Спасибо всем за чудесные отзывы!
Продолжаем.
------------------------------------------------------------------------ Джули старалась, как могла. Но ей нужен был я, а не бледная тень друга Грегори Хауса, которой днем и ночью рисуются кошмарные сценарии гипотетического будущего.
Однажды я пошел выгуливать собаку. Отпустил повод, и не доглядел. Задумался. Очнулся от визга тормозов. Слишком поздно. Мне не было оправдания.
Джули была привязана к этому псу, которого она несколько лет назад спасла от голодной смерти в подворотне. И, хоть частенько забывала его выгуливать, любила беззаветно.
Только тогда показалось, что, больше чем смерть Грифа, окончательно ее выбило из колеи мое поведение.
Она орала на меня, обзывала эгоистом, уходила, хлопая дверьми, и тут же возвращалась, чтоб продолжать орать. Но я не реагировал на нее. Даже не пытался сохранять спокойствие, просто было не до ее истерик. Казалось чудовищным, что она так переживает из-за животного, когда в этом же самом мире корчится от боли человек, который мне дорог. И я ей об этом сказал. Чего не сделал бы никогда в жизни, будь я в другой ситуации.
Она была ошарашена. Крикнула, что не узнает меня. Что я стал другим, незнакомым человеком. Что утратил всю свою способность к эмпатии.
Это разозлило меня еще больше, ведь она не могла понять, что вся моя эмпатия была направлена сейчас на другого человека, а на остальной мир уже не хватало душевных сил. И разве прежде я ее хоть раз просил о понимании? Неужели она не могла позволить мне иметь личное пространство хоть раз в жизни? Понимал, что говорю лишнее, что каждое сказанное слово приближало нас стремительными скачками к пропасти. Но уже не мог остановиться.
И тогда я ей рассказал o доктор Джекман. Без видимой на то причины. Бывает же так: когда все рушится, поддаешься губительному желанию доломать до конца, потому что уже понимаешь, что чинить сил не хватит. Поступил как последний подлец. Нужно было душу облегчить, хоть каким-то способом. Все та же безысходная агрессия, наконец, нашла выход.
Она даже не удивилась. Словно всю жизнь ждала моего признания в измене, и у нее уже сценарий заготовленный был на этот случай. Не стала бить посуду и грозить разводом. Просто развернулась и ушла. Эффектно.
Ну а потом понял, куда это она уходила. Совершать акт благородства. Втайне даже восхищался этим, с виду бесхитростным, поступком, ведь ее никто и обвинить ни в чем не мог. Вот так должно выглядеть идеальное преступление.
И впрямь, кто кинет камень в женщину, решившую спасти собственного мужа от самого себя? А то, что она этим самым расколотила чужие жизни, так это не ее вина, они и так держались на соплях. Джули же всего лишь сказала правду. И кто знает, может, она и правильно поступила. Отплатила мне той же монетой: правдой за правду.
Собрался на смену, поехал в госпиталь. В моем кабинете Джули утешала сидящую на диване с окаменевшим лицом Стейси.
- Что происходит? - спрашиваю.
- Она ему рассказала, - отвечает Стейси.
- Что? Кому? - но все уже понимаю.
- Правду, Грегу.
Опускаюсь на диван.
- Зачем ты это сделала? - задаю бесполезный вопрос.
- Правильно сделала. Она молодец, Джули, она лучше нас всех вместе взятых. Вовремя, он уже начал задавать вопросы.
- Ты хоть понимаешь, что ты наделала? - она молчит, смотрит вызывающе. Стейси говорит за нее.
- Она все расставила по местам. Каждый должен расплачиваться за свои ошибки. Спасибо, Джеймс, что подарил мне эти несколько дней. Но теперь все так, как должно было быть изначально.
- И? - Не поручусь за то, что чувствовал. Возможно, облегчение, а возможно - ненависть и страх. Да, в какой-то степени правдой было и то, что мне удобно было думать о Хаусе издалека, не проживать с ним весь этот ужас. Видимо, порой благородство трудно отличить как от трусости, так и от подлости.
- И ничего.
- Что значит "ничего"?
- Джеймс, что ты хочешь услышать? Что он отблагодарил меня за то, что я искалечила его проклятую ногу? Он сказал, что не ожидал от меня ничего другого, и от тебя тоже. Что мы предсказуемы.
- И как он это сказал? Каким тоном?
- Таким, что я тут же ушла.
- Почему ушла?
- Потому что я испугалась.
- Ты испугалась Хауса? - это не укладывалось в голове.
- Я его теперь все время боюсь.
- Представляю, - вставила Джули.
- Замолчи, Джулия, прошу тебя, замолчи.
- Вы друг друга стоите, - говорит, - одного поля ягоды.
- Ты не должна была уходить, неужели ты не понимаешь? Он злится, он чувствует, что его предали, ему нужна ты, чтоб было на кого излить свое негодование. Он не хотел, чтоб ты уходила.
- Она правильно сделала, что ушла. Нечего делать из себя жертву чужого гнева. Если бы он не хотел, чтоб она уходила, мог бы попросить остаться.
- Он никогда бы этого не попросил, - говорю.
- Еще бы! - фыркает Джули - Только когда не просишь, рискуешь остаться ни с чем.
- Вы что, сговорились? - спрашиваю, - женская солидарность?
Махнула рукой.
- Да иди уже к нему, - говорит, - вы друг друга так хорошо понимаете, что вам и не нужен никто больше, - Стейси горько усмехается.
- Да, Джеймс, иди.
И я пошел.
Хаус смотрел в потолок. Не повернулся, когда я сел в кресло. Молчание было слишком длительным. Изучал его с ног до головы, чувствуя, как снова меня начинает засасывать небытие. Такое ощущение было, что все жизненные соки из него утекли, а с ними и мои тоже. Именно этого и боялся больше всего. Безжизненности. Не мог дольше молчать.
- Привет, - сказал.
Молчит.
- Хаус, - хотел, чтоб он мне надежду подал, хоть какую-то. Только он мог это сделать, никто другой.
Молчит.
- Как ты?
- Понадеялся, было, что ты разучился задавать идиотские вопросы.
- Хаус, мне так жаль, что все вышло, как вышло. - Понес чепуху. Ответ тоже был предсказуемым.
- Знал ли ты, что потолки этой больницы последний раз красили в 1989-ом году?
- Что?
- Этот вид краски вышел из употребления в 1992-ом, но уже в 1990-ом, ее запретило министерство здравоохранения, потому что в ней нашлись токсины.
- Нет, не знал.
- Только не сообщай об этом Кадди, лучше сразу в национальный отдел борьбы с ядовитыми веществами. Надеюсь, что следующая проверка лишит ее директорского поста.
- Это же не ее вина, что прошлый директор красил потолки краской, о существовании токсинов в которой он и не подозревал.
- Ее вина в том, что она не ведает, что творится в стенах ее больницы, и ничего не делает, чтоб улучшить ее состояние.
- Мы все еще о потолках? – на этих словах он, наконец, повернулся ко мне. Черные круги под глазами, ввалившиеся щеки.
- Мы о краске.
- Может, лучше поговорим о тебе? Как ты?
- Мне не нравится лежать в палате, когда надо мной висят опасные для внутренностей потолки.
- Значит, все остальное тебя устраивает?
- Да, особенно хороши наркотики. Вчера, например, мне привиделся подводный мир Красного моря.
- Откуда ты знаешь, что это было именно Красное море?
- Это очевидно, в нем были мертвые коралловые рифы.
- Тебе привиделись мертвые кораллы, потому что ты чувствуешь, что умираешь изнутри. - Был уверен, что он именно это и чувствует. Ведь я чувствовал то же самое. Хаус глянул на меня, как на полного дебила, словно я не достоин жить на этом свете.
- Я даже не удивляюсь. Стоит тебе увидеть пациента в горизонтальном положении, как ты моментально теряешь последние остатки чувства юмора, и начинаешь покупаться на любую чушь. Бедные больные дети.
- Ты еще ни разу не оказывался в роли пациента. У меня не было счастливой возможности набраться подобного опыта. А твой юмор не смешон. Понимаю, как тебе плохо.
- Плохо? Ха. Мне не плохо, я под кайфом.
- Ты не под кайфом.
- Ты готов поставить на это свою медицинскую лицензию?
- Перестань, Хаус, прошу тебя.
- Уилсон, не надо быть таким серьезным. Ты меня пугаешь. И это лицо, как у побитого щенка. Ты, вообще-то, мог зайти за эти два дня, проведать раненного друга. Я полностью обезврежен.
- Думал, ты не захочешь меня видеть, ты же велел мне убираться.
- Да? Что-то я не помню, все как в тумане, в сладостной дымке. Люси в небесах с алмазами. Как хорошо, что на свете существует Золотой треугольник.
- Что ты мелешь? Какой треугольник? - Начинал раздражаться. Мне казалось, что разговариваю с маской, не с живым человеком. С непробиваемой железобетонной маской, за которой спрятан Хаус. Боялся, что не удастся до него достучаться.
- Да я разговариваю с полным имбицилом! Караул! Инопланетяне подменили Джеймса Уилсона одноклеточным видом с Альфы-Центавра, который никогда не слышал о райской земле на границе Лаоса и Бирмы.
- Хаус, я тебя очень прошу, перестань. Стейси сидит в кабинете, убитая горем, а ты мне тут мозги пудришь про Бирму.
Ну знал же, что не должен был этого говорить. Знал, но не мог все это выслушивать. Не мог видеть, как он прячется от меня, от себя самого. И что это меня понесло крушить защиты? Хотя причина лежала на поверхности. Лучший способ справиться с травмой - прожить ее. Сейчас же, на месте. Отважно посмотреть в глаза правде. Да, это невыносимо больно, но потом будет легче. Только с Хаусом не всегда срабатывали элементарные человеческие правила. Об этом я всегда догадывался, но сейчас особенно остро осознал. И уже понимал, зачем ему эта новая маска. Потому что у него под ней теперь новое лицо. Совершенно открытое, незащищенное, и полные отчаяния глаза. Только вслух о таком отчаянии говорить невозможно. Нет таких слов в человеческом лексиконе. Лучше бы я маску не трогал. Ho было уже поздно.
Быстрее продолжение, пожалуйста, чтобы улучшить настроение читателей!
) бете. Она хорошо потрудилась, молодец! 
