Душе, которая тебя хранит и любит.

Она намного тяжелей болит.

И, все простив, поймет и не осудит.

Всю боль и горечь от тебя забрав,

Безропотно останется в терзаньях.

Ты не услышишь дерзости в словах.

Ты не увидишь злой слезы сверканья.

Остерегайся раны наносить

Тому, кто грубой силой не ответит.

И кто не может шрамы залечить.

Кто твой удар любой покорно встретит.

Остерегайся сам жестоких ран,

Которые твоей душе наносит

Тот, кто тобой храним как талисман,

Но кто тебя в своей душе - не носит.

Мы так жестоки к тем, кто уязвим.

Беспомощны для тех, кого мы любим.

Следы от ран бесчисленных храним,

Которые простим… но не забудем."

эхххх...

Ветры дуют,
Снег лежит, не тает.
Все попередумать
Времени хватает.
Там, в соседстве с небом,
На вершинах голых
Думается снегу
О зеленых долах.

Долы, долы,
Все леса кудрявы.
Не у нас ли дома
Мягче пуха травы?
Реки все парные
С мала до велика,
И летит над ними
Журавель-курлыка.

Горы, горы, -
Что нам горы эти?
Что на горы эти
Мы глядим, как дети?
Мы глядим до боли
Синими глазами
На большие горы
С белыми снегами.

Дмитрий Сухарев

Что я натворил, как я разорил
и себя, и песни....
Горы здесь не те, и кавказский снег
что-то не такой...
Тундра, ну что ей, - проживёт, а мне
надобно, хоть тресни,
Чтоб хоть раз в году мне в глаза взглянул
северный покой.

Чтобы приходить и леса дразнить
песней про зимовье,
Где, когда пурга, белые снега
нам в лицо пришлет,
Где полярная белая дуга
служит изголовьем,
И лежит во мхах, в тающих снегах
вся моя земля.

Это важно, где и какой горе
сдать души недуги.
И куда бежать, чтобы побеждать
годы и себя,
Я еще не стар, я ведь не устал
северу быть другом,
Рано связи рвать, рано отставать
от своих ребят.

А друзья сидят, душу бередят
старым разговором.
Май в лицо глядит - лето впереди,
до зимы - сто лет.
И весь год опять не дадут мне спать
северные горы,
Тундра и тайга, белые снега
и оленя след...

Арон Крупп.

Невеликой художественной ценности стихи. Но зато с такой нежной любовью написано. Мне действительно понравилось.))))

Добавлено (03.11.2010, 18:03)
---------------------------------------------
И вот ещё одно, совсем из другой оперы стихотворение. ОЧЕНЬ красивое.

А потом начались дожди,
ледяные ветра в замочные
дули скважины, кровоточили
предрассветные сумерки. И -
мягко - мягче, чем волчий бег,
тихо - тише, чем шелест листьев,
легче снов, разговоров, мыслей -
выпал снег...

Разве не здорово?!

Когда умирают кони — дышат,
Когда умирают травы — сохнут,
Когда умирают солнца — они гаснут,
Когда умирают люди — поют песни.

Увы, разбит сосуд златой! дух отлетел навеки!
Звон, дольше стой! – душе святой плыть в роковые реки;
Что, Ги де Вир, без слёз ты сир? – рыдай себе в укор!
Померк весь мир, в гробу кумир, любимая Ленор!
Пускай вершат над ней обряд – поют за упокой! –
О самой царственной скорбят – о юности такой –
Вдвойне умершей гимн творят – умершей молодой.

"Вы гордость презирали в ней – богатство лишь любили,
Когда ж слегла от горьких дней – на смерть благословили!
Кто совершит теперь обряд? – какие петь слова? –
Ужели вы – ваш черный взгляд – колючая молва –
Сгубившие невинную – расцветшую едва?"

Мы все грешны; но меч – в ножны! И пусть восходит к Богу
Воскресный хор средь тишины – от мертвой прочь тревогу.
Предстала милая Ленор – с Надеждой за спиной,
А ты, грустя, оплачь дитя, не ставшее женой.
Скорби о ней, что всех нежней, лелей нетленный прах.
Струится жизнь, но не в глазах, а только в волосах,
Льняная прядь жива опять – но стынет смерть в глазах.

"Прочь! прочь! от демонов спешит мятежный дух, взлетая
Из Ада в горнюю обитель, ввысь, в пределы Рая,
Отринув стон, пред светлый трон, к Царю Небес взлетая!
Да смолкнет звон – иначе он ей душу воспалит,
Когда она, блаженств полна, над миром воспарит.
А я! – какой в груди покой! – рыдать уж не хочу,
Я петь ей рад на старый лад – и с ангелом лечу!"

Мне почему-то припомнилась ты.

Едет пролетка на красных колесах -

Мне почему-то припомнилась ты.

Вечером лампу зажгут в коридоре -

Мне непременно припомнишься ты.

Что б ни случилось, на суше, на море

Или на небе, - мне вспомнишься ты.

Ходасевич Владислав. Очень часто эти строки крутятся в голове.

А у тебя глаза такие синие, как будто грусти горсть попала в ковшик,

Как будто бы случайны и непрошены граненые кристаллы в воду брошены,

В ней растворились, милые, чудные…

А волосы кудрявые такие, как будто ночью феи прилетали,

Пока ты спал, резвились и играли,

Запутывали и не расплетали, а утром потешались, озорные…

Хуан Рамон Хименес
перевод А. Гелескула

Смерть Беспечного Ангела.

Он падал в Бездну Временную,
Не видя Свет, сломав крыла,
Он был лишь Ангелом Беспечным…
С Душою - выжженной до Тла…

И. Анненский

Беспокойный

Под колесом всё так же стонут камни,
Трепещет пыль от бегунов лихих,
И мне тянуть поводья на себя не надо
Там, где остановятся стихи.

Под золотистой гривой вижу рану,
Я сам попал в неё испугом и хлыстом,
А колесницу гнал и чувствовал, что стану
Небом, на худой конец звездой!

А мне опять среди уютных стен
Покоя стало мало!
Среди уснувших стен, среди потухших глаз
Меня не стало!

И разыгрались же кони в поле,
Поископытили уставшую зарю.
Что они делают? Чью же они долю
Мыкают по полю, не мою ль?

Устали кони, я камень брошенный.
Устал и я, я стал спокоен как змея.
Иду туда, туда, где был непрошеный.
Нет во мне огня и нет меня!

А мне опять среди уютных стен
Покоя стало мало!
Среди уснувших стен, среди потухших глаз
Меня не стало!

Итак, в Вероне, столько лет назад,
Сколь звезд полнощных над тобой, Верона,
Случилось саду ненавидеть сад
И брату брата. Два старинных рода
Забыли, в чем причина их вражды,
Не забывая враждовать извечно.
Но коли вы под этот свод вошли,
Вам без сомненья все это известно.
Вдруг спросите: а не с ума ль сошед,
Затеял некто излагать сюжет,
Что и невежде с малолетства ведом?
Как белый свет, твои слова, поэт:
Чем дольше мы глядим на белый свет,
Тем меньше сил расстаться с белым светом.
И лишь затем мой неумелый стих
Осмелился средь стен священных сих
Вотще дерзить безмолвию органа,
Чтоб возвестить: нас миг врасплох застиг,
За краткость наших горестей земных
Нам музыка – награда и отрада.
Ее озноб сквозит вдоль наших спин,
И, словно мало музыки для слуха,
Лишь рождены – уже нас ждет Шекспир.
Заранее вознаграждена заслуга
Возвысить дух и преклонить чело.
Я больше не скажу вам ничего,
Однако не послушать ли Эскала!
Вы помните, что он – Вероны князь
И говорит: - Вы обрекли на казнь
Ту тишину, что музыки искала.
Забыли вы средь попранных олив,
Что род людей – один, и он делим
Не на Монтекки и на Капулетти,
На тех, кто был убит и кто убил,
А лишь на тех, кто любит и любим
Вослед Ромео и вослед Джульетте.
О тишины и жизни палачи!
Проклятье крови вашу кровь накажет.
Умолкла я. И ты, Эскал, молчи.
Все остальное музыка доскажет.

Еще Ромео слов не произнес,
Два нераздельных сердца бьются ровно.
Здесь пауза. Так хочет Берлиоз.
А я хочу восславить Берлиоза
И ту, что Генриеттою звалась.
Как мучила! А ныне – тень, загадка,
Но чудный звук ее живая власть
Диктует неподвластью музыканта,
Бал впархивает в чопорный дворец.
Джульетта, с днем рожденья! С днем рожденья
С избранником твоим! Уже венец
Всех звезд над вами держит мирозданье!
Есть лишь любовь! Нет смерти на земле!
Джульетта, вот подарки посвящений.
Живи всегда! При утренней заре
Не время думать о заре вечерней.
Жалела бы, что пауза мала.
Глагол любви мои уста неволит.
Но музыка сама себе хвала,
Сама любовь и о любви глаголет.

Королева Маб.
Монолог Меркуцио.

Меркуцио, пока ты не испил
Хмель бытия, раскинув ум, как сети
Для простаков, пока тебе Шекспир
Паясничать велит пред ликом смерти,
Суди-ряди про королеву Маб!
Хвали ее причуды и проказы!
В кошечий март и соловьиный май
Всех девственниц, которые прекрасны,
Чужды страстям, привержены к сластям,
С улыбкой королева Маб прощает,
Нашепчет вздор, забыв про стыд и срам,
И лбы их непорочные прыщавит.
Их сон невинный в предрассветный час
Из грез слагает образ кавалера,
Но неизбежность их грядущих чад
К ним тяжко примеряет королева.
Коль вдруг: «апчхи!» - и падают очки
Со лба того, кто денди слыл дотоле, -
То королев Маб – дитя, учти,-
В его ноздре летит на фаэтоне.
Маб, как известно, повитуха фей.
Фей, как известно, искушает эхо.
Ах, страх! И – ах! В руках у Маб – трофей,
И к прочим эльфам мы прибавим эльфа.
Если вельможа, чей высокий сан –
Над нами, как звезда над звездочетом,
Худеет, предается странным снам,
Гнушается богатством и почетом,
Знай: королева Маб над ним в ночи
Стихи шептала, музыкой гремела,
И он ей внял.
- Меркуцио, молчи,
Ты пустомеля. [То слова Ромео]
И впрямь молчи, задира, коновод,
Шутник убитый и шалун бессмертный.
Умы глупцов столетья напролет
Напрасно ты дразнил твоей беседой.
А я! Вдруг спросят: белый лист вам мал,
Что вы сюда явились? Бог и люди,
Все это – козни королевы Маб,
Маб – королевы выдумки и плутни.

Сцена в саду.

Еще луна светла меж облаков
И вещих звезд сияет божья милость.
Но лишь Джульетта выйдет на балкон,
Погаснет все, что некогда светилось.
Пред ней луна – завистливый урод,
Подслеповаты звезды рядом с нею.
Джульетта, света твоего урок
Не выучить вовек свече и снегу.
Ты – гений там, где глуповат огонь:
Держать ладонь в его отверстой пасти –
Легко. Но, протянув к тебе ладонь,
Сожжешь о воздух пальцы и запястья.
Джульетта, чем играешь? Ты дитя,
Так чем играешь? Кружевом, атласом,
Стеклом венецианского дутья
Иль вечностью светил? Я быть согласен
Любой твоей забавой, быть ничем,
Быть сургучом для перстенька-печатки,
Перчаткой быть! О нет, большая честь!
Быть пуговицей от твоей перчатки!

Луной, как снегом, землю замело.
Луна и снег равно черны для взора.
Ромео, имя рода моего –
Безделицы названье, кличка вздора.
Не жаль мне сотни, тысячу отдам
Усопших и грядущих Капулетти,
Чтоб вымолвить: Монтекки. Высший дар
Небес – устам лелеять звуки эти.
Ромео, я боялась водяных,
Покойников, лягушек, вурдалаков.
Коль скажут: жди Ромео среди них,
Их поцелуй мне будет мил и лаком.
Вся нечисть мира чище и добрей,
Чем жаворонок, что сулит разлуку.
Коль в смерть войдешь, не закрывай дверей
За бытием, пока не дашь мне руку.
Смешны мне те, кто говорит: не тронь!
Не надо! Я страшусь твоей любови!
Ромео, только протяни ладонь –
Все то, что я, падет в твои ладони.

Необратим бег роковой ладьи,
И гонит парус наущенье бога.
Но ты умрешь, Джульетта. Ночь любви
У нас одна. Ночей у смерти – много.
Ребенок, ангел, жизнь моя, жена,
Убить Тебя – божественно живую,
Чтоб всяк, кто жив, в иные времена
Оплакивал ту рану ножевую!

Ромео, ты младенец, а не я.
Смерть – это краткость,
Боли блеск мгновенный,
А ночь любви – длинней житья-бытья.
Она у нас – как вечность у Вселенной.
Что смерть, когда любовью занят ум!
Наш срок с тобою счетом не измеришь.
Мы – длительней небес, прочнее лун.
Столетия пройдут. Ты мне поверишь.

Эпилог.

Не умерли еще. Ужель умрут,
Оставив нам безвыходность подсчета:
А сколько лет им ныне? – вечный труд
Поэзии и музыки, и что-то,
То ли намек на то, то ли указ
О том, что смерть еще не знает средства,
Нас умертвив, избавить мир от нас.
Любовь – есть гений и спасенье сердца.

И нет тому счастливее примера,
Чем поветь о Джульетте и Ромео.

Белла Ахатовна, светлая Вам память и спасиБо, что Вы были

По улице моей который год
звучат шаги - мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден.

Запущены моих друзей дела,
нет в их домах ни музыки, ни пенья,
и лишь, как прежде, девочки Дега
голубенькие оправляют перья.

Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх
вас, беззащитных, среди этой ночи.
К предательству таинственная страсть,
друзья мои, туманит ваши очи.

О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным.

Так призови меня и награди!
Твой баловень, обласканный тобою,
утешусь, прислонясь к твоей груди,
умоюсь твоей стужей голубою.

Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
на том конце замедленного жеста
найти листву, и поднести к лицу,
и ощутить сиротство, как блаженство.

Даруй мне тишь твоих библиотек,
твоих концертов строгие мотивы,
и - мудрая - я позабуду тех,
кто умерли или доселе живы.

И я познаю мудрость и печаль,
свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
объявит свои детские секреты.

И вот тогда - из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова.
1959

Robert Sean Leonard - he's a man I would put my life in his hands, and almost have on occasion (с) H. Laurie

И пропали без вестей
Люди первых повестей.

На Песчаной - все песчано,
Лето, рвы, газопровод,
Белла с белыми плечами,
Пятьдесят девятый год,
Белле челочка идет.

Вижу четко и нечетко -
Дотянись - рукой подать -
Лето, рвы и этой челки
Красно-рыжей благодать.

Над Москвой-рекой ходили,
Вечер ясно догорал,
Продавали холодильник,
Улетали за Урал.

Геннадий Шпаликов