Quote (gaben13)
Что-то как-то и у меня слезу вышибло...
Гхым... Давайте доживем до финала третьей части 
Quote (gaben13)
А продолжение с Мэган будет? Ведь должно быть, правда?
С Меган интересно вышло я честно хотела чтобы что то было - но Хаус сказал что да, я болею, плохо мне, грустно, но чтобы кидаться вот на такую - не дождетесь. В смысле не понравилась она ему. Увы. Прийдется кого поинтересней привести
Quote (gaben13)
Вот только у меня снова вопрос насчёт Хантера. Он когда про Хауса думает, пациентом его называет.
Да, верно. Санкс. Утем в новой редакции 
Quote (Natsume)
Но безнадежно как-то все, в этой главе Хаусу сострадаешь все больше, так хочется, чтобы он вырвался из этого порочного круга
А уж как мне хочется...
Quote (Natsume)
И тут уже становится интересной сама природа болей Хауса. Что именно у него болит? Неправильно прооперированные нервные окончания? На них что-то постоянно воздействует? Или боль, действительно в мозгу?
Я думаю там сплав - и физическая причина и психологическая, но все же физическая причина перевешивает. Ведь в 3 сезоне когда у него нога не болела он же не принимал викодин.
Quote (december)
Уилсон и Кадди выглядят, в результате, мягко говоря, мерзавцами. Так как скрывают от Хауса жизненно важную инфу.
Так им не привыкать. Она оба любители за его спиной провернуть какое дельцо для его же блага. Воспитатели...
Да Кадди Хауса конечно жалеет. А кто бы не пожалел? Насчет любви не знаю... Любящая женщина не послала бы его куда подальше и не пошла бы вся такая деловая домой.
Quote (december)
Но все-таки это слишком просто... Как мне показалось.
Ну что сказать (развожу раками ;)) да, собственно все на поверхности... Меня это смущало - не знаю, что тут нового придумать? Все дедушка Фрейд сказал до нас. Так что... да все просто
Quote (Hellste_Stern)
не особо вычисляется, что будет дальше.
О, это очень хорошо!
Сломанное_Перо, санкс за медицину! Очень интересно!
Hotaruko, да, увы мне, вот допишу до конца потом добрые люди проверят. А Ворд, нехорошая программа - не все ошибки находит.
Итак, конец 2 части, но не конец фанфика...
Хаус
Мне все труднее и труднее сдерживать себя. Меня порядком достала необходимость беседовать с Хантером. После приступа я пару раз вообще отказывался говорить. Просто тупо молчал. Потом приехал Уилсон и два часа промывал мне мозги на тему, какая я неблагодарная свинья, не желающая использовать свой шанс, любезно предоставленный мне друзьями. Он нудел и нудел, пока я не сказал, что ладно я буду говорить, если он пообещает, что через десять дней точно заберет меня отсюда. Он согласился, при условии, если Хантер подтвердит, что я старался быть откровенным.
В моем шкафчике в классе арт-терапии уже штук пять мозаик, нет, я не пал столько низко, чтобы выложить на картонке кошку с бантом, но все прочие картинки мною освоены. Хромоногий спрут, или осьминог? неважно, потом пара лесных пейзажей, ваза с фруктами – черт, эта вещь реально удалась, пожалуй, заберу на память, пляж с пальмой… Пластиковые зверушки, альбом с рисунками, при виде которых – Малевич удавился бы от зависти – я согласен почти на все, и эта дребедень начала доставлять мне какое-то подобие удовольствия.
Я спросил насчет пианино, в общем-то, эта вещь радует и отвлекает меня больше, чем все картинки и зверушки вместе взятые, но Хантер объяснил, что это – привычное удовольствие, а его цель показать мне, что есть еще и прочие радости, о которых я типа не подозреваю. Я не спорю. Себе дороже, и впрочем, да, когда руки заняты, время проходит быстрее, еще немного, и я сплету коврик из разноцветных капельниц.
Но чем бы я не занимался – после обеда я слышу фразу, от которой меня давно тошнит:
– Давайте поговорим. Поищем другую причину приема вами лекарства.
Какая к черту другая причина? Ты же видел, что со мною было.
– Хорошо, тогда расскажите, почему вы решили, что пришло время прекратить?
Я решил? Это когда? Я не решал, я просто вынужден был…
– Повторите это вслух, мистер Аррингтон, замечательно, что вы разговариваете сам с собой, но нас в комнате двое. Я тоже хочу учувствовать в разговоре. У вас начались галлюцинации. Так?
Я киваю. Да. Именно. Не будь их…
Хантер заводит глаза на потолок.
– Да. Я думаю… что действительно стал принимать слишком много.
– Почему?
– Ну, вы же знаете… толерантность, привыкание. Доза растет, чтобы получить тот же эффект нужно…
– А ноге хуже не стало?
Я задумываюсь.
– Да… наверное, да. И это тоже. Последний год… был трудным.
Он кивает. Мы уже обсуждали историю с Эмбер, с моим чувством вины, которое я не должен испытывать, но испытываю, несмотря на то, что знаю, что это иррационально и неправильно, несмотря на то, что Уилсон больше не ненавидит меня… Я все равно чувствую себя виноватым – ведь не позвони я ему тогда, Эмбер была бы жива. Они наверняка поженились, Уилсон любит жениться, это у него хобби такое, глядишь бы, сейчас на свете махал руками их младенец. Всего этого я их лишил. Тут уж ничего не поделаешь. С этим приходиться жить.
– Так, хорошо, трудным, новые травмы?
Пожимаю плечами.
– Почти нет. Ну, свалился с мотоцикла, эка невидаль, неудачный обгон, шлемы для этого и существуют.
– Куда вы ездили?
Мог Уилсон попросить это узнать? Нет, не то чтобы это секрет…
– Это важно?
– Да не особенно. Если только это не послужило причиной стресса. Примерно такого, что вы испытали, когда ваш сотрудник покончил с собой.
– Нет, конечно, нет.
Историю с Каттнером мы тоже подробно обсудили. Да, я признал, что был если не в шоке, то весьма близко к этому. Не каждый день, знаете ли, твои работники стреляют себе в голову, а потом являются к тебе в кошмарах.
– Я тоже его видел, – говорю я. Его и Эмбер. Двух умерших людей.
– Из-за вас?
– Что?
– Умерших из-за вас? – уточняет Хантер.
– Ну…
Если бы ко мне явились все, к чьей смерти я имел хоть какое-то отношение, боюсь, мы бы тут мирно не говорили. Я бы точно спятил.
Жуткое ощущение – цельный, стройный, привычный мир вдруг начал рассыпаться, осколки реальности кружат со всех сторон, а я не могу понять который из них истинный, а который ложный, в какой-то миг я решил, что все еще сижу в автобусе с Эмбер, и весь последний год – это мой бред, бессмысленный и бесцельный. У меня было ощущение, что я медленно падаю в бесконечную пропасть. Лечу и отчаянно пытаюсь зацепиться хоть за что-то, раздираю руки в кровь, а мир отдаляется и отдаляется, мой мир, тот, что я знаю, меня накрывает волнами нереальности одной за другой, и самое поганое, я знаю, что когда я долечу до дна – меня не будет, все поглотит серая пелена, а я исчезну.
Нет, это не было страхом смерти, в ужас меня привела возможность как раз жизни – жизни овоща без мозгов.
Хантер улыбается.
– Вы замечательный пациент, мистер Аррингтон – вы рассказали себе историю, ее проанализировали и сделали выводы. Я бы на вас озолотился. И причем совершенно не напрягаясь.
Он прав, надо рассказать хоть что-то…
– Я… эти видения, галлюцинации – да, они пугали меня.
– Почему?
– Потеря рассудка как причина не пойдет?
– Пойдет. И только?
– Этого достаточно, чтобы испугаться.
– Хорошо. Но это не вся картина. Так? Ну, я же вижу, что вы что-то недоговариваете. Что-то было еще в ваших галлюцинациях – то, что пугает вас до чертиков. И я, разумеется, имею в виду не вашу воображаемую интрижку. Об этом мы поговорим потом… Было что-то еще – то, что вызывает чувство вины.
– Я… нет, это не я, это Эмбер – начинаю я мямлить и понимаю, как жалко это звучит со стороны – мама, это не я, это кошка съела все конфеты… Я устраивал вечеринку, для… для одного знакомого – мальчишник. Парня увезли на скорой – я совсем забыл, что у него аллергия на клубнику. Дура - стриптизерша намазалась клубничным желе…
Все. Я замолкаю основательно.
Ведь, похоже, мое подсознание хотело его убить. Но почему? Я совсем не желал Чейзу зла. Я никому не желаю зла. Зачем мне это? Зачем мне его смерть?
– Думаете, ваша темная половина показала, на что оно способна?
Хмыкаю. В сказки я не верю.
– Нет? А кто его невеста? Вы знали ее?
Кемерон? Было у меня к ней что-то или нет – никого касаться не должно. Может и было – но зачем начинать то, что ни к чему хорошему не приведет? Уверен, что она переборола свое чувство. Так бывает, если костерок не топить – чувство умирает. Я не топил. Мы же говорили о Чейзе просто как… два друга?
– Может быть, вы считали, что ваш знакомый не подходит ей?
Абсурд. Отличная пара, любой скажет… Я хотел получить ее? Вот таким извращенным способом? Тоже нет, я же не идиот, зачем мне это… Нет, точно не хотел – но забыл про клубнику… Почему? Я… приношу несчастье? Мне это говорили.
– А может быть вы действительно просто забыли? Иногда сон это просто сон.
– Ну… может быть. Сейчас да, я тоже думаю, что я был тогда уставший и собственно… да вполне мог забыть, это разумно. Но тогда… Сначала Эмбер забавляла меня. В какой то мере – я словно говорил сам с собой…
– О да это у вас замечательно выходит. То есть после того случая вы и осознали проблему? Перестали доверять себе? Правильно! Себе не всегда можно верить. Вот, например ваша нога говорит, что ей больно, а я уверен, что это ваш мозг кричит – «хочу кайфа!»
Ну, вот все свелось к банальности. Конечно, такой вариант я много раз рассматривал. Только объясните, как перестать чувствовать боль? Как убедить дружка у меня в чердаке, что боли не существует? Настоящая ли, придуманная, но она приходит тогда когда хочет и делает со мной то, что хочет.
Устал. Все надоело. Хочу домой. Нога тянет снова и снова. Терпимо, конечно, после физиолечения, массажа, пары болеутоляющих таблеток, увы, самых обычных, но я то знаю, что в любой момент боль может усилиться; сегодня серый день, небо ватное. Сижу на групповом занятии, слушаю бормотание Билли. Парень – один из трех молодых нарков. Все надоело. Лениво размышляю о том, что вроде бы надо его пожалеть, типа посочувствовать… что ему сказать? Что его проблема – любимая девка изменила с другом не стоит героина? Для него стоит. Достаточно посмотреть на эту прыщавую морду и редкие зубы. Прости господи, как же мне все надоело…
Хантер больше не пытается вовлечь меня в разговор. Я хожу на занятия? Хожу. Сижу и слушаю. А о чем я думаю никого не колышит. Перерыв, бреду до выхода, хочется подышать воздухом. В парке сыро, скамейки в воде, а уже почти лето. Летом мне лучше. Люблю лето. Вот осенью будет плохо. Ну, до осени я что-нибудь придумаю… может правда влюбиться? Ага, сейчас. Только меня там не хватало – на празднике жизни… Ничего не хочу. Или хочу? Вот сейчас в данный момент чего я хочу?
Пива.
Бреду в туалет, еще два часа этого дурдома и будет обед, потом можно будет поспать, а потом Хантер продолжит препарирование моей несчастной души…
– Стой, ну дай, дай, дай-ка я проверю… гы… да ты мокренькая, ах, ты шлюшка… Любишь мужиков? Да?
Это что ли Билли пытается кого-то закадрить?
Заворачиваю за угол.
Опа.
Он не один. Все компания в сборе. Зажали Мегги в углу, и кажется уже залезли под юбку. То есть под халат.
– Эй, ты уверен, что она хочет?
Оборачиваются все трое. Недоумение в глазах, удивление, страх. Всего-навсего… Я то думал – начнут орать, спрашивать, а ты кто такой? Ха! Одна мысль о возможности садануть по его тупой роже поднимает мне настроение, но троица бормочет: «А чё, мы ничё» и смывается. А Меган начинает реветь. Всхлипывает и трясется так, словно ее и впрямь отымели. Все трое. Одновременно. Или по очереди.
К пиву хорошо бы еще пару порнодисков…
– Спасибо…
Она собирается меня обнять?
Я беру ее за плечо, пресекая попытку в корне. Кажется, говорю злее, чем она заслуживает:
– Ты вообще умеешь говорить НЕТ?
Повторяю снова четко и резко, чтобы отпечаталось в мозгу у этой клуши:
– Все что тебе нужно – это сказать НЕТ. Просто НЕТ. Повтори! Ну! Повтори! Нет!
– Неет…
– Не «нееет», «нееет», «не надо», а НЕТ. Громко НЕТ. И так, чтобы было ясно, что тебе это, неважно, что это – но это НЕ нужно. Или нужно? Или ты хотела перепихнуться?
Она краснеет. Наконец-то злится.
– Нет. Нет!
– Ну, вот уже лучше, – говорю я. – Пошли слушать дальше…
– Спасибо. Он сказал, что я ему нравлюсь.
– А он тебе?
Она мотает головой.
– Точно?
– Совсем. Не люблю когда изо рта пахнет.
Не пахнет, а воняет, но это неважно.
– Ну и пошли урода подальше. Зачем он тебе? Он же наркоман. Сдаст тебя в аренду. Будешь трахаться за дозу для него. Хочешь?
– Неет.
– Правильно! Никогда не доверяй наркоманам. Обманут.
– Вы тоже?
Ах ты, пташка, крылышки расправила.
– И я.
Отворачиваюсь от нее и вижу Хантера. Он смотрит задумчиво, но ничего не говорит.
И на том спасибо.
Добавлено (08.06.2009, 02:49)
---------------------------------------------
– Давайте поговорим об удовольствиях…
Мы с Хантером привыкли друг к другу. Он привык, что я замолкаю на пару минут и обдумываю его вопрос, свои слова, пожалуй, он доволен, что я вообще это делаю, что ловлю подачу, рассматриваю пойманный мяч, а не отбиваю сразу. Я привык к его сентенциям, и вопросам, которые подразумевают ответ.
– Мы все стремимся к ним, верно?
– Цель жизни словить кайф, – отвечаю я. – Но реальность говорит нам что нет, приятель, обломайся то, то и то ты не получишь.
– Но кайфа, все равно хочется, – говорит он. – Любой ценой…
– Не любой, – бормочу я.
– Да? Что вы делали, когда не могли получить дозу? Только честно?
Крал, оскорблял и предавал друзей, унижался.
Он кивает так, словно слышит это. Потом меняет тему.
– Что доставляет вам максимальное удовольствие в жизни? А что просто радует?
– Много что… – говорю я неопределенно.
– Хорошо, расскажите о самом счастливом дне вашей жизни, – говорит врач. – Когда вы были счастливы?
Я молчу. Он уточняет.
– Были ли вы счастливы?
– Да.
Перебираю в памяти воспоминания. Вот я сажусь в автобус, отправляясь в университет – меня просто распирает от счастья, что я не увижу пару лет, а то если повезет и больше – своего отца. Вот официантка Марго, с классной задницей, у нас почти любовь, целых полгода, учеба, студенческие вечеринки, черт, да я был счастлив каждый день моей долбанной жизни! Да, меня выперли с пары мест, идиоты не знали, кого теряют, черт с ними, ко мне все равно обращались за консультациями, потом была Стейси – это вообще одна большая полоса счастья…
– Да, я был достаточно счастлив, пока был здоров.
– Здоровье вы приравниваете к счастью?
– Теперь да. Наверное.
– Скажем так, – говорит Стивен, – здоровье составная часть вашего счастья. Это нормально.
Не могу больше ничего сказать. Физически не могу. Просто блок. Мой мозг поставил его. Мозг, который защищает меня, не дает пролить безжалостный свет на потаенные уголки души.
Я обещал Уилсону. Обещал попытаться.
– Я не могу. Правда, не могу. Не хочу копаться, не хочу вспоминать.
Поднимаю голову, смотрю на врача – слушает внимательно, но почему он не понимает, что я просто не хочу причинять себе боль?
После этих разговоров я долго не могу заснуть, себе то не соврешь, себе то можно сказать правду. Почему-то после таких бесед как раз и хочется поговорить с собой.
Хантер предложил записывать свои мысли и ощущения, но я отказался – если то, что я чувствую, перейдет на бумагу, это будет что-то осязаемое. Реальное признание проблем. Читай – приговор. Я же не мазохист – собственноручно писать приговор себе.
– Расскажите о Стейси. Он уже много знает о ней. Он вытянул меня довольно много: об утрате контроля, о предательстве, о том насколько я был тогда противен сам себе – жалкий несчастный инвалид, у которого толком и не стояло. Я срывался на Стейси, я хотел, чтобы она ушла, чтобы не видела меня таким – беспомощным, раздавленным болью, лучше быть одному, чем терпеть жалость…
– А почему вы расстались во второй раз?
– Мне никто не нужен! Никто! Я не хочу быть ни с кем. Я отталкиваю людей, я приношу боль и горе, я…
Встаю и ухожу из кабинета. Не могу… не могу… я испугался? Ответственности? Того, что пути назад не будет? Того, что сделаю несчастным Марка? Того, что не сделаю счастливой ее? Что сам не смогу быть счастлив? Между нами будет стоять ее уход, тот первый, который уничтожил меня, тот, которого я так старательно добивался, не понимаю что добиваюсь именно его и тот что я не пережил бы, если бы…
Если бы не викодин?
– Давайте поговорим о ваших галлюцинациях.
Новый день, новые вопросы. Но их задают снова и снова, проще уже ответить, и покончить с этим раз и навсегда. Сорвать пластырь с раны…
– Может быть, лучше сыграем в ассоциации?
Хантер качает головой.
Хорошо, слушай, слушай, я расскажу, почему бы и нет? Я устал, я полночи не спал, сначала думал о себе, потом о ноге. Точнее она заставила думать о себе.
Одним унижением больше, другим меньше – хочешь знать правду? Вот она – у меня хронический недотрах – все мои сны, глюки, и прочее заканчиваются этим. Или не заканчиваются. Желание есть, способности есть – возможностей нет. Да, я вел активную сексуальную жизнь, очень даже насыщенную, а теперь в моем распоряжении только шлюхи, те, кто не задает вопросов, те, кто не морщат морду при виде моей ноги, или что еще хуже не делают старательно вид, что ничего такого у меня нет. Да я крутой, я люблю шокировать людей, и могу предложить заняться сексом незнакомке, но на самом деле, я просто не могу допустить близость с тем, кто пожалеет меня. А она обязательно пожалеет или до или во время или после…
– Считаете жалость унизительной?
– А вы нет?
– Хотите анекдот?
Неважно хочу ли я или нет, он все равно расскажет.
– Молодой гусар спрашивает старого: «Как, мол, тот спит каждый день с новой бабой». Старый отвечает: «Да просто, подхожу и спрашиваю – можно вас трахнуть»? Молодой говорит: «Так ведь так можно и по роже заработать!» «Можно, – отвечает старый. – А можно и трахнуть».
– Я его слышал в начальной школе.
– Правильно, – говорит Хантер. – Так вы молодой гусар или старый? Вы отказываетесь от отношений, близости из-за страха, что что-то будет не так, как вам хочется. А вам хочется, чтобы все было идеально?
– Я хочу, чтобы все было…
– Было как? Как раньше? До того как вы заболели? Расскажите мне еще раз о том, что вы калека, не способный бегать, просто ходить, без опоры на палку, которого останавливает любая лестница, скажите, что все ваши увлечения, спорт, движение, все исчезло из жизни, стало недоступным, скажите, что вы инвалид, который не в состоянии трахать любимую женщину, так как хочет сам и как хочет она, калека, которому все время больно, которому ничего не хочется!
– Да! – я почти кричу, – да! да!! ДА!!!
Это так. Он прав. Чего я разорался? Я знаю это. Знаю сам. Не надо тыкать меня мордой в собственное дерьмо.
Все что осталось от моей прежней жизни, все, что я могу делать, это моя работа! И немного музыки. Наркотики не делали меня здоровым, все, что они делали – давали возможность работать. Так как раньше.
– Давайте поговорим о вашей работе. Вы врач, отличный диагност, уж извините, мистер Аррингтон, разумеется, я в курсе вашего профессионального статуса, и вас бесит до безумия, что вы сами лоханулись, что не смогли понять, что с вами, и, что не смогли вытерпеть боль, попросили ввести вас в кому.
– Я мог…
– Да конечно. Мог умереть от сердечного приступа. А мог и не умерить, мог просто терпеть. Вы сами, добровольно нырнули в дурман еще до операции и еще глубже занырнули в него же после. Что, не так?
Добровольно???!
Не так… Не так.
– И если вы не хотите жить инвалидом, то вам кто мешает все закончить?
Я молчу, потом отвечаю почти спокойно, хотя знаю, что это надо совсем не иметь мозгов, чтобы признаться психиатру накануне выписки, в том, что хотел совершить суицид. Пусть и давно, зато не раз. Но то, что он говорит… в чем-то он прав, но я не винил себя в том, что согласился, нет, попросил ввести в кому, он не прав… или прав? Я пожалел Стейси или себя? Неважно. Теперь это неважно…
– Я думал об этом. И не раз – отвечаю я.
– И еще подумаете?
Пожимаю плечами.
– Я спокойно отношусь к эвтаназии, если вы об этом. Не вижу причин продлевать страдания.
– И многим вы помогли?
На такие вопросы врачи не отвечают. Даже если ответ отрицательный, и уж тем более не отвечают, если ответ – да.
Мы молчим в полумраке, играет музыка.
– Я не собираюсь убивать себя, – вдруг говорю я.
– Я знаю, – отвечает Хантер.
– Вы подпишите бумаге о выписке? – спрашиваю я.
– Если вы не передумали насчет налтрексона.
Волна радости затопляет меня.
– Конечно, нет. Как договорились. Три месяца, все лето…
– Вам будет трудно.
– Я справлюсь.
Он кивает, говорит задумчиво
– Если захотите, может позвонить мне, если возникнет потребность обсудить что-то. – Я молчу, и он продолжает: – Хотя это маловероятно.
Да уж это точно. Если только Стерва снова заглянет ко мне домой.
– Попробуйте завязать новые отношения, нет, не стоит так ухмыляться… Ведь промежуток между началом и концом отношений может быть достаточно длинным. Ведь если думать как вы, что ничего хорошего все равно не выйдет – то зачем тогда жить вообще? Ведь впереди смерть. Разве неизбежность смерти удерживает нас от жизни? Почему же разрыв, даже если он неизбежен, останавливает вас от отношений? Подумайте об этом.
Ладно, как скажете, я подумаю… Я бы ответил, что после смерти не будет боли, все просто кончиться, а после предательства, обмана и прочего будет очень и очень больно. Но, мысль о том, что Хантер согласен меня выпустить, делает меня очень благодушным.
Я киваю.
– Хорошо, я подумаю.
Он отпускает меня сегодня пораньше. Очень кстати, надо собрать шмотки. Я надеюсь, Уилсон завтра не опоздает, и я смоюсь отсюда еще до завтрака. Растягиваюсь на кровати и мечтательно прикрываю глаза. Мы заедем в какую-нибудь забегаловку по дороге… нет, к черту забегаловку, заедем в нормальный ресторан, уже вижу огромный кусок мяса, с острым соусом, темное пиво…. Хотя с утра, какое пиво? Плевать, я точно выпью пива, и мы уедем прочь из этого места, уедем, чтобы никогда не возвращаться.
Стивен Хантер
Боюсь я не смог помочь Музыканту так, как хотелось бы. Не могу сказать, что это из-за того, что он сам не слишком старался, это не так, после получения обещания, что трехнедельное лечение точно подойдет к концу – он старался. Такие люди крайне болезненно воспринимают какие-либо ограничения и рамки – как только правила игры были точно установлены – он стал более откровенным. Конечно какие-то натяжки, умолчания и прочее неизбежны, я не ставил целью вывернуть его наизнанку и хорошенько прополоскать в холодной воде, совсем нет, моя задача была намного скромнее – я пытался заставить его самого задуматься о своей жизни. О качестве его жизни, о том можно ли хоть что-то изменить в его жизни.
К сожалению, я не слишком в этом преуспел. Слишком большой негативный опыт общения, слишком ранимая психика. Но мозг известный хитрец, он обращает свои минусы в плюсы, учится защищаться, да так, что иногда с водой выплескивает и ребенка. Он убежден, что любые длительные отношения рано или поздно закончатся крахом. Разрывом – и как не пытайся склеить разорванные нити – но это неизбежно. Это так, собственно говоря, все, что имеет начало, имеет и конец, большинство отнесется вполне нейтрально, терпимо к пониманию и осознанию положения дел, но не мой перфекционист. Он жаждет идеальных отношений, идеального здоровья, идеального качества в своей работе – все должно быть на высшем уровне. Уверен, что он великолепно играет на пианино, прекрасно сочиняет музыку, и мог бы делать еще много вещей, делать с качеством намного выше среднего. Это его суть, его природа. Планки, поставленные самому себе. Кем? Строгим отцом? Окружением? Собой?
Это прекрасное качество – желание добиться лучшего из того чего можно, но… увы, бывают обстоятельства, когда это желание разбивается в мелкое крошево о реалии жизни. Как собственно и произошло с моим пациентом. Все важные для него качественные и количественные показатели жизни были блокированы травмой. Сама неудачная диагностика, неверно выбранное лечение, хотя данный вопрос представляется мне спорным, отношение к делу значимых для него людей все это субъективные моменты, с которыми можно было работать, перевешивает объективно болезненное состояние. Болезнь делает невозможным для него практически все ценности и радости жизни, что были до травмы – кроме одного – его работы. В силу своей природы, характера он не может и главное не хочет довольствоваться малым, он хочет получить максимум. Работа это то место где он в состоянии реализовать себя на свои привычные 150 процентов. И эту возможность давал ему его викодин. Но парадокс в том, что, давая эту возможность, он со временем ее и ограничивал. Чем больше викодина – тем лучше он может работать, но в то же время чем больше викодина, тем меньший срок остается для работы.
Во всем остальном он избрал тактику известную с античных времен под названием «зелен виноград».
Я пытался показать, что радость можно извлечь не только от работы. Не знаю, что из моих слов дошло до его сознания. Скорее всего, дошло все, но это все было тщательно взвешено, проанализировано, рассмотрено под микроскопом и выкинуто прочь, поскольку теория вещь конечно хорошая, но она проверяется исключительно практикой, а практический опыт моего пациента, раз за разом доказывает ему как раз обратное. Это очень печально, поскольку он мне показался человеком, достойным, как никто другой, хорошего отношения, любящей женщины, возможно даже детей…
Сможет ли он войти в новые отношения? Рисковать раз за разом? Войти, зная, что они могут закончиться ничем, причинить боль. Молодым легче, у моего же пациента лимит доверия исчерпан до дна. Я не удивлюсь, если узнаю, что через пару лет он умрет от передоза. Увы, я не испытываю иллюзий в отношении своего лечения. Я сделал все что мог, но возврат на викодин с тем уровнем боли, что я наблюдал – неизбежен.
Хотя кто знает? Пока есть жизнь, есть и надежда…
Конец второй части.
меня завтра не будет на форуме! 
