Боюсь, не доживу. Помру - либо от нетерпения, либо от старости.

Работай головой! 2593!!!

Quote (MarishkaM)

ну вот что это такое! ну изуверство прям

Добавлено (16.12.2010, 15:57)
---------------------------------------------
перебейте, пожалуйста

Gimme fuel, gimme fire
Gimme that which I desire

Oo ____ oO
    ●

Глава 22

Пока я носил микроиглы, я успел забыть, что такое боль. Сначала я даже не понял, что меня подстрелили. Обнаружил это, только когда упал с мотоцикла на ерундовой в общем-то кочке.
Вот тогда меня и накрыло. Боль вернулась, вцепилась в меня так, будто хотела разом наверстать все упущенное за полгода. Еле хватило сил наложить на ногу жгут и остановить кровотечение, и еще нашлось чуть-чуть, чтобы поднять автомат для последнего выстрела – прикрыть Графа. От отдачи она совсем озверела и решила меня сожрать.
Когда боль прошла, я понял, что это значит.
- Все, - сказала она мне на прощание. – Тебе конец, Грегори Хаус.
Уже со стороны, откуда-то сверху я вижу, как суетятся медсестры, как Ренат, ругаясь, ищет вену на моей левой руке, как Фролов тащит дефибриллятор. Пытаюсь понять, что мне вводят, поправить назначения - меня не слышат. Еще никогда и никто не командовал собственной реанимацией. Может, я кричу слишком тихо? Фролов опять слушал свою любимую группу на операции и забыл выключить плеер, я отчетливо слышу песню и почему-то пугаюсь слов.

И меня затягивает старый знакомец – серый туман. Он липкий и плотный, я продираюсь сквозь него, бреду, спотыкаясь, наощупь. Впереди вижу просвет – он не яркий, не теплый, но оттуда тянет свежестью, и почему-то мне очень важно дойти до него.
Я прыгаю туда из последних сил, и туман пропадает. Я снова чувствую свое тело. На мне тот же зимний камуфляж, в левом ухе привычное ощущение микроигл. Я оказываюсь у входа в госпиталь Пристон-Плейсборо, и очень знакомая фигура ждет меня у дверей.
- Папа? – невольно вырывается у меня.
Да это он. В парадной форме, совсем молодой. Он замечает меня и широко шагает навстречу.
- Сопляк стал солдатом, - говорит он и широко улыбается. Я не верю своим ушам. Интересно, что вколол мне с перепугу Ренат, чтобы мне такое почудилось.
Но отец слегка качает головой, и эта мысль пропадает.
- Я приглядывал за тобой, - продолжает отец. – Когда ты вел самолет, я стоял у тебя за спиной. Думал, пригожусь. Но ты сам справился.
- А сейчас? – спрашиваю я. – Думаешь, я не справлюсь с тем, чтобы сдохнуть?
Он смеется в ответ.
- Не сейчас, - говорит он. – Просто надо тебе кое-что показать.
- Что именно?
- Сам разберешься, - он хлопает меня по плечу. – А я тебе вот что скажу: пока ты жив, всегда есть шанс все исправить.
Пока я пытаюсь собраться с мыслями, он открывает передо мной дверь. Его рука в белой перчатке взлетает к козырьку фуражки.
Что? Он отдает мне честь?!
- Тебя ждут в твоем отделении, - говорит отец. - Иди, солдат. Сделай все как надо.
Иду внутрь. Госпиталь пуст, эхо моих шагов разносится по коридорам. Но лифт работает и услужливо поднимает меня на четвертый этаж.
В отделении диагностики горит свет, на столе стоит ваза с цветами. В моем кресле сидит, склонившись над картой пациента, блондинка в белом халате. Я замираю в дверях.
- Доктор Хаус, - блондинка поднимается мне навстречу. – У нас новое дело.
Я пытаюсь сделать вид, что не удивлен.
- Эмбер, - спрашиваю. – Тогда где остальные?
Она хмыкает.
- Не здесь, - отвечает она. – Скажем так, не в вашем сознании.
Кажется, я начинаю понимать.
- О’кей, - я плюхаюсь в кресло и поворачиваюсь к ней. – Тогда излагай.
Плавным шагом она подходит к доске.
- Мужчина, сорок девять лет. Десять лет назад перенес инфаркт четырехглавой мышцы правого бедра. Испытывал хронические боли, но полгода назад блокировал их по Левину. Поступил с огнестрельным ранением правой ноги и болевым шоком.
Я киваю, беру карту со стола и начинаю просматривать. Так и есть, это моя.
Эмбер заканчивает доклад, подходит к полке с книгами, достает анатомический атлас, шелестит страницами. Я пододвигаюсь к ней.
- Пациент умирает? – вдруг спрашиваю я. Эмбер криво улыбается в ответ.
- Если мы разберемся с его болью раз и навсегда, он будет жить долго и счастливо, - заявляет она. – Если нет, болевой шок его убьет.
Я хмыкаю, будто речь вовсе не обо мне, и швыряю карту на стол.
- Какие будут соображения?
- Давайте сначала посмотрим снимки, - предлагает она.
В ее руках появляется пачка снимков, она кладет их на стол веером, точно карты. Я просматриваю их, удивляясь, что за мусор сдала мне судьба.
- Нет, - вдруг говорит Эмбер. – Так не очень понятно.
Она наклоняется к атласу, касается пальцем страницы и ведет им вверх. Чудеса – за ее ярко накрашенным ногтем картинка из атласа разворачивается в трехмерное изображение правого бедра. Серая кость, розоватые мышцы, фиолетовые нити сосудов, белые нервы, желтая соединительная ткань. Да, Эмбер права – так намного лучше. А она берет оранжевый маркер и начинает рисовать в воздухе прямо по этой модели.
- Пули вошли сюда и сюда, - комментирует она. – Вот тут произошло замещение мышечной ткани соединительной. Из-за этого забарахлили эти и вот эти нервы. Видишь?
- Ага…
Мысль еще только оформилась в моей бедной голове, а Эмбер уже подхватывает ее и раскручивает дальше.
- Вот именно. Если бы в свое время заметили спайки и сделали ревизию, пациент бы не мучился. Всего-то – иссечь в двух местах. Это и сейчас можно сделать.
Она помечает крестиками нужные точки, и я матерюсь. Я ведь смотрел снимки раньше и позорнейшим образом облажался. Как можно было пропустить эту халтуру на снимке? Если бы…
- Если бы у бабушки была борода, она была бы дедушкой, - перебивает меня Эмбер. – Если бы вы не учились эти полгода у Эфенди, вы бы это никогда не заметили.
- Логично, - я киваю. – С этим понятно. Но почему…
- Психосоматика? – переспрашивает она, опять поймав мою мысль на полпути. – Это еще проще. Знаешь, почему больно женщинам в родах?
- Потому, что им действительно больно?
- Потому, что им страшно, - грустно отвечает Эмбер. – Они теряют контроль и пугаются. А у страха не только глаза велики.
- Значит, наш пациент потерял контроль?
- Совершенно верно, - Эмбер тыкает в меня маркером. – Но ведь его можно восстановить, не так ли?
Я фыркаю.
- Интересно, как?
Эмбер отмахивается от меня.
- Бросьте, доктор Хаус. Вы уже делали это, и не раз. Для ваших пациентов, там, внизу.
И тут я понимаю все. Аутотрансплантация – это выход. Встаю, подхожу к модели, беру маркер. Поворачиваю модель, разглядывая. Намечаю доступы, прикидываю, что и как. Эмбер с картой в руках стоит рядом, подсказывает.
- Кстати, - вдруг вставляет она. – Как насчет стволовых клеток?
- На этапе восстановления? – переспрашиваю я. – А где я их возьму?
Она бесцеремонно расстегивает на мне куртку и щипает меня за бок.
- Отсюда, например, - говорит она. – Помните прошлогоднее японское исследование?
- Жировая ткань! – подхватываю я. – Идеально!
Эмбер улыбается и вдруг легко касается губами моей щеки.
- Думаю, дело решено, - говорит она. – Он поправится.
Она кладет карту на стол, достает из вазы красную розу и открывает окно. В кабинет врывается ослепительный белый свет. Эмбер протягивает мне цветок.
- Доктор Хаус, - она указывает на окно. – Вам пора.
Вылезаю в окно и снова слышу ту песню из операционной. Белый свет держит меня, я стою в нем, как в медленном теплом потоке. Красная роза в руке тянет меня за собой, и я начинаю спускаться вниз, подпевая неизвестному мне русскому рокеру.

Вот и ветер. Он подхватывает меня, и я лечу, только воздух свистит в ушах. Это уже не полет, это падение в белом колодце. Вдруг я падаю на что-то твердое.
И открываю глаза.
Вижу запыхавшегося Фролова с разрядниками в руках, Рената, сжавшего в кулаке пустой шприц с длинной иглой, Настю, опустившую кислородную маску. Вижу невероятное, сумасшедшее облегчение на их лицах. Приподнимаюсь на локте.
- Вот и я, - говорю. – Не опоздал?
- Мы еще не начинали, - растерянно отвечает Фролов. – Э-э… немного не до этого было.
Все хохочут, я слышу в этом смехе истерические нотки, но ничего. Сейчас я им объясню, что нужно делать, и они решат, что у меня съехала крыша.
- Народ! – я прокашливаюсь, во рту пересохло. – Хочу вас кое о чем попросить.
- Конечно, - Фролов энергично кивает. – Сейчас, только вытащу пулю у тебя из ноги.
- Нет, - сейчас, - настаиваю я. – Надо сделать другую операцию. Вытащить пули – полдела.
Я откидываю с ноги простыню и начинаю объяснять, но Фролов качает головой.
- Извини, Грег. Я не смогу.
- Ладно! – я вздыхаю, пытаюсь сесть, меня снова передергивает от боли. – Тогда сам все сделаю. Вы мне поможете? Настя? Ренат?
Так и есть, смотрят на меня как на дурака. Наконец Настя не выдерживает.
- Хорошо, Григорий Иванович. Я поняла ваш план. Я все сделаю.
Лиха беда начало. Остальные тоже кивают.
Настя везет меня мыться, напяливает на меня застиранный хирургический халат, надевает мне перчатки для микро и маску. Въезжаем в операционную, меня перекидывают на стол.
- Ренат, - командую я. – Сделай мне эпидурал.
- Что?
- Будто я рожаю. Не тормози.
Ложусь на бок, подтягиваю колени к груди. Боль тут как тут, но я чувствую спиной холодное касание иглы. Обезболивающее действует быстро, и я уже не чувствую ног.
Меня закрепляют на столе. Это чудо техники позволяет закрепить пациента в любом положении, и я этим пользуюсь. Стол поднимают как можно выше, чтобы я мог смотреть в микроскоп. Да, не очень удобно, но придется потерпеть.
Ренат ставит мне катетеры на обе руки, подключает к мониторам, поправляет свет. Можно начинать.
- Настя, скальпель, - командует Фролов. - Поехали.
Моя простреленная нога – не самое приятное зрелище, но я стараюсь об этом не думать и особо не смотреть, как Фролов извлекает пули и делает доступы для моей части работы. Наконец, он закончил, пули лежат в лотке. Настя опускает микроскоп и достает инструменты.
И мы начинаем. Нахожу спайки, иссекаю, это не так просто, как мне казалось, глядя на модель. Нервы слишком близко, а пот заливает глаза. Настя торопливо вытирает мой лоб. Ренат что-то ворчит о падающих показателях.
- Давление падает – так подними, - отвечаю я. – Сам знаешь, что делать.
Он льет что-то струйно в катетер, цепляет к нему систему, мне становится легче. Теперь – скобки здесь и вот здесь, все по плану. Я стараюсь оставаться спокойным, будто это не моя нога вовсе, но руки начинают дрожать.
- Настя, кислород.
Несколько глубоких вдохов убирают противную дрожь и прочищают мозги. Пора переходить к самому сложному.
Вдвоем с Настей убираем соединительную ткань, чтобы выделить мышечные волокна. Кислород нужен мне все чаще и чаще. Давление опять пытается упасть. Ренат бранится, я бросаю взгляд на мониторы. Мои показатели мне тоже не нравятся.
Но, черт побери, я должен починить свою чертову ногу!
- Ренат, добавь обезболивающего, - командую я, понимая, что иначе больше не выдержу.
- Да выруби ты его, - вдруг доносится до меня.
В дверях операционной стоит Абдрахманов в полном боевом, со свитой – вылитый Зевс-громовержец. Он грозит мне затянутым в перчатку кулаком.
- Хаус, я же говорил! – изрекает Эфенди, подходя к столу. – Будешь хулиганить – поставь меня в курс. Выговор тебе. С занесением. Что тут у тебя?
Я рассказываю ему свой план, не говоря, впрочем, откуда он взялся. Эфенди слушает, согласно кивает и улыбается – аж бородища топорщится под маской.
- Складно придумал, - наконец выдает он. – Понял тебя. Я закончу. Отдыхай.
Я пытаюсь сопротивляться, он перебивает.
- Цыц! Сказал же – все сделаю в лучшем виде.
Он поворачивается к свите и командует:
- Уложите его нормально. Ренат, я тебе что сказал?
Стол опускается, мне помогают вытянуться во весь рост, я расслабляюсь и понимаю, как я устал.
- Настя, - напоминаю. – Жировая ткань и костный мозг. В лабу. Заморозить. Не забудешь?
- Конечно, не забуду. Обязательно.
Она помогает мне улечься поудобнее. Ренат поворачивается ко мне с шприцем в руках.
- Считайте от десяти.
И блаженная тьма забвения накрывает меня.

- Восемнадцать, девятнадцать, двадцать. Хорош.
Опускаю штангу на пол и подхожу к машине Смита. Граф навешивает блины, задумывается и добавляет еще по одному.
- Попробуем так, - говорит. – Давай. Два подхода по десять.
Начинаю первый подход, идет как-то тяжеловато.
- Ты чего мне повесил? – выдыхаю. – Пару слонов?
Тот улыбается.
- Говорить можешь, значит, нормально, - бурчит он. – Всего-то восемьдесят кило.
- Вчера было семьдесят, - возмущаюсь я, пыхтя. Граф хмыкает.
- За дыхалкой следи, - говорит. – На следующей неделе поднимем вес до стольника.
- Пиздец ты, - ворчу. – Я только месяц хожу нормально, а ты…
- Выполняю твою просьбу. Ты уже два месяца, как не инвалид, так что радуйся.
Заканчиваю этот сет, и Граф гонит меня отвисать на турнике. Все болит, но это хорошая боль - от молочной кислоты в мышцах. Я по ней, можно сказать, даже соскучился.
Спрыгиваю с турника. В треснутом зеркале на стене тренажерки на меня смотрит сорокалетний головорез в кедах и шортах. У него военная стрижка, уйма седины, недельная небритость и раскачанная мускулатура.
Да уж. За два месяца после операции я набрал килограмм десять мышечной массы. Правая нога все еще худее левой, но это уже почти не бросается в глаза. Самое главное, что она работает практически так же, как левая. У меня все получилось.
Хотя первую неделю было тяжело, особенно когда я снял микроиглы, и нервы стали возвращаться к естественному состоянию. Стреляло в ноге зверски – а я тогда сидел сутками в лабе, и одно неловкое движение могло запороть всю работу. Но тут судьба опять подкинула мне подарочек.
Максима, бывшего аспиранта-биолога, а ныне рядового-срочника, я оперировал еще перед Новым годом. Ничего особенного, заурядная аппендэктомия – только аппендикс у него был расположен совсем нетипично, чем смазал всю клиническую картину. Факт тот, что диагноз поставил я, оперировал я, и парень чувствовал себя мне обязанным. Когда меня притащили в реанимацию, он навестил меня одним из первых.
Обычные слова «чем могу - помогу», но я так старался вспомнить, кто такой этот щупленький белобрысый солдатик, что память подсунула мне и его случай, и его специальность. И я поймал его на слове.
- Ты ведь биолог? А с клеточными культурами дело имел?
Оказалось, что имел, и со стволовыми клетками работал, даже диссертацию писал на эту тему, и дописал бы, если бы не перепутавшие документы солдафоны из военкомата. Максима отправили служить срочную, и все, что удалось сделать родителям – это устроить его к Маркову на канцелярскую работу. Так он оказался на нашей базе, потом, соответственно, у меня на столе, и, наконец, у меня в палате. Где я и нашел ему работенку.
И черта с два бы у меня получилось выделить стволовые клетки из препаратов тканей и тем более вырастить их достаточное хотя бы для одного курса количество, если бы не Максим. Теория теорией, а опыт есть опыт. Он сам переделал и настроил лабораторное оборудование, сам возился с препаратами, а я был у него на подхвате – подай, принеси, размешай, не пролей. Запоротую мной культуру он, конечно, не воскресил, зато новая получилась вполне сносно.
Терапию я вел по японской схеме: внутривенные инъекции плюс внутримышечно квадратно-гнездовым методом. Нога выглядела страшненько - хоть Эфенди старый шрам и убрал, зато добавилось штук пять свежих швов плюс сетка проколов от местных инъекций. Радовало то, что это все временно: операционные рубцы со временем побледнеют и станут незаметны, а следы от уколов заживут без следа. А повязки с инсулином – Эфенди подсказал – сильно ускорили процесс.
Граф за меня взялся два месяца назад – как только я смог ходить без костылей. Даже со всеми стимуляторами, которые я только мог придумать, новая мышца росла неважно. Ей была нужна нагрузка, а я в бодибилдинге мало что понимал. Зато Граф, похоже, знал о физической подготовке все. Скажем так, практически все.
Потому что поначалу это было настоящее изуверство. Он предложил «порвать» мышцу, чтобы подстегнуть ее рост. А я, дурак, согласился – не видел другого выхода.
И началось – тренировки через день сетами, анаболические стероиды, японская клеточная терапия, белковая диета, L-карнитин перорально, рибоксин внутимышечно. Я вкалывал в тренажерке как проклятый и чуть не плакал от боли. Баня ее снимала, но ненадолго. Я еле засыпал ночью, с трудом вставал утром, и все начиналось заново.
Но неделю назад что-то случилось. Я проспал до обеда, слез с кровати и понял, что наступил перелом, будто наконец выдрали больной зуб. Прострелы в ноге прекратились, она заработала как положено. Я поприседал, попрыгал – все было нормально. На радостях расцеловал бабу Олю – она готовила завтрак, чуть не уронила сковородку от удивления, но ничего не сказала. И побежал на тренировку. Причем именно что побежал, оставив байк под навесом.
Я отвлекся от воспоминаний и зевнул.
- Как насчет баньки, Граф? Сегодня вечером?
- Только за, - тот усмехается. – Если ничего не случится. Что?
Это открылась дверь, и мы поворачиваемся на звук. В тренажерку врывается рыжий Тед – сияет, как начищенный пятак.
- Вы слышали? – кричит он. – Слышали?
- Что такое, прапорщик? – строго говорит Граф. – Что мы должны были слышать?
- Виноват, товарищ полковник! – выпаливает Тед и вытягивается по стойке «смирно». – Разрешите доложить? Война кончилась! Десять минут назад подписали договор.
Я улыбаюсь головорезу в зеркале. Значит, скоро домой. Совсем скоро.
Наконец-то.

Gimme fuel, gimme fire
Gimme that which I desire

Oo ____ oO
    ●

ай хорошо!!!!

Когда же??? Когда???

Работай головой! 2593!!!

...я потрясена... всё с жизни, все как живые... картины стоят перед глазами, будто фильм посмотрела... нехилый такой сериал... как же здорово! захватывающе..... огромнейшее спасибо!!!!!!!!!! больше нет слов пока... я сюда ещё вернусь...