным, не опух? Скажешь, что это тоже игры подсознания?
Он распорядился сделать мне МРТ. Встать я не могу, меня усаживают в инвалидное кресло, везут по коридорам. Я держусь за свою ногу, скорчившись как паралитик. Чужие руки помогают мне сначала встать, потом сесть и лечь – теперь несколько минут надо лежать неподвижно. Мощные звуковые волны прокатываются сквозь мое тело, сквозь ногу, я кусаю губы, напрягаясь изо всех сил – запрещая себе двигаться и чувствую, как пот течет по спине. Кажется, это никогда не кончится.
Но все кончается, меня опять везут в палату.
Массаж, теплые компрессы, они пробуют очень много всего, временами, когда могу соображать, я чувствую даже злорадство – ну попробуй, попробуй снять боль без морфина, докажи, что она у меня в мозгу, что это не я сам пытаю себя, пусть ты будешь прав Хантер, пусть кто угодно будет прав, твари, да сделайте же хоть что-нибудь! Мне колят какую-то дрянь, от которой я нет, не засыпаю, если бы – просто проваливаюсь в какое то подобие то ли сна, то ли яви, где нет ничего вокруг, только я и моя боль, и все тонет в сером тумане…

По крайней мере, несколько дней меня никто не трогают. Ни каких душеспасительных бесед, никаких кружков по интересам.
Хантер приходит ко мне, подробно рассказывает о результатах анализов, о лекарствах, что мне дают, о том, что он планирует попробовать еще. Это успокаивает меня, дает иллюзию того, что я тоже причастен к процессу лечения, что от меня хоть что-то зависит.
Я ему благодарен.

Уилсон
– Кофе хочешь? – спрашиваю я Кадди, в надежде отвлечь ее от мрачных мыслей.
Не могу понять, как ей удалось уболтать меня взять ее с собой, в Майнфилд.
– У меня с собой чай.
Она указывает на термос. – Налить тебе?
– Давай, – киваю я, – видимо я обречен исполнять все женские капризы.
Хотя с другой стороны с Лизой весело, мы мило болтали всю дорогу о театре и выставках, точнее я пересказывал ей все последние виденные новинки, ее интерес льстит мне, что ж, ее новая роль матери-одиночки не располагает к посещению театров. Я уже пообещал принести ей пару интересных ДВД дисков, она же обещала посмотреть их вместе со мной.
Она была уверена, что Хаус будет рад повидаться с ней. Все мои попытки внушить ей мысль о том, что лучше спросить сначала, а не вламываться в палату, с криком: «Здравствуй, Хаус, это я!» разбились об ее упрямство.
Боюсь, мой друг не оценил ее порыв должным образом. Нет, хамить он не стал, вполне так мирно мы все трое поговорили – о погоде, о кризисе, о новых спонсорах госпиталя, только я раз за разом ловил его упрекающий взгляд. Ясно было без слов: «Я же просил, какого хрена ты ее привез?»
Ему немного лучше, если исключить болезненную худобу и бледность. Бриться каждый день он так и не желает.
Черт, а я думал у них и впрямь был шанс. Хороший такой шанс, взаимный. Если бы каждый из них сделал хотя бы по полшага навстречу друг другу, а не выписывал бы затейливые кренделя, что я наблюдал всю зиму – кто знает, может быть, ничего бы и не было. Точнее было, но в реальности… Хотя, Лиза способна устроить любому, кто не вписывается в заданные стандарты, весьма высокие стандарты, райскую жизнь… Я так думаю. Могу и ошибаться, конечно. Я же с ней не жил… Кстати говоря, может быть мне попробовать? Собственно я как-то уже подкатывал к нашей симпатичной начальнице – но как-то не сложилось, да и чертов Хаус стебался над нами обоими в свое удовольствие. Я улыбаюсь, вспоминая его приколы. Паразит, я почти купился на букет…
Время от времени виснут неловкие паузы.
Я не могу уловить, как она хочет, чтобы я вел себя с ней. По дружески? Или добавить чуток флирта? Тогда может быть мы, наконец, перестанем стесняться друг друга и поговорим о том, что нас действительно волнует?
Я знаю, что она хочет спросить – что мне сказал Хаус, когда она ушла. А я хочу сказать ей, что ничего особенного он не сказал. По крайней мере, о ней. Его гораздо больше занимал вопрос – разрешу я его выписку вопреки мнению Хантера или нет.
Как он не упирается, но беседы и все прочее идут ему на пользу – он может спокойно говорить о то, о чем мы давно не говорили, например, о его зависимости, о том, что это действительно беспокоит его, о том, что он не видит выхода из своей ситуации.
Хантер тоже не видит.
Хаус практически вырвал у меня обещание забрать его через десять дней оттуда, если он все же решится на несколько откровенных разговоров с Хантером. Я не уверен, что это правильно, но спорить с Хаусом так сложно – особенно когда я знаю, что он прав. Но Хантер тоже прав в своем желании разговорить моего замкнутого и нелюдимого друга, он уверяет, что это поможет. Я обещаю Хаусу поговорить с Хантером, чтобы тот выписал его по окончании оговоренного дополнительного трехнедельного срока, я обещаю Хантеру поговорить с Хаусом, что бы тот прекратил играть в молчанку, я обещаю Кадди поговорить с Хаусом и передать то, что она не смогла сказать – что ей очень жаль, и что она очень-очень переживает за него, что очень-очень любит его. Как друга. Я уже запутываюсь в сетях этих разговоров, обещаний, намеков, мне ужасно хочется посидеть с Хаусом в каком-нибудь баре, с парой-другой бутылочек холодного пива. Посидеть молча. Или просто спросить – ну, как ты? Все ОК? И он ответит, салютуя кружкой – порядок! И улыбнется одними глазами, так, как только он умеет…
Интересно, что он скажет, когда узнает, сколько ему отвалила компания «Фармакон»? Пожалуй, мы перейдем с пива на «Наполеон». Я усмехаюсь. Это будет круто – надраться дорогущим коньяком.
И не один раз.

Вот только у меня снова вопрос насчёт Хантера. Он когда про Хауса думает, пациентом его называет. Мне кажется это немного странным - у него тут все пациенты. Каждого так про себя называть - запутаться недолго. Хоть бы по имени что-ли ... или прозвище какое-нибудь: хромой, высокий - не знаю. Я прошу прощения - просто глаз резануло.

— Делайте что хотите, но чтобы через полчаса в лесу было светло, сухо и медведь!