*** Хаус опаздывал; впервые в жизни она была этому рада. Каждая минута казалась отсрочкой, и в тысячный раз, шевеля губами, Лиза Кадди проговаривала себе то, что окончательно сформулировала этим утром, стоя в душе под протяжными, словно удары хлыста, струями воды.
Эта ночь была следствием колоссального напряжения, пережитого ими за часы, проведенные под завалами Трентона. Подобно мародерам, набрасывающимся на беззащитную добычу после битвы, они нашли друг в друге короткое забвение от ужасов окружающего мира. Но мир этот никуда не делся, и теперь перед ним предстояло держать ответ.
Мысль о том, чтобы сложить на жертвенный костер во имя Отношений с Хаусом всю свою упорядоченную жизнь, вызывала страх – подобно страху от вида кухонного ножа, вырывающегося внезапно из руки во время безобидной резки зелени и летящего стремительно на пол. На секунду она отпускала на волю воображение, позволяя представить хаотичные картины такого будущего: разрыв с Лукасом, медленное сближение с Хаусом, осторожные шаги навстречу друг другу с резкими отступлениями то назад, то в сторону. Сказанные когда-то Уилсону слова о потенциальном будущем с Грегори Хаусом – бурная страсть, неспособность открыться, тяжелый разрыв – все еще не потеряли актуальности. Год назад она готова была рискнуть. Когда не было ни дочери, ни постоянного мужчины рядом. Когда на той, второй, чаше весов покоились лишь ее нервы, когда Хаус представлял угрозу лишь ее гармоничному существованию. Рисковать гармонией семьи она уже не могла. Только год прошел. Всего год. Но как они изменились! Хаус завязал с викодином, прошел курс реабилитации. Она обрела Рейчел – по-настоящему обрела - и Лукаса, не устающего доказывать свои чувства. Похоже, их с Хаусом вселенным суждено было оставаться параллельными. И вчерашнее, по аксиоме невозможное соприкосновение этих параллелей, допускаемое, как известно, лишь в мираже перспективы, только подтверждало аксиому.
Сейчас ей оставалось лишь презирать себя за минуту слабости. Бога ради, Лиза! В ПП существует круглосуточная психологическая служба. Хочется анонимности – набирай телефон доверия. Прими, наконец, пенистую ванну, позволь себе каплю мартини. Но зачем превращаться в бунтующего подростка и принимать спонтанное решение, заведомо обреченное на провал?!
Как ни странно, Хауса она не винила. Винила себя. Ведь у нее всегда хватало сил противостоять его безумным инициативам. И вот заряд этих сил кончился, прямо посреди прошлой ночи. Прямо на диване в лофте Хауса и Уилсона. Прямо в разгар ее первых по-настоящему серьезных отношений с Лукасом, ее генеральной репетиции долгожданной полноценной семейной жизни.
Наверное, им с Хаусом следовало просто напиться. Нарезаться в хлам, и закончить вечер истерическим смехом вперемешку с мутной икотой, а поутру¸ обнаружив друг друга на соседних диванах, радоваться в проблесках сознания, что роковая черта не была переступлена. Сейчас она, никогда не позволявшая себе лишнего – noblesse oblige! – готова была стонать при мысли об этой упущенной возможности.
«Мы оба ошиблись, – шептали тем временем отсутствующему собеседнику ее губы под броней помады, - мы приняли стресс за…влечение? Страсть? Любовь?» - нужное слово никак не подбиралось, и казалось таким важным, что, закрыв глаза, все свои мысли она пустила на поиски того самого определения их ночного сумасшествия.
А когда глаза открылись – увидела на пороге стоящего Хауса.
- Люси Майерс умерла этой ночью, - просто сказал он.
И губы, все еще договаривавшие про себя бесполезную уже реплику, как-то сразу переключились, находя новые, нужные, слова:
- Что с ней было?
- Не то, что я думал.
Она, наверное, не услышала его, потому что, шагнув к ней, плавно, как в замедленной съемке, Хаус повторил:
- Не то, что я думал. Только это и важно.
А потом слух начал подводить ее по-крупному, его последние слова прозвучали как сквозь вату:
- Это бессмысленно, Кадди. Мне не обойтись без викодина.
Они снова оказались на диване. На другом диване, с другими намерениями. Но некий круг замкнулся: теперь она держала его за руку, машинально поглаживая ладонь большим пальцем и не опуская взгляда, чтобы звучать убедительнее.
- Ты справишься, Хаус. Мы с Уилсоном…
- Уилсон? – он усмехнулся, и мороз пробежал по ее коже от этого смешка. – Уилсону сейчас не до меня, если ты не заметила. Этот раунд проигран.
Он помедлил, прежде чем продолжить:
- И этот – тоже.
Легкая, почти невесомая пробежка его пальцев по ее ярко-накрашенным глазам, щекам, губам, по всему этому тщательному утреннему макияжу, защищающему лицо подобно забралу. Касание, говорящее ярче любых слов. Он прочитал ее с порога, как всегда, с полувзгляда дошел до самого донышка, сделал заведомо ненужными все ее оправдания.
Облегчения почему-то не было. Только невесть откуда взявшийся стыд. Словно он уличил ее в чем-то греховном, словно раскрыл невзначай тщательно хранимый секрет, вытянул на свет Божий то, что не было для него предназначено…
Она все сделала правильно. Она приняла взвешенное, взрослое решение. Она способна была доказать – себе и ему – почему это решение – взвешенное и взрослое. Но Хаус ничего не требовал. Ни объяснений, ни оправданий, ни убеждений. Принимал все как есть? Не был заинтересован? В любом случае, важно сейчас было не это.
- Есть альтернатива, - она вновь заставила себя поднять на него глаза. – Есть терапия. Если твой врач не справляется, запишу тебя в экспериментальную группу, ее руководитель – мой должник. Ты продержался почти год, Хаус, ты…
Он встал – рывком, привычно схватившись за ногу. С усилием дошагал до двери, сильно прихрамывая. Лицо исказила гримаса боли.
- Скольких еще пациентов я должен угробить, чтобы ты осознала: другого выхода нет?
Дверь за ним захлопнулась. Какое-то время она продолжала сидеть на диване, закрыв глаза и закусив до боли губу, чувствуя во рту приторный вкус помады.
Продолжение следует...
и 
Но если хотите знать наперед - 
