Мини-чат | Спойлеры, реклама и ссылки на другие сайты в чате запрещены
|
|
|
У АНГЕЛОВ ХРИПЛЫЕ ГОЛОСА.
| |
| tatyana-ilina-61 | Дата: Вторник, 07.04.2020, 18:24 | Сообщение # 511 |
Окулист
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 148
Карма: 56
Статус: Offline
| Спасибо огромное за проду, как всегда, прекрасно написанную.
Много замечательных моментов, особенно Цитата hoelmes9494 (  ) нажал «ответить» и написал со всем отчаянием своей надежды: «Ты где?»
Хочется одновременно двух взаимоисключающих вещей: скорейшего нового продолжения и чтобы произведение подольше не заканчивалось 
 
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Вторник, 14.04.2020, 20:25 | Сообщение # 512 |
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| ххххххххххх
- Давай мы на этот раз пойдём в кафе, - предложил Уилсон. – Хочу почувствовать себя обычным курортником. Надоело быть лежачим больным.
- Ты устанешь.
- Вот и отлично. Хочу вспомнить это чувство. Пойдём?
- Хорошо, пойдём. Но буррито я тебе нескоро разрешу.
- Меня устроит то, что ты разрешишь. Эти стены душат меня, Хаус. Ты прокатил меня на мотоцикле, и я как будто восстал из пепла. Не хочу отдавать обратно отвоёванное.
- Я же тебе уже сказал: пошли. Но есть будешь рис и йогурт. И то если пообещаешь мне обойтись без запоров.
- Возьмёшь мне протёртые овощи, - буркнул Уилсон, краснея.
Он взял со стула свою лёгкую ветровку, но подумал – и оставил. Потянулся за яркой гавайкой, в которой ездил в онкоцентр.
«А онкоцентра-то больше и нет, - почему-то вдруг вспомнил Хаус. – И Коварда больше нет… Странно…»
Он чувствовал, что границы реальности для него… не то, чтобы сместились, но приобрели некоторую условность, как в кинотеатре при просмотре фильма режиссера-новатора, когда стройная нить повествования вдруг рвётся, и на экране возникает кадр, на первый взгляд никак не относящийся к предыдущему. И не сразу понимаешь, что всё так переменилось, потому что, как раньше писали в титрах немого кино: «прошло три года». Он не хотел говорить об этом с Уилсоном – и напугать не хотел, и, сказать по правде, не мог придумать формулировок, достаточных для того, чтобы закадычный друг не покрутил бы сразу пальцем у виска, да не отправил бы его в Мэйфилд.
Поэтому он просто натянул джинсы и футболку и отправился с Уилсоном в кафе, где было довольно пусто – заняты только два столика. За одним семья с детьми – все смуглые, белозубые и болтливые; за другим две молодые девушки и парень, видимо, ссорились – шипели друг на друга, понижая голоса, и то, что им принесли, стояло нетронутым.
Уилсон и Хаус выбрали столик подальше, и к ним тут же подошла смуглая девушка-официантка в рубашке, завязанной на животе, и с дредами красного и жёлтого цвета.
Наступила любимая забава Хауса – делать заказ по-испански, путаясь в словах и ещё больше запутывая в них официанта. Уилсон, не столь преуспевший в испанском, просто глядел по сторонам – ему ещё не предоставлялось случая хорошенько рассмотреть это кафе: в прошлый раз ему было слишком плохо для этого.
Он увидел на стене что-то вроде фрески: светловолосая девушка, оседлав дельфина, поднесла к губам узкий край витой раковины и, похоже, собирается затрубить в неё. Дельфин двигался по зеленоватому морю, разрезая воду на две пенные струи не хуже крейсера, на заднем плане виднелся затуманенный берег, причём туман был слепящее-светлым.
Уилсон озадаченно сморгнул: берег был берегом из его сна, а девушка – та самая, которая встретилась ему у солнечных часов со странными надписями. Он посмотрел на Хауса, очевидно, предполагая получить его поддержку, но Хаус флиртовал с официанткой, пытаясь объяснить, что он хочет заказать, проводя сравнения с разными частями её тела «бландо комол а туйа…тразеро» (мягкая как… ваша задница) Смело. Уилсон побоялся бы так свободно обращаться с чужим языком – что, как девушка поймёт по своему, да ка-ак даст по физиономии. Не дала. Наоборот, засмеялась, кокетничая и, усиленно покачивая бёдрами, отправилась выполнять заказ.
- Вот её и сними на ночь, - сказал Уилсон. – Видно же, что она не против.
- Настолько не против, что боюсь почувствовать себя скотоложцем, - резко ответил Хаус. – А ты на кого стойку сделал? На ту, что на картинке? Это пигмалионизм, старик. Сексуальная девиация.
- Да нет, ты не понимаешь, - попытался объясниться Уилсон. – Я её живую видел.
- А это уже паранойя, - невозмутимо подкорректировал диагноз Хаус.
- Да хватит издеваться! Я серьёзно. Ещё до начала лечения гулял один по берегу, без тебя, и встретился с ней. Смотри, у неё волосы светлые, совсем непохожие на здешние.
- И этим, по-видимому, сходство и ограничивается.
- Да перестань. У меня отличная память на лица.
- Ну, а, в конце концов, - Хаус, наконец, перестал его подкалывать и заговорил разумно. – Эту сирену на стене, понятное дело, не приглашённый из Милана живописец изобразил, а какой-нибудь здешний маляр, желающий заработать. Ну, а в качестве натурщицы, понятно, тоже какая-нибудь местная женщина. Тем более понятно, что выбрал светловолосую – сирены, они бледные и томные, а не смугляшки с искрящимся либидо. Всё логично. И только ты ищешь во всём какой-то мистический подтекст.
- А я и нахожу, - упрямо сказал Уилсон. – Пусть светловолосая, но почему о ней здесь никто ничего не знает? Я ведь спрашивал ещё тогда.
- На своём невыразимом испанском? Могу себе представить, как они тебя поняли. И как ты понял их, кстати, тоже.
- Я спрашивал у Оливии. По-английски. И это ещё не всё. Взгляни на это место. То, что изображено.
- Ну?
- Это место из моего сна.
- То есть, - медленно и серьёзно проговорил Хаус, - ты узурпировал каждый метр галечника, омываемого водой? Потому что больше я ничего примечательного на этой картине не вижу.
- А я помню форму камней, - сказал Уилсон.
- Вернее, ты думаешь, что её помнишь. Феномен ложной памяти – никогда о таком не слышал? Интересная штука: ты твёрдо уверен в том, что видел что-то в прошлом, а на самом деле… - он прервался, потому что принесли заказ, и не стал продолжать – подтолкнул к Уилсону тарелку с чем-то бело-жёлтым, удивительно ароматным.
- Единственное, что тебе можно с опаской попробовать из мексиканской кухни. Фахита с рыбой, сыром и сливочным соусом. Но не увлекайся, не то можешь опять всю ночь пугать фаянсового друга. Лучше догонишься, как я и сказал, рисом и йогуртом.
Уилсон улыбнулся тому, что Хаус вспомнил, что он любит рыбу, и взялся за вилку, но всё равно то и дело взглядом возвращался к картине. А может быть, он с самого первого дня как-нибудь мельком увидел её, вот и стал ему во сне являться берег изображённый здесь?
«Ага, - ехидно с интонацией Хауса подхватил внутренний голос. – А девушку на берегу ты материализовал силой мысли».
«А с девушкой на берегу, действительно, могло быть так, как сказал Хаус – Местный художник пригласил нетривиального вида натурщицу»
« Ну, и чего ты тогда голову ломаешь? – вроде даже слегка рассердился внутренний голос. – Ешь давай!»
Внутривквеливание 12 In the deathcar we’re alive
Больше всего он потом удивлялся тому, что доехал до места живым. Что вообще решился в том своём состоянии сесть за руль.
Хаус сидел на ступеньках немного непривычный – без трости и без обычного сарказма, хотя по-прежнему знакомо небритый и всклокоченный, в своих потрёпанных джинсах, в коричнево-бурой полуспортивной куртке, в кроссовках, очень спокойный, ожидающий без тени эмоции, когда Уилсон подойдёт к нему. Настолько спокойный, что Уилсон вспомнил «Кладбище домашних животных» Кинга:
«Большинство становились просто чуточку тупыми, медлительными… чу-точку… чуточку мертвыми. Словно они были где-то, а потом вернулись, но не совсем».
На подгибающихся ногах он едва преодолел разделяющие их несколько шагов.
- Привет, - сказал Хаус – так, словно они расстались вчера вечером после пары кружек пива.
- Как ты…? – он не закончил, потому что логичным продолжением фразы было «воскрес из мёртвых».
Хаус небрежно указал куда-то за спину:
- Выбрался через чёрный ход.
Реальность прошлого вошла в жестокий клинч с реальностью настоящего – они ломали друг друга прямо у Уилсона в голове. Но от Хауса слегка пахло дымом, и кончики его волос – Уилсон разглядел – порыжели, опалённые жаром. Это немного успокаивало.
- А труп? – спросил он.
- Не мой, как видишь, - и добавил, отвечая больше взгляду, чем словам. – Нашёл способ подменить зубные карты.
Уилсон постарался собрать рассыпающиеся мысли.
- Но… так нельзя. Ты обрубаешь все концы. Тебе такого никогда не спустят. Ты сядешь. Надолго. И больше уже не будешь врачом…
Хаус смотрел насмешливо, как будто ждал, что Уилсон вот-вот что-то поймёт сам, без подсказки. Но тот только качал головой, не в силах справиться с чувствами.
- Я умер, Уилсон, - сказал Хаус со всей силой убедительности. – Как бы ты хотел провести оставшиеся тебе пять месяцев?
«Да плевать, как, - подумал он тогда, почти смеясь и, в то же время, почти плача от короткого, но такого полного счастья. – Лишь бы с тобой!»
- Я же видел, как на тебя балка упала, - сказал он, пытаясь трясущимися от возбуждения пальцами повернуть ключ.
- Ты подожди, успокойся, - мягко сказал Хаус. – Не то твои пять месяцев могут сейчас сильно подсократиться на первом же перекрёстке.
- Я же видел, как на тебя балка упала! – настойчивее повторил Уилсон.
- С такого расстояния ты не мог видеть деталей. Воображение дорисовало их тебе, но воображение тоже врёт. Балка упала не на меня, а передо мной. Чуть не задела, зараза.
- Да там взрыв был!
- Рухнуло перекрытие. Но это уже без меня – я, когда отшатнулся от балки, наступил на прогоревшую доску и провалился в подвал. Потом сверху ахнуло и застучало – похоже было, что сыпались обломки, но мне до них особо дела не было, я прилично ударился, и думал только о том, как совсем не вырубиться от боли – знаешь, валяться без сознания в подвале горящего дома только чуть лучше, чем на чердаке.
- Но как ты выбрался-то?
- Сначала я просто инстинктивно старался убраться от огня, а потом наткнулся на ленточный транспортёр – это же склад. Он, конечно, не работал, зато там было довольно широкое окно для погрузки. Правда, с запертой решёткой, но замок хлипкий, за пару минут я его раскурочил. А потом лёг на ленту и пополз на спине. Отталкивался ногами – так компактнее всего. И пока лез, подумал, что всё удачно складывается: парень, с которым я вмазался, умер от передоза, огонь должен был уже изменить его до неузнаваемости. Разыскивать его вряд ли будут – такие уже мало, кому нужны, пропал и пропал, а о том, что мы могли быть вместе, никто не знал. Ростом мы примерно похожи, если что, разницу тоже спишут на обугливание, и, раз вы меня видели, все будут уверены, что он – это я. Ну, может, зубную карту проверят для формальности, но это я знал, как устроить. Вот и всё. В общем, я выбрался оттуда и свалил по-тихому.
- Куда?
- Неважно. К одному знакомому парню. Он не выдаст.
- Не знал, что у тебя есть друзья… - ошеломлённо пробормотал Уилсон, словно это было сейчас важнее всего.
- Он не друг.
- А где твоя трость? Почему ты без трости? Разве твоя нога не болит больше?
Хаус протянул Уилсону правую руку ладонью вверх – на ладони багровел поперечный ожог.
- Оказалась слишком горячей штучкой. Я ведь на первые два вопроса уже ответил, да? А на третий: другая рука у меня тоже малость потеряла хватку на время, и по нервам искрит так, что первенство ноги пока успешно оспаривается. Но больше, чем на пятьдесят метров, я не ходок – так и в моём контракте написано. Так что, если ты уже готов попасть ключом в отверстие, может, поедем отметить моё возрождение из пепла?
Уилсон попал и повернул ключ.
- Ты жестокий сукин сын, - резко сказал он, когда мотор зарокотал. – Почему ты сразу не дал мне знать, что жив? Ты не знаешь, что я чувствовал!
- Зато ты теперь знаешь, что буду чувствовать я, - ответил Хаус веско, словно ставя точку.
ххххххххххххх
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
Сообщение отредактировал hoelmes9494 - Вторник, 14.04.2020, 20:25 |
| |
| |
| tatyana-ilina-61 | Дата: Среда, 15.04.2020, 17:51 | Сообщение # 513 |
|
Окулист
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 148
Карма: 56
Статус: Offline
| Это было очень хорошо, спасибо за проду! 
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Пятница, 24.04.2020, 18:39 | Сообщение # 514 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| Выйдя из кафе они побрели по берегу к той самой скале, с которой у них теперь уже было довольно много связано. Хаус тяжело опирался на вязнущую в мелких камнях и песке трость, но он повернул в сторону, противоположную отелю, первым, и Уилсон не испытывал особых угрызений совести от того, что хромому другу приходится нагружать больную ногу. К тому же, Хаус сам много раз говорил, что на ходу болит она не намного больше, чем в покое. И ещё: Уилсон чувствовал, что гостиничный номер, в котором он всё больше ощущал себя заключённым и в котором задыхался, для Хауса тоже не был лучшим местом на земле.
Ветер улёгся, и даже здесь, у кромки воды, только едва шевелил лёгкие пряди Хауса. И ещё было сильно тепло – ещё не знойно, но Уилсон порадовался тому, что выбрал лёгкую гавайку, а не ветровку.
- Можем искупаться, - сказал он Хаусу.
- Не можем, пока твоя язва не зарубцуется. Выливать потом пару галлонов воды из твоего средостения – лишняя возня.
- Ну, хоть по колено зайти я могу? Жарко. А ты искупайся.
- Не хочу.
- Ну, как хочешь, - Уилсон присел на ближайший камень, расшнуровал и снял кроссовки, аккуратно свернул носки, засунул их в карманы, пошевелил бледными босыми пальцами. Подумал, что неплохо бы привести в порядок ногти, и сама обыденность этой мысли порадовала его. Прежде, даже несколько дней назад, он ни о чём таком не думал. Повозил подошвой по камешкам, перемешанным с песком – ощущение царапанья сейчас тоже было новым, но смутно и радостно знакомым откуда-то оттуда, из нормальной прошлой жизни.
- Хаус, я получил отсрочку, - сказал он вслух. – Не знаю, на сколько, но сейчас я чувствую, что всё-таки получил.
- Проблема в том, - проговорил Хаус, - что эти твои чувства капризны и сиюминутны. Сканер надёжнее…. Ну что, ты полезешь в воду? Наклейку не мочи – прокляну.
- Жарко… - повторил Уилсон.
- Нет, не жарко. Ты просто ищешь новых тактильных ощущений. Хочешь, я тебя ущипну?
Уилсон улыбнулся, как улыбается взрослый ребёнку:
- Не надо. Я лучше, и правда, в воду зайду.
Он расстегнул джинсы, и они легко упали с его отощавших бёдер. Уилсон вышагнул из них, но валяться не оставил – поднял и сложил аккуратно. Кожа у него выглядела пятнистой, обожжённой из-за неровной пигментации – только на лице, не погружавшемся в термоустановку Коварда, не было пятен. И он страшно исхудал – какой-то мешок с костями. Хаус подумал, что он похож на курортника - дистрофика, не разобравшегося с дозой солнечных ванн. Вот только сойдут эти пятна не так быстро, как первый неосторожный пляжный перезагар. «Я бы всё сейчас отдал, чтобы это было у тебя радикальное улучшение, а не временное, - подумал Хаус, отчётливо видя боковые отростки позвонков его позвоночника. – Я бы под это душу дьяволу заложил, если бы дьявол был на свете и принимал души в залог»
Уилсон между тем, не догадываясь о его мысленных зароках, вошёл в воду по щиколотку, потоптался - так, что струйки песка, мешаясь с пузырьками, щекотали кожу, и пошёл дальше, раздвигая воду коленями, заходя всё глубже, чуть вздрагивая от свежести воды.
- Хватит, - резко сказал Хаус, когда вода дошла ему до мечевидного отростка. - Про наклейку не забывай. И не простудись.
- Водя тёплая, - не оборачиваясь, сказал Уилсон.
Он становился неподвижно. Лёгкая зыбь пошевеливала водную гладь, действительно, тёплую, и он свободно свесил руки – так, чтобы кисти тоже погрузились в воду. Под водой они казались бледными и неестественно длинными, как у Горлума.
- Хаус, здесь медузы, - через некоторое время сказал он, вспомнив как давным-давно, не в этой жизни, обещал отгонять их от купающейся Оливии.
- Это из-за ветра. Ветер пригоняет их к берегу, - лениво ответил Хаус. Он тоже сбросил обувь, расстелил на песке и мелкой гальке, стащив через голову, футболку и, кряхтя, уселся, положив сбоку трость, вытянув больную ногу, а другую согнув коленом под подбородок и обхватив руками.
- В этом межсезонье всё время ветра, - не оборачиваясь, сказал Уилсон.
- Подожди, скоро будет декабрь - бархатный сезон.
- А мы что, здесь до декабря застрянем?
- Это не так уж нескоро… - и встрепенулся: - Не, ну, ты чего там завис? До посинения, что ли, будешь стоять? Твой пневмонит ещё не рассосался, чтобы часами в воде торчать.
Уилсон повернулся и брызнул в него водой – чисто символически, было слишком далеко, чтобы попасть.
- Ты так ворчишь, как будто я маленький мальчик, а ты старая нянька, и ты за мной присматриваешь, - весело сказал он Хаусу. – Иду.
Но сначала он ещё набрал в горсть воды и опустил в неё лицо, не закрывая глаз. Солёная вода не щипала.
Продолжение двенадцатого внутривквеливания.
Уилсон проснулся, приоткрыл глаза и снова сильно зажмурился от нахлынувших чувств. Вчерашний вечер казался фантасмагорией, и он даже испугался, не выдумал ли он себе, как некогда Хаус, параллельную реальность, в которой его погибший друг остаётся живым, остаётся с ним до конца.
Поверить в это было тем легче, что с вечера он выпил куда больше, чем планировал, и теперь действительность была подёрнута тонкой тошнотворной кисеёй похмельного синдрома.
Торопясь развеять сомнения, он снова широко раскрыл глаза и увидел над собой суставчатого монстра из металла и стекла, опознанного, как люстра Хауса. Следовательно, и потолок, с которого она свисала, был потолком Хаусовой квартиры. И получалось, что он спит на диване в его гостиной, разгороженной этим диваном на логические зоны. На мгновение он снова испугался, что заснул-таки у Хауса в день его гибели пьяный, а панихида, речи и чудесное явление живого Хауса – просто сон. Но в следующий миг он услышал голос Хауса, доносящийся с кухни:
- Куда ты дел мой кофе?
И снова задохнулся от мгновенной пробежки счастья. Хотя в следующий миг его словно холодной водой остудило соображение о том, что он сам всё равно умирает, и что если он немедленно не примет какой-нибудь антипохмелин, его прямо сейчас ещё и стошнит, пожалуй.
- Я не подумал, что обгоревший труп захочет кофе, - крикнул он Хаусу. – Хочешь, сейчас схожу за ним?
- За трупом?
Уилсон встал – на одевание тратить время не понадобилось, он, как выяснилось, заснул одетым, и выглядел сейчас жёванным не хуже Хауса. Даже лучше, потому что футболку и джинсы не помять так основательно, как рубашку и брюки. Нечего было и думать выйти куда-то в таком виде.
- Шмотки мои ещё не продал? – поинтересовался Хаус, явно обретший на том свете экстрасенсорные способности. – Прими душ и возьми спортивный костюм с попугаем. Он широкий и короткий – в самый раз для тебя. Трусы тоже дарю.
Уилсон разыскал в шкафу чёрный свитер и трико «от армани» с орлом, пренебрежительно обозванным Хаусом попугаем – значит, покупал не сам, чей-то подарок – матери, скорее всего. Спортивные трусы, новые с этикеткой, выбрал зелёные – нелюбимого Хаусом цвета – и отправился в душ, где, слава Богу, похозяйничать не успел, и поэтому там всё было: и гель для душа, и бритвенный станок, и зубная паста, и даже туалетная вода сдержанного цитрусового аромата.
Заметил, кстати, что пол около ванны мокрый, полотенце брошено, как попало, а небрежно вымытая зубная щётка со следами пасты не в стаканчике, а на краю раковины. Значит, Хаус успел умыться и принять душ прежде, чем отправиться искать кофе. И не разбудил его при этом.
Уилсон забрался под душ, сначала пустил холодную воду, чтобы смыть остатки похмелья, потом горячую и снова холодную. Размазал по коже киселеобразный гель, смыл, стал чистить зубы и, глядя на себя в зеркало, увидел, что у корней волос много седины, а раньше он такого не замечал. Вдруг подумалось, что седина эта так и останется у корней – волосы не успеют отрасти настолько, чтобы она сделалась заметной, до того, как он умрёт.
Ледяная игла вошла в сердце, перехватив дыхание – с ним это часто бывало последние дни, и флакон с гелем выскользнул из рук и брякнул о звонкий кафельный пол.
- Эй! – окликнул Хаус. – Ты в порядке?
От звука его голоса ледяная игла вышла из сердца, и Уилсон вздохнул глубоко и освобождено.
- В полном, - откликнулся он. – Просто уронил флакончик на пол.
«Как же всё-таки здорово, что ты жив, Хаус, что ты со мной» - ещё раз подумал он и улыбнулся своему отражению перепачканными пастой зубами.
Кофе нашёлся в ближайшем мини-маркете – даже ехать не пришлось. Но он ещё захватил фаст-фуд и печенье с кремовой начинкой, так что завтрак у них получился почти роскошный.
- И всё-таки, - спросил Хаус, дожёвывая печеньку. – Как мы с тобой проведём остаток твоей жизни, Джимми-бой? Сидя перед телевизором с заказанной пиццей или как-нибудь поинтереснее?
- Я хочу поехать на юг, - сказал Уилсон. – Хочу в тепло. Флорида, Техас, Калифорния, Аризона...
- В тепле онкология быстрее прогрессирует.
- Плевать.
- Ладно. А на чём поедем? С моими документами аэровокзалы лучше не посещать.
Уилсон нахмурился:
- Слушай…. Я тебя не спросил, твои счета ведь больше тебе недоступны, да?
- Жаба заквакала? Боишься, присяду тебе на шею?
Уилсон печально вздохнул:
- Хаус, ты – идиот. Мне осталось жить пять месяцев. Я могу каждый день просто выбрасывать несколько сотен в мусорную кучу, и то мне хватит. Гроб без карманов, знаешь ли. Какая жаба! Но только, когда я умру, ты-то останешься, и тебе нужны будут деньги. Что мне для тебя, наличку в саду в консервной банке зарыть?
Лицо у Хауса побледнело и вытянулось, а в глазах явственно отразилась боль. Уилсон готов был поклясться, что ту самую ледяную иглу, которую Хаус вынул своим голосом у него из сердца, он сейчас своими словами в сердце Хауса всадил по рукоятку. Но он должен был сказать то, что сказал, должен был напомнить Хаусу, что смерть де-факто отличается от смерти де-юре.
- Давай, - отведя взгляд, проговорил Хаус, - мы будем это решать… позже. Когда приспичит. Я же не осёл, Уилсон, я не собираюсь скитаться вообще без документов и денег. Но авиалинии – это слишком, там документы тщательно проверяют.
- На моей машине.
- Да у тебя городская тачка, у неё подвеска даже на тротуаре брюхом чиркает. А если мы захотим в лесок свернуть? Мы же наверняка захотим.
- Можем взять машину класса кросс-кантри напрокат.
- Напрокат? Это всё равно, что чип вживить.
- Или купить внедорожник.
- Или… Постой…, - он отставил опустевшую чашку из-под кофе. – А свози-ка меня в одно место – я тебе кое-что покажу. Не бойся, это быстро.
«Одно место» оказалось небольшим авторынком – в черте города, но почти на окраине. Уилсон сам ни за что к такому бы и близко не подошёл – от него за милю разило нелегальщиной.
- Привыкай, - сказал Хаус, угадывая, как нередко случалось, его мысли. – В нашей жизни скоро будет очень много нелегального.
На участке расчерченного и размеченного асфальта под номером двадцать стояло десятка три мотоциклов. Рыжебородый парень лениво торчал среди них, щурясь на солнце. Хаус бодро захромал туда, неустойчиво балансируя на ходу – обожжённые ладони всё ещё не позволяли пользоваться тростью.
- Эй! – издалека окликнул он. – Приятель! Чувак! Я тебе покупателя привёл. Он – лох, но ты его не вздумай лапошить, покажи простое, но хорошее.
Бородач удивлённо воззрился на них. Очевидно, что Хауса он видел впервые в жизни, и то, что тот обращается к нему, как к знакомому, вызвало у парня когнитивный диссонанс.
- Ну… вот, всё…- наконец, «отвис» он, растерянно обводя жестом свой товар. – Вам какой класс нужен?
Но Хаус уже высмотрел то, что хотел:
- Вон тот «Харлей» покажи. Да-да, тот, чёрно-зелёный, рогатый.
- Это старая модель, - честно предупредил парень.
- Давай-давай, выкатывай свой антиквариат, - и Уилсону. – Присмотрись. Как тебе? Простой, не особо тяжёлый. Справишься? Кросс-кантри, как ты и хотел.
Первая фраза, которая вертелась у Уилсона на языке: «Ты с ума сошёл», но в следующую минуту он вдруг понял, что идея Хауса ему нравится. Именно мотоциклы – быстрые, компактные, не запредельно дорогие в ремонте, проходимые, а главное – такие, на которых будешь чувствовать ветер, и дышать и задыхаться им так, что никакие ледяные иглы не выберут мгновения между вдохами, чтобы успеть воткнуться. И на парковке любого отеля они прекрасно поместятся, а вместительный багажник – ну его к чёрту. В конце концов, что им нужно? Пара футболок, пара трусов, пара носков, полотенце и мыло. А всё остальное можно купить.
- А если дождь? – спросил он, и продавец фыркнул, потому что вопрос на его взгляд был странным, почти дурацким. Но Хаус понял:
- У нас будет палатка.
- Она же громоздкая!
- Двухместная – не громоздкая. Ну, что ты встал? Оседлай его, пришпорь, почувствуй под собой.
Уилсон нерешительно погладил выгнутый руль, похлопал по баку, как похлопал бы по холке лошадь, зачем-то присел на корточки у заднего колеса.
- Прокатитесь кружок на пробу, - предложил продавец. – А ваш приятель побудет пока заложником, - он сам открыл багажник и протянул Уилсону облегчённый шлем и очки.
Всё так же нерешительно Уилсон взял шлем, нахлобучил на голову и затянул под подбородком ремень.
- У него пробег всего пару месяцев, - сказал продавец Хаусу. – Модель не новая, как я уже сказал, но он долго не продавался, а потом парень, который его купил, почти сразу пересел на «Хонду», и этот приятель снова достался мне.
Уилсон оседлал мотоцикл, приятно удивившись высоте – точно по своему росту – и удобству посадки, потратил несколько мгновений на то, чтобы разобраться с управлением и двинул ползунок стартера.
- Сцепление, - напомнил Хаус. – Главное, где тормоз, не забудь.
- Тормоз там же, где старт, - вспомнил Уилсон старую шутку.
Мотор рокотал ровно, но громко, мешая слышать. Уилсон оттолкнулся ногой и прибавил газ…
хххххххххххх
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
Сообщение отредактировал hoelmes9494 - Суббота, 25.04.2020, 17:36 |
| |
| |
| tatyana-ilina-61 | Дата: Суббота, 25.04.2020, 17:14 | Сообщение # 515 |
|
Окулист
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 148
Карма: 56
Статус: Offline
| А мне всё это снилось однажды, правда. Ну, не всё, а как выздоравливающий Уилсон заходит в море, а Хаус на берегу ему что-то говорит... Но я никогда не смогла бы это так описать! Спасибо безбрежное!
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Воскресенье, 24.05.2020, 22:31 | Сообщение # 516 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| А вот сегодня на берегу ветра как раз и не было. Ласковое с утра солнце ближе к полудню сгустило плотный, почти осязаемый зной, и он навалился на них, придавливая к песку.
Хаус, подстелив футболку, лежал на спине, прикрыв глаза от солнца сгибом локтя. Измор дневного зноя, лёгкий бриз, размеренный плеск зыби о камни растворили его ночную тревожность, успокоили, расслабили – он медленно погружался в дремоту.
Уилсон, опасаясь окончательно сжечь кожу, так и не снял свою яркую гавайку, только расстегнул, но ему и этого было достаточно – просто касаний воздуха, чуть влажного от близости воды. Он сидел, обхватив колени, и смотрел на море – занятие, которому в последнее время с лёгкостью мог предаваться, не соскучившись, часами.
- Прикрой голову, - лениво, не открывая глаз, велел ему Хаус. – Не то солнечный удар получишь, мистер Пинг-Понг.
- Да тут тень падает, - покривил душой Уилсон. На самом деле, кружевная дымка от чахлого кустика поодаль, случайно оброненная на них солнцем, на гордое звание тени не тянула.
- Ты спорить будешь?
- Ну, у меня кепки нет с собой.
- Носовой платок есть? Завяжи углы – будет почти кипа.
На «кипу» Уилсон еле слышно фыркнул, но послушался. Головной убор получился смешной, с маленькими торчащими узелками - не то ушками, не то рожками. Уилсон натянул его на лысину.
- И водой смачивай, - добавил Хаус, как будто, не смотря на закрытые глаза, прекрасно видел, что Уилсон делает.
Уилсон со вздохом отошёл к воде намочить свой новоявленный головной убор, но не успел, потому что, как по заказу, совсем рядом с ним раздался ломающийся мальчишеский голос:
- Пэр фавор, сеньор, акуи эста эль сомбреро дел сол (пожалуйста, сеньор, шляпа от солнца)
Уилсон обернулся, как ужаленный, уже зная, кого сейчас увидит.
Сегодня мальчик был на велосипеде, а одет почти так же, как и он сам: яркая гавайка, завязанная на пузе узлом, белые слегка замызганные штаны чуть ниже колен, на загорелых ногах ременчатые сандалии, потёртые до такой степени, что непонятно было, почему не рвутся. На верёвке, перекинутой через плечо, спереди и за спиной болталось несколько ярких широкополых шляп.
- Буэн диа, - сказал Уилсон.
- Хола, сеньор, - голубые глаза мальчишки смеялись.
- Ми сальвасте ла вида, - сказал Уилсон. – Те ло агродеско мучо (ты спас мне жизнь, я тебе очень благодарен)
- Но энтиендо, - улыбнулся мальчик. – Компрар ун сомбреро (не понимаю. купите шляпу)
- Куанто?
- Чинко, - он показал растопыренные пальцы. Видимо, цены здесь формировались своим особым, непостижимым образом.
- Донде вивес? – спросил Уилсон (где ты живёшь?).
Но мальчик опять не понял – очевидно, Уилсон говорил с чудовищным акцентом. Вместо этого он скинул верёвку с плеча и жестом предложил выбрать шляпу.
Уилсон выбрал соломенно-жёлтую с чёрно-красной тульей и широкой резинкой под подбородок. Повернулся к Хаусу, думая предложить шляпу и ему – раньше Хаус был падок на такие полунужные сувениры - а заодно и попросить узнать у мальчика, где всё-таки его дом, и кто его родители. Но увидел, что Хаус уже успел заснуть – после почти бессонной ночи на солнцепёке и свежем воздухе его совсем разморило. Рука расслаблено соскользнула и больше уже не защищала глаза, но он всё равно спал, приоткрыв рот и тихо размеренно похрапывая. Уилсон не решился тревожить его из-за такой мелочи, как широкополая мексиканская шляпа и таинственный мальчишка, появляющийся именно там и тогда, когда ему, Уилсону, надо, как по волшебству.
Он протянул мальчику деньги – сразу в двойном размере.
- Пара ми амиго, - сказал он, кивая на Хауса.
На этот раз мальчишка почему-то самому ему выбирать шляпу не дал, а снял с верёвки и протянул очень светлую, почти белую с рисунком сине-жёлтым, как песок и море.
- Нос вемос эн ля орилла, - весело сказал он и, снова перекинув верёвку через плечо, оттолкнулся и закрутил педали – быстро поехал по прибрежной полосе плотного от воды песка в сторону больших камней, пока не скрылся за ними.
Держа обе шляпы в руках, Уилсон смотрел ему вслед. Его испанский был, конечно, далёк от совершенства – даже далёк от испанского Хауса, но последние слова он понял. «Увидимся на берегу», - сказал мальчишка. И какой берег он, интересно, имел в виду?
«Глупости, - наконец, укорил он сам себя. – Охота мистифицировать! На берегу – и на берегу – а где ещё здесь увидишься? Может быть, мальчик живёт сравнительно далеко от залива, и просто называет это место берегом, как они в Принстоне говорили «на озеро», имея в виду дорожки городского парка, в котором это озеро и располагалось». Успокоив себя таким образом, он засунул в карман ушастый-рогатый платок, который, к счастью, ещё не успел намочить, и надел сомбреро. От широких полей тень падала и на лицо – хорошо, можно было больше не щуриться. Он подумал, и лицо спящего Хауса тоже прикрыл бело-голубой шляпой – на открытом солнце даже через веки сетчатку могло прижечь. С ним как-то такое было – в Филадельфии. А здесь солнце ещё свирепее.
« И всё-таки, кто ты, странный голубоглазый пацан, ничуть не похожий на местных? Как тебя зовут? Кто твои родители? Наверное, они нуждаются, раз ты вынужден продавать американским туристам раковины, шляпы и стволовые клетки», - снова подумал он.
Однако, все эти мысли текли вяло и лениво, словно солнце плавило их, делая тягучими.
Временное затишье прогнало серфингистов – поблескивающая гладь воды казалась зеркальной от неподвижности, от её ровного, и только чуть рябящего блеска уставали глаза. Уилсон почувствовал, что и ему хочется спать. Ночью он спал нормально - просто слабость ещё давала себя знать.
Но ложиться на песок он по-прежнему не стал. Снова обхватил колени, упёрся лбом – ещё год назад, когда он был цветущим упитанным мужчиной, такое упражнение показалось бы ему последним писком хатха-йоги, а теперь давалось без труда – и закрыл глаза, стараясь избавиться от пляшущих зеркальных вспышек перед ними…
Кто-то тронул его за плечо – он ждал этого и не удивился.
Туман светился всё так же белесовато, но теперь за ним отчётливо угадывалось солнце. Офтальмологи называют это «восприятие света с поляризацией». Изменился и сам берег – вместо мелкого белого камня его покрывал такой же белый, даже серебристый, песок. А вот большие валуны остались, и красный подростковый велосипед прислонился к одному из них. На ноге мальчишки чуть ниже подкатанной штанины джинсов чернел жирный штрих велосипедной смазки, а на щиколотке – розовый след сорванной коросточки с мелким бисером выступившей крови и свежий, только-только наливающийся синяк.
- Опять осваивал то, чего никто не может? – понятливо спросил Уилсон, приглядываясь к синяку.
- Просто в очередной раз слетела цепь. Ослабла, надо подтянуть, - серьёзно ответил мальчик. – У тебя в кармане нет гаечного ключа, Сумчатый Кролик?
Уилсон сунул руку в карман, чувствуя себя идиотом, который ведётся на подначку, но ключ был там – металлический, тяжёлый, синевато-тусклый.
- Вот, - растерянно проговорил он, протягивая ключ на ладони.
- Спасибо, - всё так же серьёзно, почти строго, сказал мальчик. – Ты всегда меня выручаешь. Ты – надёжный. Хотя сам думаешь по-другому. Даже здесь. Ногу мне полечил, с великом в прошлый раз помог. А сейчас у тебя нашлось как раз то, что мне было нужно. Ты только забываешь об этом, а помнишь промахи и неудачи. Так часто бывает: мы видим только одну сторону луны. Хорошо, что ты разглядел другую сторону в нём – разгляди теперь в себе, ладно?
Он подошёл к велосипеду, привычно и легко вздёрнул его из полулежачего положения и подкатил ближе. Действительно, цепь слетела и волочилась по земле.
«В нём» - это в Хаусе?», - подумал Уилсон, следя глазами за тем, что делает мальчик.
Теперь, вблизи, велосипед уже не казался таким нарядным и ярким, как издалека – побитый он был и поцарапанный, звонок сорван, ниппель на передней камере без колпачка, и передний отражатель погнут с отломанным краешком. Уилсон вспомнил, что в прошлый раз этих повреждений, кажется, не было. Наверное, прошло много времени, хотя внешне мальчик не изменился, даже волосы не отросли. Присел на корточки, стал зачем-то, сопя, откручивать шестигранник каретки.
- Подожди. Зачем? – не удержался Уилсон, в детстве заядлый велосипедист. – Не курочь, цепь прекрасно и так укоротится. Дай-ка…
- Не надо, - шевельнул плечом мальчик. – Вымажешься. Я умею обращаться с цепью – просто хотел ещё педаль поправить, её перекосило, когда я налетел на камень с горки.
- Тут есть горка? – удивился Уилсон. – Подожди, а… тут что-то ещё есть?
Мальчик чуть усмехнулся – самым уголком рта:
- Тут? Нет.
- Значит, - холодея от своей догадки, проговорил Уилсон, - ты не всегда здесь, а бываешь и где-то ещё? Где-то в реальности? Ты…кто?
Мальчик тяжело вздохнул, как человек, которому приходится в тысячный раз объяснять одно и то же.
- Я же тебе уже говорил, что это зависит от тебя. Я – твой хранитель, - он выделил интонацией «твой».
- Хранитель здесь или там? Или…
- Или, нариш йингл.
- А там как тебя зовут? – попытался схитрить Уилсон, гадая, что может ему ответить мальчик из бреда и сна, и как это может неожиданно согласоваться с реальностью. Хотя… откуда неожиданно? Мальчишка правильно сказал: это его бред и его сон, здесь не может произойти ничего, чего бы он сам не спровоцировал своим искажённым сознанием. Вот только раньше он не воспринимал своё навязчивое видение так скептически. Ещё немного – и он, пожалуй, прочитает мальчику лекцию о природе иллюзий и галлюцинаций и их коренных отличиях от сновидений. В этом, видимо, был признак его выздоровления, но Уилсон не хотел покидать туманный берег насовсем – где-то, глубоко в душе, как заноза, торчала мысль, что скоро он ему всё равно понадобится. Это была не слишком позитивная мысль, но она не захлёстывала горла удавкой ужаса, пока он мог возвращаться на берег света «с поляризацией» к голубоглазому пацану.
Мальчик снова чуть дёрнул углом рта – так знакомо, так по-хаусовски:
- Кто меня там может звать? Я умер, Уилсон…
- Но ты же не умер. Ты же просто всё подстроил, чтобы остаться со мной до конца.
- Ну, вот, я с тобой до конца.
- Перестань. Это просто сон.
- Уверен, что сон именно это, а не то? А что, если на самом деле Хаус погиб в огне, а ты сошёл с ума от безысходности и страха, и весь этот мексиканский вояж – плод больного воображения умирающего от рака психа, который на самом деле лежит сейчас на застеленной клеёнкой простыне, голый и в памперсах, где-нибудь в Принстоне, а морфия в него влито столько, что он запросто видит море, скалы, и кактусы?
От очередной пробежки ледяного страха Уилсона спасло совершенно отчётливое понимание того, что он сейчас спит на берегу залива, уткнувшись в колени лбом, и никакой другой реальности нет, а Туманный берег и мальчишка – никакая не реальность, как и, тем более, не реальность то, что он говорит.
- Ты чушь несёшь, - резко проговорил он. – Конечно, я уверен. И я не сошел с ума. И, сплю я или бодрствую, я никогда не спутаю реальность и галлюцинацию.
«Но вот что странно… - вдруг задумался он вслух. – Если ты просто в моей голове, то все твои слова – это мои мысли. А если я сам никогда не думал, что реальность и бред можно попутать, откуда это взялось в моей голове, а? Уж не воспоминание ли это о чём-то очень похожем, почти забытом, но сейчас почему-то снова тревожащем и больном?»
Продолжение двенадцатого внутривквеливания.
- Мы его берём, - Уилсон стащил шлем – отросшие и взъерошенные волосы после быстрой езды торчали по-боевому. Он и затормозил лихо, с заносом заднего колеса, подняв пыль, а на скулах у него горели два ярких красных пятнышка от возбуждения, лихо сочетаясь с наметившейся щетиной.
- Хорошо, берём, - покладисто согласился Хаус, уже успевший за время его отсутствия подобрать железного коня и себе.
- Бак полон, - сказал продавец, по-свойски похлопав по нагретому металлу. – Парень, шлем у тебя без щитка – береги глаза, пока не купишь новый. С вас десятка, чтобы не торговаться.
- А за два? – наклонил голову набок Хаус. – Ты же видел, какой твоей красотке я сделал предложение. Сколько всего тебе нужно отслюнить, чтобы ты благославил наш брак?
- Две десятки, - невозмутимо пожал плечами продавец.
- Ну? – Хаус обернулся к Уилсону и нетерпеливо дёрнул подбородком. – Есть у тебя? И мы сможем уже сегодня поехать, куда угодно.
Уилсон вытащил бумажник:
- Где здесь поблизости банкомат?
- Да просто скинь мне на карту, - предложил парень. – Давай. И можете забирать. Путешествовать собрались?
- Вроде того, - неопределённо откликнулся Хаус.
- В них, действительно, что-то есть, - проговорил Уилсон, любовно оглядывая свой «харлей». – Автомобиль, конечно, надёжнее, но в нём, как в квартире. Отличное решение для деловых поездок, но от смерти убегать лучше на этом. Бесполезно, конечно – от неё не убежишь… Зато весело. И ещё я, кажется, лучше стал понимать, что заставляет ребят в разноцветных шлемах гнать лошадь через барьеры.
- Немного же тебе понадобилось – две минуты в седле – и проникся, - фыркнул Хаус. - И, кстати, о седле: с непривычки может быть больно. Не думал об этом?
Уилсон сжал губы и слегка понурился. Могло показаться, что его, действительно, напугала перспектива натрудить на мотоцикле непривычные части тела. Но вдруг он поднял голову и посмотрел Хаусу в глаза:
- Если… мне будет больно, мы ведь остановимся? Ты же не будешь… не будешь заставлять меня… ?
И, конечно, он сейчас не о стёртой заднице говорил – Хаусу уже была знакома пробежка лёгкого, но острого холодка между лопаток, и он сейчас снова её почувствовал.
- Я всё для тебя сделаю, - сказал он абсолютно серьёзно, не пытаясь ничего доказывать или рисоваться. – Это – твоя поездка.
Уилсон вздохнул и как-то неуловимо расслабился.
- Знаешь… - проговорил он, кусая губы и уводя взгляд в сторону. – Я больше всего на свете боюсь какого-нибудь хосписа, в котором я буду умирать в одиночестве. Хорошего, качественного хосписа, где всё по высшему разряду – чистое бельё, вежливый персонал, сбалансированная диета и чёртова прорва психологов… И что я буду лежать там в светлой, со всеми удобствами, палате и буду знать, что это – последнее в моей жизни. И каждый день будет похож на предыдущий, как его близнец. Только каждый раз чуть больнее. Я не хочу…
Он замолчал, но в этом молчании остался висеть невысказанный вопрос.
- Хорошо, - сказал Хаус. – Хосписа не будет. Я тебе обещаю. А сейчас заведи уже чёртов мотоцикл, не то мне начинает казаться, что ты купил его только для того, чтобы, кряхтя, покатать вручную и поставить на место…
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
Сообщение отредактировал hoelmes9494 - Воскресенье, 24.05.2020, 22:36 |
| |
| |
| tatyana-ilina-61 | Дата: Понедельник, 25.05.2020, 12:54 | Сообщение # 517 |
|
Окулист
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 148
Карма: 56
Статус: Offline
| И снова мы с ними побыли, в сказочной этой были... Спасибо огромное!
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Вторник, 02.06.2020, 17:57 | Сообщение # 518 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| ххххххххх
Уилсон проснулся оттого, что потерял равновесие и чуть не завалился набок – всё-таки, заснуть сидя было не самым мудрым решением – у него затекла спина и одеревенели согнутые колени. И немудрено – судя по переползшей по песку тени, он проспал довольно долго.
Кряхтя, он кое-как разогнулся и снова посмотрел на залив – в дальней половине неба потихоньку копилась синеватая хмарь, и она уже отбросила свою тень на воду. В этом, в самом деле, чувствовался лёгкий мистический налёт – даже для внесезонья в этой части Мексики такая постоянная изменчивость погоды, когда зной за пару часов сменяется вдруг порывистым ветром и ливнем – явление небывалое. Ещё в Мехико могли бы быть промозглые и ветреные ночи, но не здесь, между Канкуном и Веракрусом, в самом сердце курортной зоны Мексиканского залива. И, однако, погода уже больше месяца оставалась из рук вон. Так и казалось, будто Хаус и Уилсон привезли сюда с собой свою собственную, особую погоду, заточенную под реабилитацию безнадёжных онкологических больных с опухолью в средостении.
Уилсон сделал несколько шагов к воде, чтобы поплескать в лицо, прогоняя вялость дневного сна на солнцепёке, и попробовать отделить приснившееся от реального. Например, мальчика на велосипеде из сна от мальчика на велосипеде из реальности.
У кромки воды на мокром песке отчётливо виднелись отпечатки велосипедных шин, широкополая шляпа была на его голове, другая по-прежнему прикрывала от солнца лицо Хауса и, значит, по крайней мере, в этой части всё было реально - паренёк, действительно, проезжал здесь и, действительно, продал ему шляпы.
Но он не вёл странных разговоров о больном воображении умирающего от рака, породившем псевдореальность, и он не знал о Уилсоне того, что знал мальчик из сна - умывание помогло справиться с этим.
Медленно, но верно наползающая туча принесла с собой усиление ветра, и на волнах снова появились сёрфингисты. Кроме того, несколько молодых парней взяли напрокат скутеры и теперь резвились, поднимая высокие буруны и пролетая опасно-близко от этих самых сёрфингистов. Сёрфингисты ругались, смеялись и показывали средние пальцы.
Уилсон вспомнил, как ещё в начале их пребывания здесь, ещё до лечения, до всего этого ада, оттуда, из блеска волн и ветра, появился на доске Чейз и, белозубо улыбаясь, помахал им рукой. И снова его резанула тоска по Принстону, по всему, что осталось там, и по Чейзу тоже. Ему всегда нравился Чейз, он видел в нём, каким мог бы стать Хаус, если бы не суровый отец, не инфаркт четырёхглавой мышцы бедра, не слабость Стейси, не гениальность, которая порой чем-то напоминала проклятье. Очевидно, чувствовал это и Хаус, потому что он выделял Чейза, по-своему любил его, хотя от любви Хауса тому приходилось нередко кряхтеть и чесаться. Но и всё равно сам Чейз платил встречным чувством – возможно, ещё и потому, что с детства лишённый близости отца, подсознательно искал его суррогат в суровом начальнике. И когда Хаус в насмешку раз или два говорил Чейзу «сынок», это было менее смешно, чем могло бы. И то, что именно Чейзу он доверился, и именно Чейз взялся снабжать их деньгами и документами, было, пожалуй, закономерно.
Пока Уилсон думал о Чейзе, ветер ещё усилился. Теперь уже только самые отважные сёрфингисты продолжали держаться на крепчающих волнах – более робкие или менее подготовленные выходили на берег, раскладывали на песке и камнях мокрые доски и, сами зябко вздрагивая от порывов ветра, блаженно вытягивались сохнуть под всё ещё не покинувшим берег солнцем.
Но все они располагались в стороне, ближе к отелю и дальше от возвышающегося над собственной тенью уступа, где устроились Уилсон и Хаус.
А здесь, рядом с ними, по-прежнему берег оставался безлюдным, словно само их присутствие сформировало вокруг некую зону отчуждения.
Наконец, всё крепчающий ветер подхватил шляпу Хауса и швырнул, как серсо или фрисби. Она пролетела прямо над головой Уилсона, намереваясь спланировать в воду, но он подпрыгнул и поймал, радостно удивившись и своей хорошей реакции, и тому, что, оказывается, может прыгать.
Хаус при этом проснулся, помигал, приходя в себя, и сел, ошалевший спросонок, всклокоченный, заспанный, с набившимся в волосы песком. Болезненно сощурился на солнце и сипло спросил:
- Что это за фигня у тебя?
- От солнца. Мексиканская шляпа, - сообщил Уилсон. – Пацан тут продавал – я купил нам обоим. Это – твоя.
Но Хаус покосился на шляпу без воодушевления:
- На кой чёрт мне такая?
- Ну…не знаю… Чтобы голову не напекло… Хаус, брось, это просто шляпа – какой глубокий смысл ты хочешь в ней найти? Сувенир с местным колоритом и одновременно полезная вещь. Чтобы голову не напекло, я же сказал.
На это Хаус не ответил. Он так и выглядел не до конца пришедшим в себя – заторможено уставился в одну точку и машинально потирал больное бедро – это движение сделалось у него уже навязчивым, как нервный тик.
- Я смотрю, ты ночью совсем не спал, - заметил Уилсон. – Никак не проснёшься… Зайди в воду, лицо ополосни – станет легче.
- Снится дрянь, - хмуро сказал Хаус, но послушно поднялся и побрёл к воде, опираясь на трость тяжелее обычного. – Который час?
Уилсон посмотрел на часы – со вчерашнего дня он снова носил их на руке, хотя браслет сделался слишком свободным и, болтаясь, натирал кожу, но ему возвращение к этой привычке казалось ещё одним знаком возвращения к жизни вообще. Только недавно, перед тем, как зайти в воду, он расстегнул их, снял и переложил в нагрудный карман, а теперь вот снова достал и с маниакальным упорством защёлкнул на запястье.
- Третий.
- А пришли мы сюда часов в одиннадцать. Это я что, почти три часа спал? И не выспался…
- За сутки почти три часа – мало…. Ты чего? – удивлённо спросил он, потому что Хаус вдруг расстегнул и уронил до колен джинсы.
- Окунусь, не то я, правда, как варёный.
- Куда ты окунёшься? – встревожился Уилсон. – Окунаться раньше надо было, когда я звал тебя, а сейчас смотри, волны какие. Все уже давно из воды вылезли, покруче тебя пловцы. Ты же со своей ногой еле плаваешь.
- Тем не менее, - напомнил Хаус, - я со своей ногой уже спас тут один раз чокнутого прыгуна в воду, которому захотелось что-то там себе доказать. Так что заткнись.
Уилсон только вздохнул и обречённо закатил глаза. Он почувствовал, что убедить Хауса не лезть в воду не удастся. И Хаус не сонливость хотел прогнать, а оставшийся от сна осадок, от которого, по-видимому, избавиться иначе не мог. Уилсон видел это отчётливо, хоть и не знал содержания его сновидения. Зато знал Хауса. И знал также, что о том, что ему приснилось, Хаус никогда и ни за что не расскажет.
Но затея с купанием ему отчаянно не нравилась. Более того, она слегка напоминала изводящую его все годы их знакомства привычку Хауса дёргать смерть за усы.
Залив, правда, не был открыт, как бывает открыта иная прибрежная отмель - всем ветрам и течениям, но берег был усеян камнями, и среди них некоторые весьма крупные, а волны уже поднимались выше головы прежде, чем обрушиться на берег.
Хаус бросил на песок джинсы и трость и, опустив голову, остановился у края воды, словно мучительно раздумывая над чем-то – длинный, исхудавший, сутулый, с грязновато-кофейным загаром, более густым на руках, где заканчивался след от рукавов футболки, и лице, в тёмно-синих с алой полосой синтетических плавках, обвисающих на тощих бёдрах. Его изрытый, разноцветный от неравномерно просвечивающих сосудов и келоидных масс шрам красовался теперь весь на виду, и смотреть на него было почти невыносимо.
- Не надо, - в последней жалкой попытке попросил Уилсон, невольно отводя глаза от шрама.
Хаус, не оглянувшись, шагнул навстречу волне.
Он, действительно, был весьма средним пловцом из-за покалеченного бедра, с готовностью отзывающегося судорогой на самую минимальную разницу температур. К тому же, успел растерять почти все навыки юности, когда ему приходилось купаться даже в океане. Но с первой волной он справился, поднырнув под неё, а со следующей сумел поймать гармонию, и некоторое время это было даже красиво, пока очередная не накрыла его с головой. И ещё раз, сбив дыхание так, что он захлебнулся. Но и тут он ещё выправился. Резко выхаркнул воду и почувствовал, как что-то изменилось – волны на небольшом участке, где он оказался, словно пригладила невидимая рука. И, наверное, та же рука вдруг властно обхватила его и потащила прочь от берега. Быстро и сильно. Как если бы некий невидимый кракен опутал его щупальцами и поволок в свою подводную пещеру. В первый момент он почувствовал, скорее, удивление, чем испуг, энергично замахал руками, стараясь приблизиться к берегу, но вместо этого увидел, что продолжает отдаляться. И это был первый, почти незаметный укол страха. Настоящий страх пришёл, когда через несколько гребков свело-таки проклятое бедро, и он, зайдясь от боли, понял, что не может больше ни грести, ни звать на помощь – только кое-как держаться на поверхности воды, относящей его всё дальше от суши.
- Рип! – закричал с берега Уилсон. – Это рип, Хаус! В сторону! В сторону! Уходи с него! – и замахал рукой, показывая, что надо грести не к берегу, а параллельно ему. Только тогда ошалевший от боли Хаус сообразил, наконец, что произошло: от берега образовался мощный рип, отбойное течение, в которое его угораздило попасть. Как только пришло понимание, пришло и спокойствие – он знал теперь, что делать, и без подсказок Уилсона.
Рипы могут быть стремительными и мощными, но они не бывают слишком широкими. Ему нужно просто перестать плыть против течения, а сделать несколько гребков в сторону параллельно берегу. Пусть его при этом ещё отнесёт, но зато ему удастся покинуть рип и выгребаться на сушу уже по спокойной воде.
Стремнина оправдала его ожидания, закончившись уже метров через десять, но его успело снести далеко, а волн никто не отменял. Правда, теперь они, скорее, подталкивали к берегу, чем оттаскивали от него, но не забывали накрывать с головой, сбивая дыхание и заставляя захлёбываться.
На спокойной воде он лёг бы на спину и отдохнул, но – увы – из-за волн приходилось грести непрерывно, притом только руками, нога с затаившейся между мышечных волокон судорожной готовностью никуда не годилась, он только и беспокоился о том, чтобы снова не скрутило крупную мышцу. А руки тяжелели с каждым гребком. Но всё-таки мало-помалу берег приближался, и он уже видел, как мечется у самой кромки воды встревоженный Уилсон, не зная, то ли звать на помощь, то ли самому броситься в волны на выручку. «Не вздумал бы, - обеспокоенно подумал Хаус. - Тут самому не знаю, как выбраться, а ещё с ним возись». Мысль была трезвая, и он окончательно успокоился. Только силы таяли подозрительно быстро. Он чувствовал, что вспотел, хотя понятия не имел, как это можно, вспотеть в воде, и одновременно замерзает – волны пригнали более холодную воду с середины, от её неласковых прикосновений пробирала дрожь, а мышцы бедра опасно поджимались. Но берег уже был совсем близко.
И напоследок, когда уже до того, чтобы почувствовать дно, оставалась пара гребков, прибой сыграл с Хаусом последнюю шутку – подхватил очередной волной, окунул с головой, снова сбивая ориентацию, да и грянул со всего размаха о торчащий из воды мокро-зелёный камень. Хорошо не головой, но в колене вспыхнула такая острая боль, переходящая в жжение, что он не смог подняться на ноги – снова упал и тут же покатился под напором очередной волны, сдирая кожу о камни.
Это было уже совсем унизительно – захлёбываться и барахтаться на мелководье в двух шагах от берега.
- Хаус! Хаус! – звал Уилсон – он уже успел влезть в воду по пояс и старался дотянуться до Хауса – Держи мою руку! Цепляйся!
Хаус подумал, что нелепее он ещё никогда в своей жизни не выглядел. Это придало ему силы – проигнорировав руку Уилсона, в накат очередной волны он просто бросился в неё, вдогонку и, наконец, не вышел и даже не выкатился – вывалился на берег. И поспешно, чуть ли не на четвереньках отполз от догоняющего сзади водяного гребня, прежде чем рухнуть лицом вниз, тяжело, почти в стон, дыша.
- Ну, ты кретин! – Уилсон едва удержался, чтобы не пнуть его в бок ногой. – Опять начал?
- Что… начал? – прохрипел Хаус, который всё не мог перевести дыхание.
- Что? Игры твои сраные со смертью! Вот эти все выходки! Всё то, из–за чего меня каждый внеурочный звонок в предынфарктное состояние вгонял. Инсулин. Передоз. Нож в розетке. Пожар. Мало тебе? Я устал тебе хоронить. Это и всегда было на грани. А теперь, когда мне самому осталось два понедельника, просто невыносимо – поверь… – начав с повышенного тона, почти с крика, последние слова он проговорил, наоборот, очень тихо. Встревоженный этим перепадом, Хаус поднял голову и снова вспомнил, как в первую их встречу выражение глаз Уилсона показалось ему чем-то похожими на взгляд полувзрослого спаниеля. Но в них и тогда не было заискивания – просто доверчивость и ожидание. Красивые глаза, не смотря на косинку, а может, и благодаря ей. Именно на них, да ещё на каштановый волнистый чуб Уилсон, кажется, и ловил всех своих пассий. Но чуба больше не было, а глаза словно бы сделались даже больше на похудевшем лице – тёмно-карие, с выражением лёгкой горечи сожаления о самом несовершенстве человеческой природы. «Эль шоколад амарго», - вспомнил Хаус слова Оливии Кортни.
- Просто отбойное течение, - сказал он виновато. – Я не думал, что попаду в него. И, уж точно, не собирался. Это случайность. Зря ты орёшь на меня…
- Я уже не ору, - вздохнул Уилсон, и это была правда – он уже не орал. Сел рядом на влажный от близости воды песок, указал движением подбородка:
- У тебя кровь.
- Да, похоже, коленку разбил.
- Ну, повернись, дай взглянуть.
Хаус медленно, всё ещё осторожничая с недалеко ушедшей судоргой, подобрался и сел, опираясь ладонями позади себя. Колено, действительно, влажно алело ссадиной, основательно запорошенной налипшим песком. Кровь, жидкая от смешения с водой, сбегала с неё по голени к ступне двумя тонкими сливающимися ручейками, ползла вдоль вен на тыльной стороне стопы и пробиралась между пальцами Хауса в песок.
- Надо промыть и перевязать, - сказал Уилсон.
- Дудки! Я туда больше не полезу.
- Вот где твоё такое здравое суждение было прежде? – не удержавшись, упрекнул Уилсон. – Сиди. Я сам.
Он вошёл в воду по щиколотку, зачерпнул воды в шляпу и, намочив ушастый платок, вернулся к Хаусу.
- Давай скорее - это всё-таки не тазик.
Хаус подставил колено с бесстрастным видом. Уилсон старательно смыл кровь и песок, испытывая странное ощущение – всё это время Хаус заботился о нём, а ему не приходилось, и вспомнить, как это бывает, оказалось почти так же, как вспомнить Принстон, снег и прежнюю жизнь, до рака – и сладко, и больно.
- А перевязать нечем, - огорчённо вздохнул он, закончив. – Платок теперь мокрый, а о твоём я не спрашиваю, потому что у тебя таких вещей сроду не водилось.
- Ну, не я же сумчатый кролик, - хмыкнул Хаус.- Оставь, само подсохнет.
- Подсохнет, если сидеть, а если встанешь, опять закровит.
- А зачем я встану? Мне и тут хорошо.
- Тут слишком близко к воде. А ветер усиливается. Ещё чуть-чуть – и начнёт захлёстывать.
- Тогда посижу чуть-чуть. Вдруг этого хватит…
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
Сообщение отредактировал hoelmes9494 - Среда, 03.06.2020, 21:22 |
| |
| |
| tatyana-ilina-61 | Дата: Среда, 03.06.2020, 15:22 | Сообщение # 519 |
|
Окулист
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 148
Карма: 56
Статус: Offline
| Так зримо! Очень хорошо, спасибо!
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Четверг, 04.06.2020, 18:49 | Сообщение # 520 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| Продолжение двенадцатого внутривквеливания.
Пророчество Хауса сбылось довольно скоро – непривычный к мотоциклетному седлу, Уилсон уже через несколько часов путешествия почувствовал, что ещё немного – и он обзаведётся такой же алой мозолистой задницей, как хохлатый павиан.
Мотоциклы пылили просёлочной дорогой, солнце клонилось к вечеру. До ближайшего населённого пункта оставалось по навигатору семьдесят пять миль.
- Я не дотяну, - честно признался Уилсон. – У меня уже такое чувство, будто мне этот «харлей» ректально вводят. Через семьдесят пять миль я точно сменю ориентацию. Давай переночуем в палатке, а? Даже романтично…
Хаус с сомнением посмотрел на него.
- В городах мы даже не видим неба, - сказал Уилсон, глядя в сторону так старательно, что его косящий глаз совсем завалился к переносице. – Видим фонарный свет, отражённый в нижних слоях смога. И вода там течёт из крана уже хлорированная, не в озёра и реки, а всего лишь в канализационный коллектор. А у слов «запах травы» криминальный оттенок.
- И что, предлагаешь плюхнуться в пыль прямо здесь и, дождавшись ночи, любоваться звёздами, попутно снабжая продовольствием местных кровососущих?
- Смотри, - Уилсон повернул к нему экран телефона. – В трёх милях отсюда лесное озеро.
- Кровососущих там ещё больше.
- У меня есть реппелент. Дождя не обещали. Ночь, наверное, будет тёплой….Ты слышал когда-нибудь соловья?
- Ну, разве что, из сострадания к твоей заднице… - наконец, дал себя уговорить Хаус. – Как она, ещё три мили протянет?
- Три мили – это её предел на сегодня, - улыбнулся Уилсон, снова опуская защитные очки на глаза – щитка он так и не купил.
Озеро оказалось – не о чем жалеть – живописнейшим местом. Его окружала сосновая роща с редким и светлым подлеском, берег порос низкой ярко-зелёной травой, а к самой воде спускались две серебристые ветлы, место между которыми казалось идеальным для палатки.
- Эй, а ты вообще умеешь их ставить? – спросил Хаус, вытряхивая палатку из чехла. – Колышки, шпагат, всё такое…?
- Умею. И ты умеешь, не притворяйся, - Уилсон загнал свой мотоцикл под крону ветлы. – На случай дождя, - объяснил он.
- Так дождя же не обещали.
- Ну, мало ли…
Хаус покосился на свою «хонду» - оставлять её под возможным дождём не хотелось, напрягаться и лишний раз напрягать больную ногу – тем более.
- Да ладно тебе, - хмыкнул Уилсон и, оставив свой, откатил его мотоцикл тоже. – Пока я ещё могу это делать…
Хаус поморщился, как и каждый раз, когда Уилсон упоминал о своей скорой смерти, но промолчал. Стал распутывать верёвки.
Пока вбивали колья и ставили палатку, солнце коснулось краем земли. В закатном свете прямые сосновые стволы с их розовато-коричневым оттенком древесины сделались пунцовыми, а ковёр из подсохшей хвои налился тёплой желтизной.
- Смотри, совсем как сосиски с горчицей, - указал на них Хаус.
- Тьфу, - плюнул Уилсон, с которого от такого слетел весь торжественно романтичный настрой, но хуже того, ему самому начало вдруг казаться, что прямые розоватые стволы, торчащие из желтизны хвойного ворса, точь-в точь сосиски, политые кетчупом заката, а зелень подлеска напоминает веточки укропа.
- Тьфу, - снова повторил он, уже с досадой. – Ты голодный, что ли – в этом всё дело? Надо же: сосиски…
- А-а, проняло! – победоносно осклабился Хаус. – А вон на той, видишь, уже и кожа лопнула. Переварилась…
Действительно, на ближайшем к ним сосновом стволе кора потрескалась и свернулась, поразительно напоминая лопнувшую в кипятке шкурку сосиски.
Уилсон вздохнул и вытащил из рюкзака топорик. Нужно было разводить костёр и, в самом деле, готовить сосиски, пока гастрономические ассоциации Хауса не распространились на весь видимый пейзаж.
А с костром он провозился дольше, чем рассчитывал. Нет, он всё делал по правилам – нащепал растопки, сложил чурочки аккуратным колодцем, пристроил над ними рогатину с подвесом для котелка, но вот загораться от робкого огонька спички щепки никак не хотели. Хаус наблюдал за его усилиями с интересом праздношатающегося зеваки, отпуская едкие замечания.
- Сам попробуй! – наконец, огрызнулся он, и - вот забавно – тут же эти самые щепки и схватились. Огонёк весело побежал по их сухой горке и принялся лизать веточки, которые Уилсон подсовывал ему для затравки.
- У тебя что, раздвоение личности? – удивился Хаус. – Мне послышалось, ты только что сам с собой спорил. Это заразно?
- Я с тобой спорил, а не с собой, - буркнул он, но костёр разгорался словно в насмешку над его словами.
- Серьёзно? – Хаус опустился на хвойную подстилку, которую Уилсон в целях пожаробезопасности отгрёб от костра, сделав толстый валик. – А я почему-то этого даже не заметил – вы вроде без меня поладили.
- С ужином мы, кстати, тоже можем без тебя управиться, - нашёл, наконец, уязвимую точку Уилсон, - если ты намереваешься и дальше продолжать язвить и больше ни черта не делать.
Хаус скорчил скорбную мину и пошёл доставать из рюкзака сосиски.
- А шампуры у нас есть? – вслух задумался Уилсон.
- В лесу зачем тебе ещё шампуры? Веток сколько угодно.
- Разве ветки не перегорят? – удивился Уилсон.
Хаус обречённо вздохнул и принялся застругивать ветку ножом. Закончив, протянул Уилсону:
- Нанизывай. Конечно… кто мог отправить цыплёночка в скаутский лагерь!
- Я был в скаутском лагере, - обиделся Уилсон.
- И как он назывался? Санаторий для ослабленных детей с пограничными неврозами?
- Назывался «Лесные львы».
- Как? – переспросил Хаус. – Как-как? «Лесные львы»? – и расхохотался.
- Без тебя знаю, что львы в лесах не живут. Ну и что? Это просто название.
- И долго ты протянул в этом прайде?
- Пять дней, - со вздохом признался Уилсон. – Потом я позвонил родителям и наврал, что заболел.
- Похоже, мистер Лояльность не умел ладить с себе подобными?
- Просто большинство детей лет до пятнадцати – питекантропы. Я слишком отличался от них, чтобы ладить.
- А-а, ну, тогда понятно, почему ты не в состоянии надеть сосиску на палочку. У тебя же нет робота-манипулятора с пользовательским интерфейсом. А у питекантропа получилось бы.
- Ну, хорошо, надевай ты,- Уилсон протянул ему палочку и сосиску.
Хаус засмеялся:
- Да я сам подставился. Давай-давай, гомо эректус, видишь же, я готовлю тебе шампуры.
- Эректус? До сапиенса не дотянул? – как-то подавленно улыбнулся Уилсон.
- Ты что, обиделся? – удивился Хаус.
- На твою плоскую остроту? Если бы я на такое обижался, я бы от психолога не вылезал, если не психиатра…. Нет, Хаус, тут другое… Ты видишь: солнце село.
- А-а, да, это печально, - согласился Хаус. - Правда, немного успокаивает то, что такое случается каждый день, но кто я такой, чтобы…
- Случается каждый день, - перебил Уилсон, не дав ему возможности договорить. – Только каждый день для кого-то это случается в последний раз. И всегда есть крошечная вероятность, что для тебя. Особенно если у тебя неоперабельная тимома. Может быть, поэтому красота заката такая… такая щемящая…
Перед подобными откровениями, да ещё с отсылкой к опухоли средостения, язвительность Хауса пасовала. И сам он терялся, не зная, что сказать. И злился на Уилсона, потому что его друг всегда это любил – вываливать, как на стол, свои депрессивные эмоции, облекая их в слова монолога, перед собеседником, а тот как хочешь, так крутись. И, главное, как ни отреагируешь, будешь выглядеть бесчувственной сволочью, и никому не будет дела до того, что с твоей второй сигнальной системой всё в порядке, и слова – достаточный раздражитель, от которого у тебя самого, может быть, сердце занялось или сжалось от боли, а в глазах закололо что-то вроде алмазной пыли – мелкой, но твёрдой и нерастворимой.
- Не грусти, - нашёл он всё-таки слова и даже, кажется, интонацию. – У тебя ещё полно времени, - и, опасаясь совсем уж свалиться в сентиментальность, добавил: - Пожарить сосиски точно успеешь.
И Уилсон, действительно, принялся жарить сосиски, аккуратно поворачивая палочки и следя за тем, чтобы не подгорело, но окончательно успокоился он только тогда, когда последний оранжевый отблеск погас, поглощенный густой малахитовой зеленью ранней ночи. Хаус видел это отчётливо, не смотря на сгущающуюся темноту – по лицу, по глазам, по движениям рук и, особенно, пальцев. Закат погас – и словно разомкнулась электрическая цепь. Уилсон расслабился.
- Я тебя пригрузил? – виновато спросил он, снимая сосиски с огня и раскладывая их на пластиковой доске. – Это даже не из-за болезни, меня всегда как-то вгоняет в тоску на закате. Даже в городе, но там легко включить свет и задёрнуть шторы. Да и солнце садится за дома. А тут…. Но я бы всё равно этого чувства ни на что не променял. Так что всё в порядке, не тревожься. И передай мне кетчуп, пожалуйста…
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
|
| |
| |
| tatyana-ilina-61 | Дата: Пятница, 05.06.2020, 18:14 | Сообщение # 521 |
|
Окулист
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 148
Карма: 56
Статус: Offline
| "Сосиски с горчицей" - неподражаемо!  Да и вообще много замечательных моментов. Правда, вот такой вопрос, после их неоднократных в прошлом совместных походов, звучит немного странно: Цитата hoelmes9494 ( ) - Эй, а ты вообще умеешь их ставить? – спросил Хаус, вытряхивая палатку из чехла. – Колышки, шпагат, всё такое…?
Спасибо за проду, как всегда, самое сердечное!
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Понедельник, 08.06.2020, 19:39 | Сообщение # 522 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| Цитата tatyana-ilina-61 ( ) Правда, вот такой вопрос, после их неоднократных в прошлом совместных походов, звучит немного странно:
Ну, это был просто лёгкий троллинг, Уилсон же и одёрнул его - мол, сам знаешь, а я знаю, что ты умеешь.
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
|
| |
| |
| ntekaterinburg | Дата: Понедельник, 15.06.2020, 00:39 | Сообщение # 523 |
|
Новичок
Награды: 0
Группа: Пациент
Сообщений: 3
| Я тоже продолжаю читать. С апреля не заходила, дела-заботы, а тут такие шикарные отрывки! Спасибо большое, что не бросаете свои произведения. Ждём продолжения, конечно же.
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Воскресенье, 28.06.2020, 20:36 | Сообщение # 524 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| хххххххххххх
«Чуть-чуть» не хватило. Когда Хаус встал, по ноге опять побежало. Особенно после того, как пришлось отскочить от рассыпавшихся с гребня очередной волны брызг.
- Эй, у тебя свёртываемость в порядке? – нахмурился Уилсон.
- Вся не вытечет - свернётся, - беззаботно отмахнулся Хаус. – Что, уходим?
- Ну, солнце пока ещё вроде светит… тепло… - Уилсон явно избегал гостиничного номера всеми силами.
- Ладно, - покладисто согласился Хаус. – Дождёмся апокалипсиса. Давай только переберёмся вон к тому козырьку поближе.
Он ковылял с трудом – разбитое колено, видимо, разболелось в дополнение к привычной боли в бедре. Но место он выбрал хорошо: под каменным козырьком солнца, строго говоря, уже не было, но нагреть песок и камни оно успело сильно, и сидеть было тепло. А вот ветер сюда не долетал, хотя в двух шагах от них гонял по пляжу дюны, засыпая песком шезлонги и подстилки.
- Будет дождь, - сказал Уилсон, взглянув на небо.
Хаус покачал головой:
- Не будет. Посвистит – и стихнет.
- Откуда знаешь?
Хаус похлопал ладонью по бедру больной ноги:
- Она знает. Она знает даже, когда сосед в номере душ принимает.
- И ты что, можешь отличить после того, как поиграл с рипом и треснулся о камень? – недоверчиво поднял брови Уилсон.
- Могу. Это моя нога – я успел выучить её диалект.
- Здешние препараты… не работают? – после нескольких мгновений молчания осторожно спросил Уилсон.
- Работают.
- Мне кажется, у тебя боли сильнее стали…
Хаус покачал головой, но так неуверенно, что Уилсон подумал: он чего-то не договаривает.
- Послушай, ты сам-то вообще здоров? – спросил он. – Я не про ногу, я про… Ну, может сердце, давление – что там… Выглядишь ты…
- Всё равно пока лучше твоего, - отмахнулся Хаус, про себя думая, что будь Уилсон понастойчивее, он, пожалуй, проболтался бы – настолько глодала его тревога по поводу своего состояния. Только ни своего сердца, ни сосудов Хаус особенно не ценил. Будучи гениальным врачом, он втайне верил, что и сам, и любой неглупый коллега сумеет скорректировать и ишемию сердечной мышцы, и снижение детоксикационной функции и, в конце концов, со стентом, с иглой от аппарата диализа, с горстями таблеток по утрам, в обед и в ужин он сможет худо-бедно функционировать. Лишь бы не подвёл мозг. Рассудок. Самое ценное и самое хрупкое, как он уже однажды убедился. Галлюцинации в горящем доме не напугали его – в конце концов, он был в таком состоянии, в котором галлюцинации просто обязаны появляться. И всё их последующее путешествие через южные штаты в Мексику проходило под знаком вменяемости и трезвости, да и теперь галлюцинации не появлялись. Но эти провалы, о которых он вообще ничего не мог вспомнить, эта дезориентированность, бессонница, подавленность. Хаус был отличным диагностом, блестящим диагностом, и он не мог не видеть грозных признаков надвигающегося психического расстройства. Не стопроцентно, но вероятно. И что тогда будет с ним делать в чужой стране Уилсон – больной, слабый, как кошка, не знающий языка?
К тому же, в те редкие часы, когда ему всё-таки удавалось уснуть, он стал видеть во сне одно и то же: смерть Уилсона, и непременно по какой-нибудь его, Хауса, оплошности. А спасительное сознание того, что сон был просто сном, запаздывало всё сильнее, как, например, сегодня на берегу, когда он целую минуту не мог понять, на каком свете находится. Он и в воду полез только для того, чтобы прогнать страх. И, похоже, Уилсон о чём-то догадался – вон, как обеспокоенно заглядывает в лицо своими влажными глазами спаниеля. «Эль шоколад амарго».
- Уилсон, а что бы ты стал делать, если бы рак был не у тебя, а у меня? – спросил Хаус, прищуренно глядя туда, где по краю клубящейся тучи лезвием резало слепяще белое солнце.
- Уговорил бы тебя на химию, - быстро ответил Уилсон – так, словно уже обдумывал прежде этот вопрос.
- А если бы я, как ты, упирался?
- Собираешься раком заболеть?
- А ты собирался?
- Слушай… - Уилсон крутнулся на песке, образуя вокруг себя воронку, и уставился Хаусу в глаза. – Ты меня не пугай. Есть какие-то признаки?
- Нет никаких признаков, я здоров. Считай, что это статистический опрос.
Уилсон поёжился:
- Не люблю статистику.
- А она тебя любит, выбрала из минимального процента. Ты просто скажи, ты потащил бы меня силой или обманом в Мексику, если был бы шанс, или сделал бы всё по правилам прямо в Принстоне?
- Ты сам знаешь. Сделал бы всё по правилам прямо в Принстоне. Зачем ты спрашиваешь, Хаус? Мне не нравятся такие вопросы.
- Спрашиваю, потому что хочу услышать ответ. Да не смотри ты так – нет у меня рака. То есть, получается, поменяйся мы ролями, и будь у тебя в активе только Кавардес, шанса бы у меня не было?
- Ну, просто сидеть и смотреть, как ты умираешь, я бы, наверное, тоже не стал. Но вёл бы я себя по-другому. Да и ты вёл бы себя не как я… Странный разговор у нас, Хаус… - покачал он головой. – Я не понимаю, чего ты добиваешься. Не знаю я, как бы вёл себя – представить не могу. Тебе часть мышцы удалили, не посоветовавшись - ты всю жизнь этого простить не можешь, а я бы, наверное, согласился на ампутацию, лишь бы боль не терпеть. Мы разные. А метод Кавардеса… Не знаю. Я, как показала практика, боюсь смерти до какой-то удушливой нестерпимости, до паники. А ты с ней забавляешься – вот хоть бы и сегодня. Как можно сравнивать наши приоритеты! Как можно сравнивать, кому какая сгодится мотивация. Я скажу одно – и это правда: если бы рак был у тебя, а я видел хоть какой-то вариант продлить тебе жизнь, я бы костьми лёг в поисках годной мотивации. Но обманом тащить тебя в Мексику было бы самым дерьмовым решением всё по той же простой причине: ты – это ты, а я – это я. Да я бы и не сумел. Игру такого жанра ты раскусываешь ещё до начала ставок.
Он замолчал и снова стал пересыпать песок, а потом спросил, уже не акцентируя и даже не поднимая головы:
- А что, ты думаешь, должно случиться такого, что я буду вынужден против твоей воли лечить тебя? Ты снова видишь того, кого нет?
Это хорошо, что он не смотрел, потому что Хаус не удержал лица.
Продолжение двенадцатого внутривквеливания.
Ночью Уилсон проснулся от вполне естественного желания. У него не было того, что называют «королевский мочевой пузырь», и ночью он нередко вставал даже дома, а уж тем более, когда спать не слишком удобно и, пожалуй, холодно.
Хаус спал поверх спального мешка под одеялом, и прохлада его, похоже, тоже донимала – он подтянул колени к груди и обхватил их руками.
Уилсон осторожно, стараясь не задеть и не разбудить, перебрался через него и вылез из палатки.
И остолбенел от открывшейся ему красоты.
Светила полная луна. Её серебристый свет, как в зеркале, отражался в каждом узком белесоватом листочке ивы, тени от сосен лежали ровными рядами, чередуясь со светлыми пятнами, а озеро искрилось и переливалось, подёрнутое мелкой рябью. И было совсем не холодно – это спросонок ему показалось от долгой неподвижности, а сейчас касания ночного воздуха были ласковыми.
И ещё он слышал каждый вздох ветра, каждый легчайший всплеск, каждое поскрипывание сосновых стволов. А в небе над ним были звёзды. Миллионы, миллиарды искр, складывающихся в частью знакомые, частью неведомые узоры, и за каждой искрой таился целый мир, отнесённый на безумное расстояние в космической бесконечности.
Уилсон стоял, широко раскрыв глаза, и просто вбирал в себя вселенную, невольно приходя к тому же, к чему приходит каждый подолгу задержавший взгляд на звёздном небе: насколько же отдельный человек – вот он, к примеру – ничтожен и случаен.
И вдруг высокий переливчатый свист вторгся в его каталептический абсанс. Это, действительно, был соловей, примостившийся где-то на ветке одной из ближних сосен.
Уилсон резко выдохнул, только теперь сообразив, что уже с минуту не дышал. Лёгкие наполнились кислородом, и одновременно с этим стало легко на сердце, как будто с него откололась какая-то тяжёлая сдавливающая скорлупа. Он вспомнил, что его заставило выйти из палатки, и сделал это, отойдя на несколько шагов в сторону. Но в палатку не вернулся. Вместо этого, стаскивая на ходу толстовку, спустился к озеру, где на самом берегу разделся окончательно и опасливо ступил в воду, которая вблизи курилась, словно сухой лёд.
Но это был тёплый пар, и вода в озере оказалась куда теплее воздуха – Уилсон погрузился в неё без всплеска, легко и радостно, как в тёплую ванну, и поплыл, медленно расталкивая, разводя руками вместе и упругое, и податливое тело воды.
« Я живой, - толкалось у него в висках не понимание, не суждение, а, скорее, ощущение. – Я чувствую кожей ласковую воду, я вижу серебристый блеск озёрной глади, я слышу соловья. Я ел сегодня обжаренные сосиски и только что справлял нужду. Я живу, но я умру через пять месяцев – как так может быть?»
Кажется, именно с этой минуты его страх превратился в тягостное непонимание – он прошёл все стадии до смирения, и завис, не в состоянии ни смириться, ни сопротивляться.Добавлено (28.06.2020, 20:37)
---------------------------------------------
- Эй! – окликнул с берега встревоженный голос Хауса. – Русалок кадришь или с водяным о бейсболе треплешься?
- Вода тёплая, - сказал Уилсон, поворачивая к берегу.
- Серьёзный аргумент для купания в два часа пополуночи.
Перекрикиваться дальше, мешая звучащей лесной ночи, не хотелось – Уилсон молча подплыл к застывшей в лунном свете чуть сутулящейся фигуре в джинсах и свитере и, дрожа и зябко обнимая себя за плечи, выбрался из воды.
- Тебе сейчас только простуды не хватает для полного счастья, - сказал Хаус, кидая в него поднятой с земли футболкой и трусами. – Одевайся скорее.
- Вода тёплая, - повторил он, послушно натягивая бельё. – Это на выходе по мокрому пробирает… немножко. Хаус…
- Что?
- Спать не хочется. Такая ночь…
Он, в принципе, был готов к какой-нибудь циничной ехидной реплике – обыкновенно Хаус высмеивал сентиментальность и восторженность с особой ядовитостью. Но не дождался.
- Мне тоже, - вместо этого ответил Хаус. – Давай посидим у огонька. Не каждую же ночь попадаешь в такое волшебное место, - и он запрокинул голову, щурясь на звёзды.
Уилсон кое-как подобрал отвисшую челюсть и принялся собирать хворост – обломанные ветром и временем сосновые лапы. Зрение даже напрягать не приходилось – луна освещала поляну, как фонарь.
Хаус уже склонился над прежним костровищем, стараясь раздуть ещё не до конца дотлевшие угольки. Уилсон ссыпал хворост рядом и стал совать подсохшие хвоинки к розовым искрам, пробегающим по серо-чёрному слою золы. Они вспыхивали и гасли, и это было похоже на какую-то игру.
- Не суетись, «лесной лев», - снисходительно остановил его Хаус. – Дай-ка сюда эту веточку. А теперь ещё вон ту. Видишь разницу между бойскаутом и воспитанником детского военно-патриотического лагеря «Желторотые рейнджеры».
- «Желторотые рейнджеры»? Ты серьёзно?
- Почти. На самом деле эта богадельня называлась: «Юные патриоты» - тошнотворное название. Каждое утро подъём в шесть, ледяная вода – реально ледяная, в ней ледышки плавали, кросс, построение к поднятию флага. До завтрака накачка мозгов патриотической чушью, после – потогонная военная забава: бег с препятствиями, охота на лис, уроки выживания, борьба, стрельба, маршировка. После обеда час отдохнуть – и вылизывание лагеря до состояния операционной. Рот открывать только с разрешения. Отклонение от режима, дерзость, любой другой проступок – карцер. В библиотеке только уставы и книжки по баллистике, после отбоя поссать только с письменного разрешения. Серьёзно, с письменного: дежурный надзиратель выписывал увольнительную в толчок.
- И долго ты там выдержал? – с интересом спросил Уилсон, с трудом представляя себе способность Хауса даже в детстве подчиняться подобной дисциплине.
- Дольше, чем думал. Отец закатал меня туда на всё лето, я сбежал на седьмой неделе. Обещал, что вскрою вены себе, а потом ему, если он снова отправит меня туда.
- А он?
- Не поверил.
- А ты?
- Порезал себе запястье в пяти местах. До «потом» он доводить не стал – просто выдрал меня и устроил дома такой же лагерный режим, включая карцер и ванну со льдом. Должно быть, искренне считал, что таким образом воспитывает из меня мужчину. Но, справедливости ради, всё моё детство я ему аккуратно предоставлял поводы быть недовольным мной, а разговоры, к которым он прибегал до того, как взяться за ремень, на меня не действовали. Я всё время делал назло, и был в этом чертовски изобретательным шкетом.
- А мать?
- Мать обладала слишком мягкой натурой, чтобы пытаться гнуть голыми руками закалённый металл. Отец подавлял её и, мне кажется, любовь и уважение к нему прекрасно уживались в ней со страхом и ненавистью к нему же. Но он содержал нас, тащил на своих плечах всю семью, и она это прекрасно осознавала. Возможно, будь у меня братья или сёстры, его воспитательный зуд распылился бы на всех понемногу и угас от снижения концентрации, но, увы, я был единственным ребёнком. В восемнадцать, когда я уезжал в мед, я должен был чувствовать себя японским самураем, отринувшим военную карьеру ради презренного ремесла костоправа. По мнению моего отца, это вполне себе стоило сеппуку.
- Он был недоволен тем, что ты стал гениальным врачом? – удивился Уилсон.
- Он смирился с этим примерно к тому времени, как я стал заведовать отделом, уже после всей этой истории с моей ногой. И, кстати, эта чёртова нога стала для него отдельным оскорблением с моей стороны – мало того, что я ухитрился подцепить какую-то несчастную штатскую, обывательскую аневризму - не рану, полученную в бою, как ветеран Вьетнама – но ещё и смею ныть и глотать наркоту из-за такой ерунды.
Хаус говорил, глядя в разгоревшийся его стараниями огонь, и оранжевые вспышки в его светлых глазах казались огненными всполохами другого пламени – того, которое сейчас пожирало его изнутри. Уилсону вдруг захотелось обнять его – не взрослого своего друга доктора Хауса, а двенадцатилетнего Грега, кудрявого и длинноногого, так и не нашедшего точек соприкосновения со своим требовательным авторитарным отцом, которого, не смотря ни на что, он любил и которым гордился.
Обниматься он, конечно, не стал, но протянул руку и взял Хауса за запястье:
- Ну, всё, - тихо проговорил он. – Не надо об этом вспоминать. Твой отец умер…
- Все умирают, - сказал Хаус. – Это ничего не значит. Факт смерти можно вынести за скобки, как общий знаменатель. Мы живём в скобках, до того, как будет произведено последнее действие.
Уилсон коротко вздохнул и, не выпуская его руки, придвинулся ближе.
- Хаус, – проговорил он слабым голосом с отчётливой тоскливой ноткой. – Хаус, я не хочу умирать…
- Я знаю, - спокойно кивнул Хаус. – Но это не то, что я хотел бы от тебя услышать.
И он вдруг сам придвинулся ближе и, обняв Уилсона за плечи, привлёк к себе. От него привычно пахло бензином и чем-то знакомым, медицинским – дезсредством, латексом, смесью лекарств. Этот запах, неизменно тревожащий любого обывателя, не связанного с медициной, Уилсона успокаивал, как запах родного дома.
- Слышишь? - тихо спросил Уилсон, поднимая голову. – Соловей… Я же тебе обещал, что он будет – видишь, я не врал.
- Чш-ш, - прошептал Хаус. – Пусть поёт…
хххххххххххх
И снова ночью Хаус не мог заснуть. Спать хотелось, и налитая тяжестью голова нудно ныла от усталости, но стоило ему начать дремать, как словно кто-то встряхивал его за плечо, и глаза сами распахивались, а сердце колотилось где-то в горле.
Причём, вечер они провели просто чудесно – посидели в баре, слушая настоящий мексиканский оркестр со всей его атрибутикой – пищалками, стучалками и широкополыми сомбреро. Уилсона больше не тошнило даже от бурито с цыплёнком в остром соусе, он только вместо пива предпочёл содовую и не особенно усердствовал с количеством еды. Хаус оживлённо болтал на тысячу разных тем, а он умел болтать интересно, когда был в ударе, блеща памятью и эрудицией. На небольшой эстраде танцевала девушка в чём-то маленьком и блестящем. За столиками кое-где появились люди – дело шло к рождеству, и туристов становилось больше. И даже тот тип, с которым Хаус подрался, за что и попал в тюрьму, появившись в зале, ничего не испортил – насмешливо отсалютовал им бокалом и показал, стукая себя кулаком по челюсти, как отметелит Хауса в следующий раз. Хаус почтительно склонил голову и показал средний палец. На мгновение Уилсон было встревожился, но зря – парень просто заржал и заказал себе ещё пива, тут же перестав обращать на Хауса и Уилсона какое-либо внимание.
Так что вечер прошёл мирно и приятно, завершившись возвращением в номер, сонливостью и умиротворением, а вот ночь Хауса уже не пощадила, позволив заснуть, прислушиваясь к ровному дыханию Уилсона, лишь на несколько минут. Потом она просто взмахнула перед ним обрывком жуткого сна, заставив распахнуть глаза и задохнуться – и понеслось. Нет, в принципе, можно было принять очередную дозу снотворного, и оно бы даже подействовало, но Хаус не спешил с этим, напуганный своими эпизодами дезориентации, опасаясь в какой-то момент вовсе не вынырнуть сознанием в реальность, остаться во владении сна, во владении бреда, что пугало его до жути. Причём, он понимал, что само такое опасение было уже ненормальным, но от этого понимания делалось только хуже. К тому же, Хаус чётко знал, что бессонница не просто является предиктором доброй половины психозов, она, по сути, и патогенетический механизм, и первый симптом психического расстройства. И вот, обтекаемый уходящим временем, он лежал на спине, таращась в темноту, не вполне отдавая себе отчёт, больше борется со сном или с бессонницей. А раздражение нарастало вместе с головной болью, и уже хотелось закричать, швырнуть, разбить что-то, причинить боль себе или, что ещё хуже, Уилсону. Особенно захлестнуло его это желание, когда Уилсон с другой половины всё ещё общей из двух сдвинутых кроватей вдруг негромко спросил:
- Опять не можешь уснуть?
- Вот каким надо быть ограниченным тупицей, - прошипел Хаус, чтобы быть в состоянии только изрекать самоочевидные банальности! «Небо голубое», «Трава зелёная», «Не можешь уснуть». Нечего сказать – просто заткнись, о`кей?
- Иди сюда, - сказал Уилсон и, хозяйски обхватив за плечи рукой, притянул его ближе.
- Да ты охренел! – брыкнулся было Хаус, но Уилсон прижал его к себе с силой большей, чем можно было предположить, глядя на его исхудавшие руки.
- Тише, не рыпайся. Лёгкий массаж для успокоения нервов, пока ты меня подушкой не придушил. Платить не надо. И насчёт ноги улучшения не обещаю. Зато, может, голова пройдёт.
- Я не…
- Тс-с… - Уилсон решительно запустил пальцы ему в волосы – похоже, не надо было разрешать этого прежде, а то ишь, понравилось. – Закрой глаза и перестань мне сопротивляться. Давай-давай, расслабься – я же тебя не насилую. Расслабляйся… - и небрежно потрепал по груди, наглец!
«Давненько Сумчатый Кролик не был таким властным, - подумал Хаус, с удовольствием ощутив, что короткая перепалка немного успокоила его, рассеяв ночной страх. – Ему и правда становится всё лучше. Может, у него, действительно, есть теперь обещанные три года. Не так мало… Надо ещё раз обдумать методику Кавардеса – что, если я бы смог сам рассчитать необходимое комплексное воздействие, и через какое-то время попытаться ещё раз…»
Он отвлёкся на эти мысли, а когда вернулся к действительности, ладонь Уилсона неторопливо и размеренно скользила по его плечам, груди, бокам, не слишком легко, но и не надавливая – так любящий хозяин гладит собаку или кошку, задавая определённый ритм и удерживая его достаточно долго. Сказать, что это приятно… Хаус не сказал бы этого и под дулом пистолета, но такие прикосновения, действительно, успокаивали и расслабляли – ему уже не хотелось ни заорать, ни, скажем, ударить Уилсона – хотелось, чтобы Уилсон просто продолжал и продолжал свой «лёгкий массаж для успокоения нервов». Притом, что другая его рука проделывала что-то уж совсем странное – самыми кончиками пальцев он легко и невесомо, но не щекотно, штриховыми движениями касался лица Хауса – беспорядочно и бессистемно – лба, переносицы, скул, подбородка, надбровных дуг, словно стряхивал с них невидимую пыль, не задевая только чувствительных губ и век. Хаус невольно прикрыл глаза от этих прикосновений и поймал себя на том, что снова неудержимо задрёмывает. Вот только за плечо его больше не встряхивали – Уилсон продолжал оглаживать его плечи и не подпускал к ним ничьих воображаемых ладоней. Поэтому и сердце не взлетало из грудной клетки в горло, трепыхаясь, как вспугнутая птица, а билось, как ему и полагается, размеренно и двухтактно, отдаваясь в ушах на счёт: «и - раз, и – два, и - три». «Боже, я, кажется, по-настоящему засыпаю, - меркнущим сознанием подумал Хаус. – Какое блаженство…»
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
|
| |
| |
| tatyana-ilina-61 | Дата: Понедельник, 29.06.2020, 21:41 | Сообщение # 525 |
|
Окулист
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 148
Карма: 56
Статус: Offline
| И какое блаженство всё это читать! Спасибо огромное!
|
| |
| |
|
Наш баннер |
|
|
|
