Да ладно, со Стейси ему недели хватило! Конечно, можно сделать скидку на то, что он сильно изменился с тех пор, но не знаю, искорки то частенько между ним и новыми жперсонажами бегают...

И все-таки я считаю, что Стэйси не уничтожала его жизнь. Боле того, я думаю, что он и сам так никогда не думал.

"...нас тоже будут любить и тоже забудут. Но и того довольно, что любовь была..."

Нет никакого после. Есть только сейчас.

Предлагаю вашему вниманию аудиоверсию первой главы фика "Серый мир". Выбор фика неслучаен: я поклонник творчества SilverWind - мне очень нравится психологизм и драматизм в её фиках, а также незабываемая атмосфера. Естественно, аудиофик №3 посвящается ей
Аудиофик 3 - Серый мир

1.
Стивен Хантер
Я знал, что с этим пациентом мне придется нелегко. Впрочем, легких пациентов с наркотической зависимостью не бывает. C молодыми работать проще. Их проблемы понятны, методики отработаны. Тут же я каждый раз шел как по минному полю. Неверный жест, не та интонация, не та мимика – и пациент либо замыкается в себе, либо кривит в усмешке губы, даже не пытаясь скрыть презрение, а то и агрессию. Иногда он в мирном настроении, более разговорчив, такое обычно бывает после визитов его друга. Дружба, что я наблюдаю, в наше время редкая вещь. Я бы сказал, что пациент просто счастливчик – иметь такого друга, но я понимаю, что и его друг счастлив тем, что у него есть эта дружба.
Я ожидал, что пациент остро отреагирует на необходимость остаться в госпитале еще на три недели, но результат превзошел все мои ожидания.
На мониторе, что передавал изображение в палате, картинка не менялась уже больше часа. Я заполнял карты, поглядывая периодически на экран. Сначала он просто лежал на боку, отвернувшись к стене, ладони скользили по стене, он словно ощупывал преграду, проверяя ее на прочность. Потом пальцы замерли и начали странный танец. Я не сразу понял, что он мысленно играет на каком-то клавишном инструменте, скорее на пианино, играет вдохновенно и самозабвенно. Я наблюдал и раньше насколько полно он отдается музыке. В наушниках, с плеером, он часами лежал на кровати, улыбался, отбивал руками такт. Но сейчас его плеер лежал на тумбочке, а эта безмолвная музыка все длилась и длилась. Заканчивалась одна мелодия, начиналась другая, невозможно угадать какая именно, можно только понять – медленная или быстрая, как будто он успокаивал себя. Играл в утешение.
Но видимо это не слишком помогло, потому что внезапно он замер и уткнулся лицом в подушку, я видел, как его рука сжала другую подушку, что он выпросил у санитарок, как только смог вообще говорить, и прижала ее к себе. Так он лежал несколько минут, я не уверен, изображение на мониторе далеко от идеала, но мне показалось, что он плакал. Даже учитывая неустойчивость настроения, свойственную пациентам только что отлученным от наркотика, реакция была чрезмерной. И говорила о том, что он совершенно не готов к выписке.
Он перевернулся на спину и долго лежал, закинув руки за голову. Нет, не спал, просто смотрел в пустоту. Я думаю, он знает, что в палате есть несколько видеокамер – с того момента как немного оклемался, он постоянно контролирует себя. Минимум движения, минимум эмоций.
Принесли ужин, но он и не посмотрел в сторону подноса.
Потом ушел в ванную комнату, душ работал довольно долго, и когда он вернулся, то я заметил, что он сильно хромает.
Его друг, Джеймс Уилсон, убедительно излагал версию того, что боли связаны не столько с повреждением, хотя и оно имеет место быть, сколько с душевным состоянием, любой стресс выше среднего, заставляет его хвататься за викодин. На этом собственно и строился мой план реабилитации. И если эта небольшая задержка в больнице расстроила его так, что вызвала боль в ноге, то слова Уилсона были правдой – нога отзывается на его психологическое состояние.
Пациент улегся на кровать, и долго лежал в одной позе, поглаживая ногу. Движения были автоматические, очень привычные, вообще вся ситуация была такая словно повторялась много-много раз.
То, что появилась боль в ноге – я счел хорошим симптомом.

Хаус
Раньше меня никогда не будили по утрам. Я спал столько, сколько удавалось. Сегодня же в девять меня потрясли за плечо, сообщив, что пора вставать, так как через час начнется групповая беседа, на которой я должен быть. То, что мне совершенно этого не хочется, ровно так же как вставать, есть и умываться – никого не колыхало.
В комнате для занятий приглушен свет. Мы сидим в креслах, а Стивен Хантер прохаживается по пушистому белому ковру.
Говорит он о том, что мы должны сегодня обсудить проблемы Джека. Джек это один из трех молодых парней в группе. Трех хороших таких лбов с исколотыми венами. Еще там двое мужчин средних лет, один из которых я, и две женщины. Толстуха с сальными волосами, а вторая вроде посимпатичней, какое у нее лицо разобрать невозможно, она завесила его стеной темных волос. Красивые волосы, чистые, не то, что у ее соседки, и блестящие. Наверняка извела полфлакона кондиционера.
Какое мне дело до них всех?
Джек начинает говорить о том, что подсел на героин с первого укола. Толстуха сочувствует, слушает, качает головой, ждет очереди рассказать свою слезливую историю. Могу заранее сказать, в чем ее проблема – она пристрастилась к наркоте исключительно из-за того, что ее бросил ее благоверный. Такую тушу я бы тоже бросил. Закрываю глаза и почти не слушаю, что там они бубнят, я уже почти заснул, как обнаруживаю, что все молчат и смотрят на меня.
– Ваше мнение, Грег? – спрашивает Хантер. – Что вы можете сказать Джеку?
– Тебе не повезло парень, – отвечаю я. – Такое бывает – индивидуальная особенность организма и мгновенная зависимость от одного укола. Мои соболезнования.
– И что вы ему посоветуете?
– Не колоться, – говорю я и зеваю.
Вижу, что пять пар глаз, зажигаются ненавистью ко мне. Хантер держит марку, он нейтрален и та черноволосая деваха, раздвинула свои патлы и смотрит на меня с любопытством. Я подмигиваю ей, совершенно невинно, ничего такого, но та смущается так, словно я сдернул с нее прилюдно лифчик.
Можно я уже пойду, а?
Но это длится и длится, каждый советует Джеку найти то, что заменит ему героиновую радость, они говорят о том, что жизнь прекрасна, что он молод, что глупо растрачивать себя…. И прочее бла-бла-бла… Этой хрени я наслушался еще в Принстон Плейнсборо. Хотя там контингент был тот еще, не говоря уже о том, что обстановка по сравнению с этим заведением, просто убогая. Хороший коврик.
Через каждый часа перерыв на чай, сок и туалет. Вижу, как мужик жадно затягивается сигаретой, предлагает мне, но я не беру. Возьмешь, придется знакомиться, общаться, а я не хочу.
Потом слушали миссис Ковалоски, ту самую толстую матрону. Я немного ошибся. Ее бросил не муж, а дочь. Она выросла и уехала. Вот трагедия. Уехала и носа не кажет, живет в большом городе, а мамаша прозябает в своем домишке. Да, просто жизненная трагедия. Тетка смотрела, не останавливаясь, сериалы и жрала булки. Доелась до инфаркта, в больнице попробовала пару колес. Дилера нашла себе в соседнем доме. Сдала в больницу мамашу та самая дочурка, выложила нехилую сумму… Теперь она чувствует себя обязанной дочери, и это ее сильно расстраивает.
Обед, и двухчасовой перерыв на сон. Вот это мне нравится. Очень полезное занятие, поспать среди белого дня. Почему когда на работе я пытаюсь провернуть подобный номер, меня все время будят? Тут будят тоже, теперь класс арт-терпаии. Хантер просто садист, ну зачем столько всего нового и в один день?

Передо мной ставят семь коробочек с разноцветными стеклышками. Красивые такие стеклышки, разных цветов, края гладкие, даже приятные на ощупь. Хочется запустить туда пальцы, покатать в ладонях сверкающие комочки.
Сидеть не комфортно. Нет, стул нормальный, даже удобный, но моя нога ноет, тихо, но неумолимо напоминая о себе. Я смотрел карту назначений – они изменили тип антидепрессантов и снизили обезболивающие. Меня, разумеется, не спросили.
Я надеюсь, что в ближайшее время дождя не будет, иначе я сорвусь, и Хантер закатает меня тут на полный срок.

Ага, понятно они хотят, чтобы я сложил камешки в плоский ящик с липким дном. Мозаика. Борюсь с желанием высыпать туда все сразу.
Сижу и гляжу на стол. Долго сижу. Зачем мне это? Все что я хочу – это снова лечь, закрыть глаза и слушать музыку. Соседи переговариваются, горят энтузиазм.
Объективно да, это должно быть забавным. Беру стеклышко и смотрю на свет – оно зеленоватое, нет, не тот цвет моря под лучами солнца, скорее болотный…
– Вам помочь? – это инструктор. Симпатичная. Губы пухлые. Люблю такие целовать. – Посмотрите на образцы, мистер Аррингтон – она читает фамилию на бейджике, что приколот к моей футболке.
Спрут и водоросли, лужок с цветами и, меня передергивает, – кошка с розовым бантиком на шее.
Пусть будет спрут. Мне без разницы.
Она устанавливает рисунок на моем столе и отходит.
Тык. Тык. Это будут глаза. Так, теперь изобразим вон ту рыбку… Это не рыбка? Это щупальце? Будет рыбкой.
Глупое занятие увлекает меня против воли. Уилсон не врал, это и впрямь хорошая клиника. Если бы не было больно ноге, если бы я знал что могу уйти отсюда, когда захочу, если бы никто не лез ко мне с разговорами, если бы я сам назначал себе лечение… море, пожалуй, получилась темнее, чем на образце. А спрут вышел хороший. Хотя одного щупальца у него не хватает… Хромой спрут. Я даже улыбаюсь.
Инструктор хлопает в ладоши – урок окончен.
Черт, а ведь пока я занимался стеклышками, нога и правда не болела. Точнее я не обращал внимания на нее.
Но встаю уже с трудом. Оказывается, нужно отнести все коробки и свою незаконченную работу в шкафчик. На третьей ходке ноге совсем плохо, я складываю все, что осталось друг на друга и пытаюсь донести все сразу. Роняю верхнюю коробку, пытаюсь ее подхватить – кончается тем, что я рассыпаю все на пол.
Что теперь? Меня заставят встать на колени и собрать все?
Оказывается, для таких целей, у них есть специальный пылесос. Мой спрут остался без водорослей.
Выхожу из класса и вижу Хантера.
– Пойдемте, мистер Аррингтон, пришло время для индивидуальной беседы.
Они оставят меня в покое сегодня или нет?
Кресло в его кабинете намного удобней.
– Как вы себя чувствуете? Как настроение?
Я смотрю на него. О каком настроении он может спрашивать меня теперь? Все что я хочу – это свалить отсюда как можно быстрее и как можно дальше, я чувствую, как в душе поднимается темная злая волна. Не хочу говорить.
– Давайте проанализируем вчерашний вечер, – говорит он, как ни в чем, ни бывало. Почему вы так расстроились? Или скажем так – почему вы были уверены, что поедете домой? Мистер, Аррингтон?
Не буду говорить.
Да, действительно с чего это я размечтался о выписке? Уилсон ничего такого мне не говорил, условия договора я помнил смутно, надо признать, что я подписал его, особо не читая. На тот момент мне было все равно, что там написано. Не мог же я изучать каждую букву в договоре в обнимку с Беспощадной Стервой.
– Хотите почитать договор еще раз?
Я молчу, но он протягивает мне несколько листов. Беру машинально, начинаю читать.
Он ждет, пока я закончу.
– Что же вас так расстроило? Почему вы не хотите немного задержаться здесь, почему не хотите, чтобы вам помогли?
– Мне нельзя помочь, – быстро отвечаю я.
– Возможно, – соглашается Хантер – Но вы точно уверены? Абсолютно?
Кто может быть уверен в чем-либо абсолютно? Только верующий в том, что Бог есть. Но я атеист.
– Вы понимаете, что вчера были совершенно не правы? Вы дали согласие на лечение. Дали согласие, когда вам было очень плохо, так плохо, что вы были согласны на все. Так?
Я молчу, он продолжает:
– Ваш друг, тот, кому вы доверяете, тоже считает, что курс должен быть продолжен. Верно? Мы же, собственно говоря, даже и не начали. Только стабилизировали ваше физическое состояние. Сняли симптомы ломки. Ведь сняли же?
Я пожимаю плечами. Хантер продолжает:
– Вас обидело, что он не сказал вам об этом лично? Не посоветовался с вами? Не спросил вашего мнения? Это я попросил его не делать этого. Ваш друг… он хороший человек… Но он боялся, что не сможет вам отказать, если вы попросите, а вы непременно бы начали просить, верно? Просить, чтобы он расторг договор. Вам очень повезло с другом. Вы понимаете это?
– Вы его не знаете, – говорю я. – Боялся он… это смешно.
– Почему?
Я молчу. Нет, не хочу говорить про Уилсона. Я сегодня вообще не хочу ни о чем говорить!
Стивен Хантер умело держит паузу. Обычно когда вот так задан вопрос и от тебя ждут ответ – девяносто процентов человек – начинает говорить – заполнять пустоту, что-то объяснять.
Я не девяносто процентов. Я могу молчать и дальше очень комфортно. Начинает говорить Хантер, а я радуюсь своей маленькой победе.
– Я наблюдал за вами сегодня на беседе, вас совершенно не интересуют остальные. Вы знаете, практически все, кто был там, попросили перевести вас в другую группу.
– Я сейчас заплачу.
– Я сказал, что это невозможно, что вам нужна их помощь, помощь каждого и тогда они согласились, чтобы вы остались.
– Вы зря старались. Я не собираюсь заводить здесь друзей. Мне никто не нужен.
– Почему? Вы две недели ни с кем ни общались. Вам не скучно сидеть одному в палате?
– Мне никогда не бывает скучно с самим собой, – с вызовом отвечаю я.
– Это не так, и вы это знаете, – говорит он.
Что он имеет в виду? Мои сны о Кадди? Но… Откуда он знает? Или бьет наугад?
– И я должен вас предупредить, мистер Аррингтон, – если вы так и не захотите общаться со мной – ваше пребывание в клинике может немного затянуться. Почему вы не хотите поговорить?
– Потому что я знаю все, что вы мне скажете. Мне не нужна психотерапия. Я все знаю сам.
– Уверен, что все считают, что у вас высокая самооценка, мистер Аррингтон. Спокойной ночи.
Я удивленно гляжу на него. Это все? Я могу идти?
Встаю и хромаю к двери. Хантер говорит мне в спину:
– Мы должны выявить причину природы приема вами наркотиков и как это следует преодолеть. Верхний предел три месяца, вы сами это знаете. Подумайте, стоит ли оно того. И не надо смотреть на меня как иракского боевика. Я не враг вам.
– Я могу позвонить?
Хантер качает головой.
Выхожу в коридор и прислоняюсь к стене.
Нога. Теперь, когда нет спасительного жара, нет больших доз седативных, от которых я спал по 18 часов в сутки, теперь она покажет мне, на что способна. Тащусь к себе. А это, между прочим, другой этаж и два длинных коридора. Мокрый падаю на кровать, вцепляюсь в ногу, глажу, тру, пытаясь унять боль. Перед глазами викодин – он снимает как раз вот эту невыносимую остроту, делая боль сносной.
Дверь палаты открывается, сегодня они точно решили меня доконать. Массаж? Пожалуй, это первая действительно стоящая вещь, которую Хантер назначил мне сегодня.
Массажист начинает с плеч, разминает затекшие мышцы, ему трудно, они никак не хотят расслабляться. Он трет, щиплет, гладит мое тело и постепенно приятная теплота заполняет меня, с ногой он обращается бережно, мужик знает свою работу. Приятно иметь дело с профессионалом. Классный массаж нельзя не признать, в меру сильный, очень тщательный. Он уходит, а я лежу погруженный в нирвану – утихшая боль действует на меня как доза морфина. Мелькает мысль встать за плеером, но я предпочитаю просто заснуть.
Один день я пережил.

Проснулся утром сам.
Нужен мне кто-то или нет? Хочу ли я быть с кем-то? Общаться? Нужны ли мне эти разговоры? Сможет ли Хантер сказать мне такое, чего я не знаю – о боли, о моей ноге, обо мне, о мире вокруг?
Не хочу думать об этом. Уже не хочу. Каждый сантиметр своей души я знаю сам. Знаю, что есть вещи, которые лучше не трогать, о которых лучше не думать. Мне и так долго пришлось собирать остатки. Так зачем же снова все рушить? Чтобы сложить новый узор? Будет ли он лучше? Изменит ли он хоть что-то? Где гарантия? А если нет уверенности в том, что-то может быть лучше – то зачем пытаться? Ведь потом, когда ничего не выйдет, будет снова больно. Намного сильнее, чем если бы ты просто попробовал в первый раз.
Больше я никому не позволю причинить мне боль.
Я выдержу здесь столько сколько нужно. Три месяца значит три месяца. Это не много… Три месяца не свободы. Учитывая то, что пару лет назад мне грозило десять лет тюрьмы… Кстати, я все же не верил в то, что меня упекут за решетку. Все время пока вокруг меня кружил Триттер, сжимая и сжимая круги, пока меня доканывала сначала нога, потом отсутствие викодина – мне не верилось, что такое может быть. Осознание пришло как-то сразу, залпом. С последним глотком виски, которым я запил финальную таблетку оксикодона, прежде чем вырубиться…
Уже блюя на собственный ковер, я решил, что в тюрьму не сяду. Я не смогу там ни жить, ни выжить. Решил, что закончу все. Уж себя то я не обижу, выберу что-то такое, с длинным экстазом, но чтобы наверняка. Золотой укол.
Кадди спасла мне тогда жизнь…
Сейчас все по-другому – я выдержу, разумеется, выдержу. После того страха, нет тоскливого и безнадежного ужаса, что я испытал, три недели или даже три месяца я перенесу. Наверное, я выдержу и больше, но вот потом, что я буду делать потом?
Дверь палаты открывается. Санитар с телефоном.
Не верю своим глазам!
– Уилсон?! Ты знаешь, что ты сволочь?!

Мысль такая у меня была. Но герои как всегда бывает - решили все по своему. Терпение. Усе будет.

Очень проникновенно. Это подглядывание за Хаусом цепануло намного сильнее, чем описание ломки.

Не совсем поняла план Хантера по реабилитации - он что, хочет сделать Хауса счастливым и тем самым решить все проблемы??? Я несколько утрирую, но думаю, суть вы поняли)))

Групповые занятия, хромой спрут, беседа с врачом – ярко, чудесно, здорово.
Огромное спасибо за отсылку к истории с Триттером, она до сих пор трогает меня неимоверно.

Спасибо за чудесную вещь, остро хочется продолжения…