Мини-чат | Спойлеры, реклама и ссылки на другие сайты в чате запрещены
|
|
|
Пять часов пополудни под созвездием рака.
| |
| hoelmes9494 | Дата: Среда, 23.03.2016, 12:54 | Сообщение # 631 |
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| В течение дня мы с Хаусом больше не видимся. Он занят своим неопластическим синдромом, который почти сразу отвергает и начинает искать коллагеноз. Я вижу, как сотрудники терапии землю роют, добывая анализы, исследования и анамнестические данные. Потом он и хирургов подключает — биопсия почки, кажется. Делает Корвин, Хаус присутствует и мешает. И обедает он не со мной, а с Корвином — похоже, о чём-то не успели доспорить в процедурной. Впрочем, мне и самому работы хватает — вновь поступившим нужно подобрать схему, прежним написать дневники и внести изменения в лечение, а Мигель как раз сейчас взял пару дней по болезни. С Лейдингом мы умудряемся сосуществовать на одной территории, не пересекаясь, и при необходимости в качестве посредника между нами бегает Рагмара.
И всё время, неотступно, меня преследуют мысли о завтрашнем разборе. Не то, чтобы я его очень боюсь, но мне неловко и непривычно, и с каждой минутой — всё больше. За почти тридцать лет моей врачебной жизни со мной многое бывало: клинические разборы смертельных случаев, подозрения в халатности, объяснения, даже суды, но на «дисциплинарку» меня ещё, кажется, ни разу не дёргали. И осознание неприятной новизны, как ощущение неотступной тяжести, всё время словно висит над головой, чем бы я ни занимался.
А к вечеру, когда я уже заканчиваю все дела, кроме писанины, и располагаюсь ради неё в кабинете сняв пиджак и немного расслабившись, вдруг появляется Блавски.
- Злишься на меня?
Я пытаюсь найти слова, но, осознав всю тщетность поиска, честно отвечаю, пожимая плечами:
- Я не знаю, что на это ответить.
- А я не знаю, что тебе сказать, - тут же подхватывает она. - Хочу, чувствую, но — не знаю. Я вела себя, как идиотка?
- И продолжаешь. Потому что твой приход сейчас сюда не противоречит понятию «вести себя, как идиотка».
- Между мной и Киром ничего не было, - вдруг говорит она.
- Ты думаешь, это очень важно?
- А это... не важно?
- А почему мне должно быть важно, чего не было между вами? Мне важнее, что есть между нами.
- А между нами... всё кончено? - спрашивает она, понимающе улыбаясь дрожащей улыбкой.
Боже, как я люблю её!
- Да, Ядя, между нами всё кончено.
- И ты не будешь... сожалеть?
На этот раз я не отвечаю долго. Но, наконец, говорю.
- Это подло, Блавски.
- Подло — это я умею, - улыбается она, словно я какой-то талант одобрил, а не в подлости уличил.
Я откладываю в сторону бумаги и сам отодвигаюсь вместе со стулом от стола.
- Чего ты хочешь?
- Чтобы ты меня любил, - отвечает легко, словно мы с ней в игру играем.
- Я тебя люблю.
-Заниматься с тобой сексом.
Меня вдруг посещает что-то вроде «дежа-вю». Вот так же я отчаянно и навсегда несколько раз пытался порвать с Хаусом. Но тогда Хаус не был виноват. Впрочем, пожалуй, и я тоже.
- Ты же знаешь: у меня «тяжёлая» фармсхема. Я практически асексуален.
Зачем эти виляния?
- А проверить позволишь? - лукаво и не слишком добро усмехается, наклоняя голову к плечу.
- Прости, я пытался смягчить. Сексуальность здесь не при чём.
- А чего ты хочешь? - вдруг спрашивает она.
- Я?
- Ну да, ты? Ты сам?
И тогда я рассказываю ей про металлическую бабочку с живым сердцем. Ту самую, однажды придуманную на кружевном мосту через каньон красивую сказку о смысле жизни и смерти.
- Она понимает, - говорю я, прикрыв глаза и не глядя на Блавски, - что там, внизу, на земле будет боль и смерть. Но она живёт мгновением захватывающего дух полёта. И в этот миг ей открыты все тайны, и она слышит музыку и видит всё то, что хотела бы видеть, и все видения в этот короткий миг, действительно, становятся правдой для неё. И она чувствует любовь к себе — остро, как удар. И любит сама. До боли, до слёз. Самый великолепный оргазм перед этим мгновением — просто приступ икоты. Но это всего лишь одно мгновение, и оно — последнее.
- Так чего же ты хочешь? - снова шёпотом спрашивает Блавски.
- Хочу, чтобы это мгновение было долгим.
- Тогда оно перестанет быть мгновением, - вслух задумывается Блавски. - Превратиться просто в полёт...
- Ну, и пусть.
- И ты будешь в этом полёте один?
- И да, и нет. Это же полёт...
- Мне тебя не хватало...- говорит она задумчиво, глядя в сторону.
- Я никуда не уходил,- напоминаю ей.
- Ты же знаешь, почему уходила я. Я боялась за тебя.
- Да. Я тебе почти благодарен.
- И это «почти» будет теперь тем самым мечом, который ты кладёшь между нами?
- Я?
- Если бы ты не был таким замкнутым, таким закрытым, таким... таким...
- Лживым? Болтливым? Доверчивым? Недоверчивым?
- Ты издеваешься, да?
- Я пытаюсь помочь тебе найти потерянное слово.
- Хорошо, дело не в слове. И, в любом случае, ты его уже нашёл в числе прочих.
- Ты винишь меня в том, что повелась на развод Лейдинга, в том, что бросила меня, в том, что была с Корвином? Или в том, что бросилась мне на помощь и пострадала сама? Это ведь был твой выбор -у нас и до этого не было всё безоблачно.
- А тебе, кажется, доставляет удовольствие терять?
- Мне? Ты ведёшь нечестную игру, Ядвига...
- Я не играю. Мне очень плохо, Джим. На самом деле.
- Я не могу тебе помочь.
- Ты... разлюбил меня.
- Нет. Только не спрашивай «так зачем же» или «так почему же», ладно? Я просто не найду слов, чтобы тебе ответить. Не знаю, как выразить то, что чувствую.
Она встаёт и заходит со спины. Её руки на плечах...
- Прости меня, Джим.
- Тебе тоже не за что извиняться. Так получилось...
- Как же мы будем дальше?
- Мы просто, наверное, не будем «мы»...
Она начинает массировать мне плечи. Пальцы тонкие, но сильные. Приятно. Откидываюсь назад, ей навстречу, закрываю глаза. Если это маневр, ничего у неё не выйдет. Но расслабиться и просто понаслаждаться — почему нет?
- Но мы - не враги? - спрашивает она, чуть — я это слышу по голосу — улыбаясь.
- Ни в коем случае.
- Мы-друзья?
- Не знаю... Может быть.
- Но мы, по крайней мере, коллеги?
- О, да... Это безусловно.
Она наклоняется и прикасается губами к моим волосам.
- Коллеге ты этого не позволил бы.
- Мы — друзья, - признаю я.
И всё-таки хорошо, что она нашла в себе силы прийти. По крайней мере, мы сможем теперь находиться рядом и делать одну работу — до этого момента я не был уверен, что смогу. Грустно, и сердце щемит, и в глазах песок, но настоящей тяжести, настоящей тоски больше нет. Спасибо ей за это.
- Хорошо, что ты заговорила об этом первая, Блавски. Наверное, теперь нам обоим будет немножко легче.
- Я всё-таки люблю тебя, - говорит она с отчаяньем, как будто все последние месяцы спорила об этом с кем-то, но так и осталась при своём.
- Давай не будем торопить события, ладно? - прошу я, всё больше разнеживаясь в её руках. - Хауса ещё могут заставить выгнать меня завтра.
- Хауса никто никогда не может заставить сделать что-то против его совести.
- Но жизнь основательно изгадить ему всё-таки можно. Не хочу,чтобы из-за меня.
- Тогда тебе нужно подготовить хорошую речь. Ты думаешь над этим?
- Думаю...
- Джим, будет лучше, если ты скажешь правду. Не надо щадить ничьих чувств — то, что сказал Лейдинг, могло вывести из себя совершенно объективно. Это было оскорбительно. Я плакала. Ты почувствовал возмущение. Это — нормально. Скажи им.
- Я подумаю. Спасибо, что ты... позволяешь.
- Спасибо, что ты заступился. Знаешь... я только недавно поняла, почему он такой. У Лейдинга это пунктик - тератофобия. О таких, как он, была статья в журнале. Психическое расстройство, когда отклонения от нормы, уродства других людей — пугают, создают ощущение нестабильности мира и, следовательно, собственной уязвимости. Он здорово облажался, выбирая работу врача. Работая врачом, он всегда будет под прессингом, а выход — неприятие, агрессия. Ему нужно было идти в хореографы.
- И там, увидев стёртые ноги балерин, он тоже начал бы избивать их. Нигде нет среды совершенно без отклонений. Ему не найти тихой гавани.
- Тихую гавань можно найти только внутри себя — ты сам знаешь. Нет умиротворения в душе — его не найдёшь ни в каком Ванкувере.
- И ты из-за этого злилась на меня последнее время? Из-за того, что я ищу во вне то, что должен искать внутри себя?
- Или меня. Я готова была предоставить. Но ты всё время бежал, ускользал и молчал. Даже когда ласкал меня, ты делал это, как шпион, почти тайно. Хаус говорил, ты склонен всегда проговаривать проблему, решать её сначала языком. Ты не разговаривал со мной совсем.
- Не обвиняй меня, - сказал я ровным голосом. - Сейчас уже не важно, из-за чего. А выводов на будущее всё равно не сделаем ни я, ни ты. Потому что у нас вряд ли так много будущего — у меня, во всяком случае. Я не хочу больше ни новых друзей, ни новой любви. Мне хорошо в бамбуковом лесу.
- Ты врёшь! - резко сказала он.
- Я проговариваю проблему. Решаю её языком. Спокойной ночи, Ядвига. Тебе же ещё домой добираться.
- Твоя кошка сдохла, - сказала она, отступая назад, к самой стене. - А Корвин съехал. И мне одиноко и грустно, и я знаю, что во всём сама виновата, но я совсем не хочу домой. Там пусто и тоскливо.
- Возьми побольше дежурств по больнице, - посоветовал я. - Я пробовал. Помогает. Ещё могу тебе звонить по телефону по вечерам, если ты сама придумаешь, о чём говорить. Могу зайти на чай, если хочешь. Только не сегодня, ладно?
- Я стала лучше понимать Лизу Кадди, - усмехнулась она. - Когда никто ни в чём не виноват, это — самое худшее, правда?
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Понедельник, 28.03.2016, 10:48 | Сообщение # 632 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| Ночью не могу заснуть. Шторки не задёрнуты, и по потолку скользят световые пятна правильной геометрической формы. Думается как-то обо всём сразу: о кошке, которая сдохла — не в первый раз, между прочим, но теперь, надо полагать, окончательно, о наших прекратившихся отношениях с Блавски, о том, почему и куда съехал от неё Корвин, о Харте, у которого всё чаще регистрируются перебои в работе сердца и которому надо бы позвонить, о Марте и Кэмерон, об их ребёнке. О Хаусе. О больнице, которая как-то мягко, исподволь, сделалась из небольшого диагностического филиала «ПП» довольно крупным узкоспециализированным амбулаторно-стационарным центром, и понятно, что приток капиталов в наш карман обеспечивает ни что иное, как громкие имена Хауса и Корвина. Единственное, о чём я совершенно не думаю, так это о том, что буду говорить на заседании дисциплинарной комиссии, а за окном уже мало-помалу начинает светать, и я удивляюсь про себя тому, что, не смотря на бессонницу, ночь прошла очень быстро. Не так ли стремительно проходит для заключённого ночь перед казнью?
Осторожно, чтобы не разбудить Хауса, встаю и пробираюсь на кухню. Сварю на завтрак какао и испеку, пожалуй, вафли — Хаус их любит, а времени у меня до начала слушания, сколько угодно. А что будет, интересно, если меня признают несоответствующим должности? Вступится за меня Хаус, просто проигнорирует решение или назначит другого главного врача? Что бы он там ни говорил, больница ему дорога, и как в ней идут дела — важно. С другой стороны, что произойдёт со мной, ему тоже важно. И кто наябедничал про этот случай? Просто голова кругом.
Пока вожусь с завтраком, вякает будильник у Хауса, а через минут десять он сам появляется на кухне — как всегда после утреннего туалета, мокрый и взъерошенный.
- О-о, - говорит, принюхиваясь. - Мы празднуем твоё распятие перед дисциплинарной комиссией?
- Подлизываюсь к боссу, которому могут посоветовать указать мне на дверь, - стараюсь отшутиться, но шутка получается унылой из-за того, что доля шутки в ней стремится к нулю.
- Гм... Значит, как выясняется, празднуем мы... труса? - шутит он, уж точно, получше моего.
- Я ничего не боюсь, - говорю я. - В конце концов, работа — не вопрос жизни и смерти, свои пять лет я доживу и на пособие по инвалидности. Просто будет грустно, если придётся уйти. И ещё... хочется, чтобы побыстрее закончилось это всё...
- Ну, ты чего раскис? - хмурится Хаус. - Не выспался?
- Совсем не спал. Где у нас клубничное варенье?
- В холодильнике.
- Зачем ты его туда поставил? Холодное варенье не льётся.
- Плевать тебе на варенье, - прозорливо замечает Хаус, но я упираюсь:
- Я хотел им вафли начинить, и сливки сверху. Ты же так любишь.
- На сливки тебе тоже плевать.
- Но мне на тебя не плевать, - говорю с вызовом. - Ты любишь вафли с клубничным вареньем и сливками, я делаю их на завтрак. Ты ищешь глубокий смысл, я не вижу, чем мог бы...
- Мне тоже на тебя не плевать, - перебивает он. - И ты это знаешь, но тебе почему-то обязательно нужно, чтобы я сказал — какое-то преклонение дурацкое у тебя перед ничего не значащим сотрясением воздуха. Давай поедим уже.
Аппетита у меня тоже нет — даже немного подташнивает. Пью какао и начинаю собираться. Руки дрожат — с трудом справляюсь с галстуком.
- Ты что, так хочешь идти? - придирчиво щурится Хаус. - В этом костюме?
- А что? - я слегка теряюсь - Это хороший костюм.
- Человеку, который избивает своих подчинённых, костюм очков не добавит. Ты в нём будешь смотреться настоящим монстром официоза. Снимай.
Он подходит к шкафу, долго шарит в нём и, наконец, вытаскивает мягкие вельветовые брюки и светлую демократичную безрукавку.
- Надевай вот это.
- Хаус, мне велика эта рубашка.
- Вот и хорошо. Просто отлично. Верхнюю пуговицу расстегни.
- Шрам будет видно.
- Наивняк! Шрамы украшают мужчин — слыхал? И ты будешь выглядеть по-любому красивее Лейдинга, который свои «боевые ранения» в промежности демонстрировать постесняется. Иди, погляди на себя.
С опаской подхожу к зеркалу. Человек, отражающийся в нём, явно моложе меня, хотя и измождённей. Рубашка широковата в плечах, голые незагорелые руки торчат из слишком широких рукавов трогательно и немного нелепо, браслет мониторирования охватывает запястье тоже неплотно. Из-под воротника отчётливо виден лиловатый витой шрам. Волосы отросли — давно не стригся — и лежат немного небрежно.
- А вот парфюмом облейся дорогим, - командует Хаус.
- Хочешь, чтобы я их на жалость брал? Или после заседания намечена культурная программа вроде выпрашивания милостыни у дверей супермаркета? Тогда парфюм не катит — селёдочные хвосты бы лучше подошли.
- Хочу, чтобы ты не выглядел, как хладнокровный деляга и карьерист. Но и грань лучше не переходить. Поэтому парфюм и туфли — на уровне. Речь подготовил?
- Нет. Не хочу ничего придумывать, не хочу выкручиваться...
- Молодец, - неожиданно хвалит он. - Всё правильно... Кстати, ты знаешь, что слушание будет открытое?
- Как «открытое»? - пугаюсь я.
- В аудитории «ПП» при скоплении почтеннейшей публики. Дело серьёзное, поэтому и порка ожидается публичная. Да не трясись ты. Заодно и тебе тренинг, как меньше зависеть от чужого мнения и быть, а не казаться — так, вроде, там значится, в списке добродетелей? Куда! - останавливает он меня возле машины. - За руль не лезь — мне жизнь ещё дорога. Сам поведу.
Знакомые до квадратного сантиметра коридоры учебного госпиталя «Принстон-Плейнсборо» встречают, как незнакомые, холодом и отчуждением. Персонал косится с неодобрением.
- О, - восклицает вдруг кто-то из молодёжи. - Доктор Хаус? Здравствуйте, доктор Хаус!
- Я ещё и жонглировать умею, - на ходу фыркает Хаус, которому такое откровенное внимание неприятно.
В актовом зале уже собрались за столом официальные зануды в костюмах. В лицо я знаю только Броудена и гендиректора «ПП» - остальные незнакомые. Должен быть ещё завкадрами, но я его не вижу. Зато «Монгольфьер» - вот он. И Сё-Мин скромно пристроился в сторонке. Ух ты! Да их семь человек — вот это кворум! Кадди с ними не сидит — Кадди в первом ряду амфитеатра рядом с Мартой. Марта машет рукой. Она ещё очень бледная, но улыбается — думаю, успела до заседания повидаться с малышкой. Здесь же вижу Чейза, Корвина и Блавски. Они замечают наше появление и довольно приветливо кивают. Люди на сцене тоже здороваются, и я здороваюсь с ними. Расположить к себе, быть вежливым и спокойным, не нервничать.
Хаус усаживается на ряд приставных стульев, устраивает свою трость, аккуратно и обстоятельно располагает длинные ноги — выглядит по-хозяйски.
- Доктор Хаус, займите место за столом, - предлагает председательствующий.
- Я — инвалид, - смиренно отвечает Хаус. - Мне по ступенькам тяжело подниматься. Останусь здесь, с моим главврачом.
- Вы разве не получили предписания отстранить доктора Уилсона от должности до вынесения решения? - сварливо спрашивает «Монгольфьер».
- Получил и исполнил. Мой главврач временно отстранён от должности главврача — обязанности главврача вместо него сейчас выполняет его заместитель — не главврач.
Смешливый Чейз тихонько фыркает. Но тут же все отвлекаются на прибывшего Лейдинга. Вот он выглядит строго, официально и подчёркнуто добропорядочно: костюм, галстук, аккуратная причёска, доброжелательное выражение лица. Громко здоровается — с ним тоже громко и пискляво здоровается Корвин, Марта кивает, остальные молчат. Блавски отворачивается.
Лейдинг и подходит целенаправленно к Корвину, о чём-то заговаривает вполголоса, садится рядом. Чейз слегка отодвигается тесня Марту к Кадди.
- Ну, пожалуй, начнём — ждать вроде больше некого, - говорит, кашлянув, председательствующий. - Доктор Смит, изложите вкратце суть дела.
Сё-Мин встаёт со своего места и сухо рассказывает о драке между мной и Лейдингом - так, как это сделал бы докладчик на каком-нибудь совещании по экономическим вопросам.
- Доктор Уилсон, - обращается ко мне председательствующий, - вы подтверждаете, что всё было именно так?
Я ждал, что ко мне обратятся, и всё-таки он застаёт меня врасплох — сердце подкатывает к горлу, но я встаю, стараясь держаться спокойно:
- Да, - чуть не говорю «ваша честь» - а забавно бы получилось.
- Почему вы сочли себя вправе ударить сотрудника? - спрашивает «Монгольфьер». - Вы себя не контролировали?
Кажется, в воздухе запахло темой про психушку. У меня выбор: сознаться в хладнокровном избиении Лейдена или признать себя невменяемым. Беспомощно оглядываюсь на Хауса. Это сразу замечают:
- Надеетесь, что ваш работодатель подскажет вам ответ?
- Он просто волнуется, - лениво говорит Хаус. - Для него впервой быть здесь в таком качестве — раньше всё больше сидел среди вас, - он словно хочет напомнить мне о моём социальном статусе и не последнем месте в администрации.
Да что я, в самом деле!
- Я не ожидаю подсказки, -говорю я вслух. - Просто стараюсь собраться с мыслями, чтобы правильно сформулировать их, отвечая на ваши вопросы. Я бы не сказал, что не контролировал себя... Ну, то есть, я, конечно, не контролировал себя, но не потому, что я в принципе не способен себя контролировать. То есть, я хочу сказать, что ударил его не хладнокровно, не по какому-то расчёту, но всё-таки осознанно.
- Иными словами, - поднял брови председательствующий, - вы находите свои действия допустимыми и правомочными?
- Смотря что поставлено на карту,- сказал я.
Сзади меня по зрителям прошёлся какой-то шелест. У сидящих за столом вытянулись лица.
-Может быть, вы поясните? - мягко спросил Кир Сё-Мин.
- Конечно, я поясню. Человек считает чужую жизнь священной, но он совершает ряд убийств с оружием в руках, когда речь идёт о защите родины или своих идеалов. Иногда человек готов пойти в тюрьму ради любимой или друга, взяв на себя несуществующую вину или совершив что-то незаконное, чтобы защитить их. Человек нарушает правила дорожного движения и создаёт аварийную ситуацию, стараясь не наехать на бездомное животное. Все эти действия, о которых я сказал, носят противоправный характер, но, в тог же время, их оправдывает мотив. Мотив важен, на него стоит обращать внимание.
- Хорошо. И каким же мотивом вы руководствовались, устроив избиение подчинённого?
- Избиение! - вдруг фырчит с места Корвин. - Этот больной сморчок реально надеялся, что сможет кого-то избить? Да вы посмотрите на него и посмотрите на доктора Лейдинга. Тот хоть на человека похож. Хорошо, что стерпел — не ответил, не то и убить бы мог.
- Он ответил, - с места говорит Блавски. - Нанёс несколько ударов прежде, чем их разняли.
- Доктор Корвин! Доктор Блавски! - повышает голос председатель. - Если к вам появятся вопросы, мы их зададим.
- Извините, - говорит Блавски, и мне кажется, что её тоже подмывает добавить «ваша честь».
- То есть, вы считаете,что нанося удар доктору Лейдингу, вы благородную миссию исполняли? - насмешничает «Монгольфьер».
- За что вы его ударили? - наконец, задаёт ключевой вопрос Броуден — я так понимаю, он здесь, как и Сё-Мин, представляет Министерство.
- Доктор Лейдинг словесно оскорблял другого врача.
- Словесно! - подчёркивает «Монгольфьер».
- Слова ранят, - подаёт реплику Хаус, только теперь это не звучит привычным сарказмом.
- Если бы я сделал ему замечание и начал препираться, - говорю я, - это было бы развитием темы и уязвило бы присутствующего человека ещё больше. Поэтому я ударил. Нужно было заставить доктора Лейдинга немедленно замолчать и выразить своё отношение к его словам. Я это сделал. В тот момент мне не было особенно важно, что мне за это будет. Сейчас мне важно. Я не хочу терять должность, не хочу терять работу. Но в сходной ситуации могу поступить так же.
- Молодец! - на этот раз без всякого одобрения произносит Хаус. - Тебе конец, самонадеянный кретин. За правду бьют больнее, чем за враньё.
Он произносит это тихо, вроде бы только для меня, но с тем расчётом, чтобы его услышали за столом.
- Хорошо, доктор Уилсон, ваша позиция понятна. Садитесь.
И я сажусь. Лицо у меня горит, в глазах — туман.
- Мы готовы выслушать другую сторону, - говорит председательствующий. - Доктор Лейдинг, пожалуйста, расскажите, что произошло между вами и доктором Уилсоном со своей позиции.
Лейдинг, похоже, заготовил длинную речь — он встаёт со своего места, неторопливо подходит к кафедре и поворачивается лицом.
- Я думаю, то, что доктор Уилсон назвал причиной своего удара, было на самом деле только поводом. Дело в том, что доктор Уилсон последнее время не пользуется достаточным авторитетом среди коллег...
Я вздрагиваю от неожиданности — Корвин, поднявшись с места, издевательски аплодирует его словам.
- Доктор Корвин, я вас удалиться попрошу! - выходит из себя председатель.
Корвин спохватывается и с покаянным жестом снова усаживается, да ещё и съёживается, делаясь совсем невидимым за высокой скамьёй первого ряда. Я недоумеваю по поводу этого неожиданного всплеска эмоций. Кажется, он, действительно, меня ненавидит...
- Я продолжу, - говорит Лейдинг,устремив взгляд куда-то вверх — от этого речь его выглядит высокой и вдохновенной. - Доктор Уилсон слишком демократичен и мягок. Он не может быть настоящим главным врачом. Если вы сегодня от него избавитесь, я полагаю, Хаус найдёт возможным предложить это место мне. Я не склонен к либерализму. Мои подчинённые не стали бы развешивать розовые сопли, я бы наладил железную дисциплину. Обратите внимание: доктор Уилсон — больной человек. Он ущербен, поэтому ставя его начальником над другими мы как бы признаём превосходство ущербности над силой и здоровьем. Меня злит постоянное снисхождение к ущербности, которое демонстрируют люди, призванные совершенствовать общество. Вы посмотрите: Хаус — хромой. У него прекрасный ум, но его ущербность вынуждает собрать вокруг себя таких же ущербных: одноногий инвалид, карлик, этот Уилсон, который еле дышит, доктор Блавски, лишённая части половых признаков женщины и неспособная к деторождению, моя бывшая жена, которая родила ребёнка-урода, другая наша сотрудница, родившая ещё одного урода. Что будет нести здоровью нации такая больница с таким коллективом? Да у меня у самого семенники отрезаны, но это не помешает мне брать на работу только людей с крепкими яйцами. То, что Уилсон ударил меня — единственный его нормальный поступок, но и он изобличает слабость. Я сам не против поучить кулаками тех, кто не может дать сдачи. С другой стороны, мне хватает ума не делать этого на публике. Я строю интриги подспудно, занимаюсь этим с первого дня работы здесь и добился отличных успехов — практически расчистил себе дорогу, поэтому надеюсь, что Хаус оценит мой ум, а если и нет — Хаус тоже уязвим. Нужно просто нащупать слабое место. Да, я спровоцировал Уилсона, называя его любовницу и его подружку уродками. Но это говорит только в мою пользу — я переиграл его. Так что гоните его к чертям. У меня было не так много времени, пока действовал мораторий на увольнения, потому что меня, конечно, уволили бы в первый день его отмены, но я, кажется, всё-таки успел. Ставьте меня вместо Уилсона. Мне плевать на больных, но работать я буду хорошо, потому что без этого на коне не быть, а быть на коне — для меня главное. Я всё сказал!
И снова Корвин одиноко разражается аплодисментами — впрочем, тут же спохватывается и, беспокойно оглядевшись, садится на место, но на этот раз ему даже замечания не делают - реакцию присутствующих проще всего описать, как полный ступор. Лейдинг выглядит ошеломлённым не меньше остальных, как будто сам не ожидал от себя ничего подобного.
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Понедельник, 28.03.2016, 10:49 | Сообщение # 633 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| перебейте, пожалуйста - не вмещается отрывок
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
|
| |
| |
| Izolda | Дата: Понедельник, 28.03.2016, 10:53 | Сообщение # 634 |
Невролог
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 243
Карма: 62
Статус: Offline
| Лейдинг - ИДИОТ!!!
Хотя есть у меня подозрение, что без Корвина тут не обошлось))
Сообщение отредактировал Izolda - Понедельник, 28.03.2016, 10:53 |
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Понедельник, 28.03.2016, 10:59 | Сообщение # 635 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| - М-да... - наконец, не выдерживает Сё-Мин. - Ну, по крайней мере, откровенно... Хотя, конечно... Нет, теперь я доктора Уилсона, пожалуй, даже понимаю... Это было сильно, доктор Лейдинг. Настолько сильно, что требует, пожалуй, времени на осмысление. Вы садитесь.
Лейдинг, больше ничего не говоря, как-то неуверенно, механически, опустив голову, идёт на своё место, и его провожают изумлённые взгляды. Все просто ошеломлены. У Кадди рот приоткрыт, Марта часто моргает, Чейз опустил голову - смотрит в пол. Блавски... Блавски выглядит испуганной. Только Хаус невозмутимо потирает больное бедро и выжидающе смотрит на председателя.
- Я... я не могу принять всерьёз речь доктора Лейдинга, - наконец, выдавливает тот, словно через силу, - Это слишком... слишком... Знаете, коллеги, мне всегда казалось, что любому цинизму есть всё-таки какой-никакой предел. Кажется, я ошибался... Доктор Хаус, я думаю, вы должны поставить вопрос о соответствии доктора Лейдинга занимаемой должности — с такими морально-нравственными установками его просто опасно подпускать к пациентам.
- Мне кажется, здесь всё глубже, - спокойно говорит Хаус, продолжая потирать ногу, - Наверное, это — моя вина — я уже замечал, что доктор Лейдинг склонен провоцировать конфликты, но относил это за счёт особенностей характера. Однако, настолько сильное чувство неприятия любого несовершенства говорит о более серьёзной проблеме — проблеме психотического характера. Я полагаю, доктор Лейдинг нуждается в консультации психиатра и, возможно, лечении, после которого мы постараемся восстановить его лицензию.
- Это не я! - вскрикивает Лейдинг, вскакивая с места. - Я не хотел этого говорить, я сам не понимаю, почему меня понесло! На самом деле я так не думаю, то есть даже если я так думаю, я никогда бы себе не позволил... Но ведь я позволил! - тут же перебивает он сам себя. - Я же понимал, что говорю — почему я просто не замолчал?
- Доктор Лейдинг, успокойтесь, - призывает Монгольфьер. - У вас расстроены нервы.
- У меня?! - почти в крик переспрашивает Лейдинг. - Нервы? Хотите сказать, что я — просто психопат, и мне место в психушке? А-а, это обязательное условие для управления больницей, да, доктор Уилсон? Доктор Хаус? Доктор Кадди? - и он диковато смеётся, грозя Кадди пальцем, как будто и вправду спятил.
Краем глаза вижу, как Кадди поспешно набирает на телефоне какое-то сообщение, одновременно успокоительно кивая председательствующему.
- Я думаю, выражу общее мнение, - говорит председательствующий, обеспокоенно косясь на дверь, - если скажу, что конфликт, как оказалось, не совсем ординарный и, пожалуй, его разрешение на настоящий момент вне компетенции дисциплинарной комиссии.
В первый раз вижу такой великолепный провал «дисциплинарки». Кажется, Лейдингу удалось то, что за много лет не удавалось ни Хаусу, ни другим самым злостным из нарушителей — напугать членов комиссии. Они на серьёзе опасаются, не спятил ли он. В дверях даже появляется массивная фигура санитара из психиатрического отделения. Только теперь до Лейдинга доходит серьёзность положения.
- Я — в порядке, - быстро говорит он. - Извините — просто нервный срыв. Уже всё в порядке. Я молчу и ожидаю решения.
С некоторым сомнением Кадди, переглянувшись с председательствующим, даёт отмашку санитару.
- Я проработал в «Двадцать девятом февраля» больше месяца, - поднимается со своего месте Сё-Мин. - И мне тоже было странно слышать такую речь. В целом в больнице хорошая деловая и товарищеская атмосфера. Там осуществляется помимо лечебной, серьёзная исследовательская работа, поэтому вступление доктора Уилсона в должность главврача можно было только приветствовать. Согласитесь, мы все знаем его не первый год. и до сих пор имя доктора Уилсона ассоциировалось у присутствующих здесь со сдержанностью, дисциплиной и доброжелательностью. Да что там! Мы были рады услышать, что управление больницей «Двадцать девятое февраля» Хаус доверил именно ему. Мы полагали, что это избавляет министерство от некоторой головной боли, которая всегда была и продолжает быть связанной с именем доктора Хауса — при всём уважении.
Хаус поклонился, но без тени улыбки. Сё-Мин тоже кивнул ему и продолжал:
-Так мог ли этот человек так перемениться за последние год-два? Едва ли. С другой стороны, доктор Лейдинг для нас — человек новый и — да - не слишком приятный, циничный, не чуждающийся провокационного поведения. Но почему нам не довериться в этом вопросе выбору и суждению Хауса? Если бы Хаус не считал, что Лейдинг — хороший врач, Лейдинг бы у Хауса не работал. Он, по всей видимости, толковый онколог. Просто, может быть, его амбиции превосходят возможности, и он старается интриговать, создавая условия дискредитации вышестоящих начальников? Вредит ли это лечебному делу? Не факт. Вредит ли это атмосфере коллектива в больнице Хауса? Доктор Кадди прекрасно знает, как эффективно может работать команда Хауса в состоянии конфликта — что, если он перенёс этот опыт и на всю свою больницу? Конечно, рукоприкладства допускать нельзя ни под каким видом, но, может быть, жёсткие меры, вроде снятия с должности, просто повредят работе в целом? Доктор Уилсон — хороший главврач, и если у него один раз сдали нервы, то мы теперь видим: повод вполне мог быть — мы тут все, надо сказать, немного перенервничали... Что касается доктора Лейдинга, если он считает себя обиженным или обойдённым в чём-то, следует попробовать действовать на конкурсной основе, добиваясь карьерного роста общепринятыми методами. В противном случае, как вы видите, страдают всё те же нервы. Стресс от сегодняшнего разбирательства мог спровоцировать временное помрачение сознания и необычность поведения — будем надеяться, что это пройдёт само собой.
- Ну что ж... Доктор Уилсон, - снова берёт слово председательствующий. - Вам выносится порицание и ставится на вид недопустимость рукоприкладства. При повторном нарушении о вашем поведении будет сообщено органам охраны правопорядка. Вы также должны будете выплатить штраф в пользу доктора Лейдинга. На ближайшие два месяца вам назначается супервизор от министерства для контроля за вашими методами руководства, после чего вы будете обязаны пройти перелицензирование. Кроме того, вы обязаны посещать в течение месяца курсы по управлению гневом и сдать итоговый экзамен управления собой. Его результат также будет учтён при перелицензировании. Подойдите к столу, распишитесь под уведомлением... Доктор Лейдинг, вам предписано пройти медицинское освидетельствование, до окончания которого вы отстраняетесь от работы и будете к ней допущены в зависимости от результатов после перелицензирования. Подойдите, распишитесь... Доктор Хаус, вам надлежит разрешить конфликтную ситуацию между своими сотрудниками в кратчайший срок, и то, что вы не смогли этого сделать до инцидента характеризует вас, как не слишком талантливого управленца. Но поскольку вы управляете фактически своей собственностью, никаких карательных мер к вам применено быть не может — воспринимайте это просто как совет. В качестве министерского супервизора будет назначен доктор Смит. Вам надлежит не препятствовать его работе под угрозой прекращения действия лицензии больницы и насильственного разрыва страховых договоров. У меня всё. Вы удовлетворены решением?
- Хорошо, у меня возражений не будет, - сухо говорит Хаус.
- В таком случае, заседание дисциплинарной комиссии объявляется законченным. Всем спасибо.
Лейдинг остаётся в психиатрическом отделении «Принстон-Плейнсборо», Марта и её муж отправляются в педиатрию, Кадди идёт их проводить, по дороге что-то объясняя насчёт сроков выписки. Корвин бесцеремонно требует, чтобы Блавски отвезла его домой:
- Если уж выставила из своей квартиры, отвези на чужую. Тут далеко, между прочим.
- Сюда же ты как-то добрался, - не то, чтобы возражая, но справедливости ради замечает Блавски.
- Сюда Чейз привёз. Что я теперь, должен ждать тысячу лет, пока они натетешкаются? Давай, поехали.
- Подождите! - отчаянно окликаю я. - Корвин, постойте! Что это вообще было?
- Заседание дисциплинарной комиссии, - противным писклявым голосом отвечает карлик. - А ты что, по своему скудоумию не понял, что ли? Тебя приглашали сюда публично выпороть — рад, что сорвалось?
- Нет, не рад. Я виноват был, но все отвлеклись, потому что Лейдинг со своей суперречью их в нокаут отправил. А суперречь-то под суфлёра, а? Признавайтесь, это ваша работа? То-то вы в ладоши расхлопались, как на детском утреннике. Я, конечно, не Чейз, курсов парапсихологии не проходил, но кое-что и из книжек знаю. Лейдинг спасибо вам должен сказать, что только нёс чепуху, а не квохтал, как курица, да?
Выражение лица Корвина становится ангельски терпеливым.
- Лейдинг вчера, - говорит он, - зная, что я тебя терпеть не могу, попросил меня помочь ему с убедительностью речи. Так, несколько советов на тему «как завоёвывать друзей и оказывать влияние на людей». Я помог. Какие могут быть претензии — и тем более, от тебя?
- Это была подстава.
- Это была справедливость. Тот редкий случай, когда получаешь то, что заработал.
- Нечестно!
- Почему? Как раз предельно честно. В кои-то веки он сказал чистую правду.
- Против своей воли.
- Ну, не всегда делаешь, что хочешь.
- Лучше, чтобы все делали то, что вы хотите?
- Это называется «манипуляция», детка. Знаком с таким словом? Ты можешь, когда тебе нужно, например, в зубы дать. Я, видишь, ростом не вышел, кулачки -с фасолину — у меня свои способы воздействия. Какие претензии?
А в следующий миг чувствую на своём плече ладонь Хауса.
- Расслабься, Уилсон. Корвин мстил не за тебя. Ты — просто повод. Рыжая, а тебе должно льстить — все рыцари графства на белых конях кидаются за тебя в пасть дракона. Это ведь ты позвонила насчёт драки, правда? Маленькая мстительная дрянь! - называет её дрянью, но тон такой, что Блавски улыбается:
- Откуда ты знаешь?
- Лейдинг этого сделать не мог — ему Вуд губу зашивал, Корвин тоже не мог - он был с Уилсоном, как и Чейз, а Кэмерон — со мной. Буллит не стал бы — слишком уважает Уилсона и не настолько умён, чтобы просчитать ходы вперёд. Охранникам — незачем, они в таких случаях предпочитают нейтралитет и своё место работы. Остаёшься ты. А поскольку ты могла предвидеть, чем это всё закончится, я думаю, это — твоих рук дело. На психиатрическую экспертизу тоже повлияешь?
-Ты знаешь... - задумчиво говорит Блавски. - Есть такой соблазн.
- Значит, Уилсон бился за тебя, Корвин — тоже за тебя... А ты? Тоже за себя... или за Уилсона?
- Думаешь, я тебе сейчас отвечу? - улыбается Ядвига.
- Вот, - Хаус обличающе показывает на неё пальцем. - Вот наш Гитлер. Вот под чью, на самом деле, волю мы сплясали, как марионетки. Ты на неё ори. Это она тут — Беспощадная Стерва.
При этих его словах кровь отливает от моих щёк, в глазах на миг темнеет — я чувствую, что могу, в принципе, сейчас потерять сознание. Сердце пропускает удар, а потом взрывается тошнотворной, слепящей экстрасистолой. Ах, Хаус-Хаус, чёртов Хаус! В ушах колокольным звоном: «Беспощадная Стерва». Моя судьба, мой рок, моё упущенное счастье, быть может... Так какого же я, в самом деле...? А Ядвига всё ещё улыбается, словно не слыша его слов. Или... или она их слышит так же, как я? Божественным откровением? И Корвин угрюмо молчит и не вмешивается. И я, как дурак, молчу. Бледнею — и молчу.
- Ну, поехали, - наконец, говорит Блавски Корвину, - и нам обоим: - Увидимся в больнице.
И они уходят — Корвин семенит впереди, Ядвига — за ним, и я вижу только рассыпанные по плечам её тёмно-огненные волосы.
- Ты идиот, - грустно говорит Хаус, когда дверь за ними закрывается.
Мы остаёмся одни в такой привычной аудитории. Хаус читал здесь пропедевтику и общую диагностику внутренних болезней ещё пару лет назад, а я здесь проходил собеседование, устраиваясь на работу. Зал некруто поднимается амфитеатром, кафедра ещё деревянная, а не пластиковая и не из опилок, как современные, небольшая интерактивная доска, ещё меньше — обычная, с цветными маркерами. Пианино в углу, какие-то плакаты «из жизни внутренних органов».
- Хаус...
Даже говорить ничего не надо — он улавливает уже интонацию и морщится, словно лимон раскусил:
- Ой, да перестань. Всё правильно. Подлатаешь свою карму — и всё у тебя ещё будет.
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
Сообщение отредактировал hoelmes9494 - Вторник, 29.03.2016, 22:18 |
| |
| |
| Izolda | Дата: Понедельник, 28.03.2016, 12:32 | Сообщение # 636 |
|
Невролог
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 243
Карма: 62
Статус: Offline
| Где?! Где тут аплодирующий и одновременно лежащий в обмороке смайл!? Это восхитительно и прекрасно!!!
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Понедельник, 28.03.2016, 12:52 | Сообщение # 637 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| Izolda, я обещала, что мстя Лейдингу будет страшна? 
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
Сообщение отредактировал hoelmes9494 - Понедельник, 28.03.2016, 12:52 |
| |
| |
| Конфетка | Дата: Понедельник, 28.03.2016, 13:03 | Сообщение # 638 |
Кардиолог
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 755
Карма: 1812
Статус: Offline
| Оля, блеск!!! Спасибо за проду! 
|
| |
| |
| Вера-Ника | Дата: Понедельник, 28.03.2016, 17:30 | Сообщение # 639 |
|
Кардиолог
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 759
Карма: 85
Статус: Offline
| Супер! Наконец-то "награды находят героев"   :clap:
Спасибо, Оля!
Признаюсь, у меня мясо чуть не сгорело, я так увлеклась, что про него забыла. 
|
| |
| |
| ignovi71 | Дата: Понедельник, 28.03.2016, 19:02 | Сообщение # 640 |
|
Новичок
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 16
| Лейдинг Лейдингом. Но вот Блавски....Беспощадные стервы, манипулирующие людьми были хороши ( и то под вопросом) Уилсону, когда он был поздоровее и помоложе. А сейчас....?
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Понедельник, 28.03.2016, 22:13 | Сообщение # 641 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| Цитата ignovi71 (  ) А сейчас....?
Поживём - поглядим. Пока я сама ещё не знаю.
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
|
| |
| |
| ignovi71 | Дата: Вторник, 29.03.2016, 01:07 | Сообщение # 642 |
|
Новичок
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 16
| не знаю, чего это я, но вот не лежит у меня душа к этой Блавски....Может это ревность? Добавлено (29.03.2016, 01:07)
---------------------------------------------
Если уж сам автор не знает, что его персонажи дальше устроят, ожидать можно всего и самого страшного..... (пойду бояться под одеялом)
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Среда, 06.04.2016, 12:47 | Сообщение # 643 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| Он подходит к пианино, рассеянно берёт аккорд и прислушивается к затихающему звуку.
- Иногда мне кажется, - говорю я, словно не ему и не глядя на него, - будто всё, что здесь было со мной, с тобой, так и осталось где-то здесь, просто мы ушли из зала, а представление продолжается, как будто я выйду в коридор, и ты попадёшься мне навстречу, сорокапятилетний, а за тобой в арьегарде Кэмерон, Чейз и Форман.
- Это старость, - говорит он, пробегаясь пальцами по клавишам. - Попринимай что-нибудь для улучшения мозгового кровообращения — должно помочь. Кстати, ты знаешь, что ты сегодня — ночной дежурный по больнице.
- Нет, не я. Моё отстранение от должности было временным, до вынесения вердикта дисциплинарной комиссии, а теперь я опять главврач и сам назначаю дежурных. Кстати, ты Лейдингу должен — бедняга за тебя сутки отпахал, до нервного срыва упахался.
А в следующий миг мы оба начинает вдруг совершенно непотребно бессовестно ржать. Я вспоминаю палату в психиатрии и бабочек и спрашиваю Хауса, не страдает ли Лейдинг лепидоптерофобией, а то надо бы предупредить, чтобы его не клали в мою бывшую палату.
- Ну нет, - сквозь смех еле выговаривает Хаус. - бабочки прекрасны. Он, наверное, боится гусениц.
- Или пауков...
- Крыс
- Мышей
- Лягушек
-Скунсов. Они ещё и воняют.
- Скунсы скунсов не боятся
- Скунсу — скунсово.
- Или собственных детей, потому что у них олигофрения, - вдруг говорит Хаус, и смех замирает у меня на губах.
- Вообще-то, это ужасно, - говорю я.
- Смотря с чем сравнивать. Например, по сравнению со смертью ребёнка ребёнок-олигофрен — это здорово, дебил хорош при сравнении с имбецилом, имбецил — с идиотом. Спроси у Кэмерон, что она об этом думает.
Зябко ёжусь:
- Нет уж, уволь...
Хаус присаживается перед пианино на табурет, возлагает руки на клавиатуру — именно возлагает, другой глагол тут меньше подойдёт — и начинает играть.
- Ты это помнишь? - спрашивает он с надеждой, что я вспомню, и я вспоминаю:
- Это же ты сам написал — ещё в школе, ты говорил.
- Не мог придумать концовку. А дебил, страдающий савантизмом и застрявший в возрасте ковыряния в носу, её продолжил и закончил. У него не было нормальной жизни, зато у него была музыка. Природа стремится к равновесию, и если что-то отнимает, что-то даёт взамен.
- И что, по-твоему, она может дать взамен Шерил-Анастасии?
- А это кто?
- Дочка Чейзов.
- Её так назвали? Ну, кое-что она ей уже дала: жизнь. Другой вопрос, так ли уж она ей была нужна.
- Это станет понятно только когда она распорядиться ею. По тому, как распорядится.
- Ну, да. Будет глядеть часами в стену или расшибёт башку на мотоцикле. Или попробует работать в силу своих возможностей, строить отношения, учить испанский, играть в покер... Ты же понимаешь, что мы уже не о дочке Чейзов говорим, да?
- Ну, она как будто пока не пробовала играть в покер... Хаус, нужно на работу возвращаться.
- Подожди, - говорит он и снова обращается к клавиатуре. Я узнаю одну из любимейших композиций Орли - «Удивительный мир», и он как будто намекает мне этой композицией на что-то, что я в этот момент как раз и сам чувствую.
Всё начинается.
Всё кончается.
Солнце светит.
Земля вращается.
Всадник скачет.
Ребёнок плачет.
Не ищи, что всё это значит.
А в больнице из-за этого разбирательства, скомкавшего и разорвавшего весь день, полный сумбур. Блавски отвезла Корвина, дежурившего ночью на пульте, и вернулась знакомиться с новым сотрудником, Ли с Кэмерон решили пересмотреть порядок работы аптеки и притащили мне документы на утверждение должности аптекаря.
- Нет денег, - покачал я головой. - Психопедиатр нам дорого обошёлся. Ли, вам придётся самой пока постоять за прилавком.
Кэмерон, понятное дело, проглотила это, не разжёвывая — психопедиатр интересовал её, пожалуй, больше, чем аптечные журналы, но Ли состроила недовольную мину, пытаясь донести, что стоять за прилавком считает ниже своего достоинства.
- Я сомневался в необходимости вашей вакансии, - сказал я ей. - То есть, нам нужен фармацевт и клинический фармаколог, даже очень нужен, но полностью загрузить вас при имеющихся условиях мы не в состоянии, и я над этой ситуацией голову сломал, но если вы совместите со своей работой ещё и аптеку, вы полностью оправдаете свою зарплату, а мы полностью оплатим вашу работу. Соглашайтесь — больные получают однотипные схемы, работы в аптеке будет немного.
В общем, уломал. Пока уламывал, вернулись Чейз и Марта, Марта заявила что чувствует себя отлично и вообще не собирается бросать работу. Она, действительно, выглядела вполне здоровой, и я отправил её вести амбулаторный приём повторных явок — послеоперационных, для амбулаторной коррекции фармсхемы и в таком же роде, после чего на меня налетел Хаус и, грозя палкой, стал сварливо объяснять, что Марта Чейз — его сотрудница, и только ему решать, варить её, жарить или сделать из неё омлет.
Я отвязался от него только изобразив полуобморочное состояние и демонстративно проглотив аспирин, за который тут же получил отдельный выговор и чуть ли ни попытку засунуть мне два пальца в рот для извлечения оного.
Наконец, он уковылял заниматься своей диагностикой и оставил меня в покое.
Нужно было ещё посмотреть больных Лейдинга, и я занимался этим, пока не почувствовал, что умираю от голода. Часы показывали половину четвёртого — неудивительно, что я проголодался. Подумав, я набрал номер Хауса:
- Перекусить не хочешь?
- Я тебя уже четверть часа жду в кафетерии! - возмутился он. - Ты обо мне что, вообще не думаешь? Я голодный.
Когда я спускаюсь в кафетерий, он сидит рядом с Чейзом за столом, таскает у него еду с тарелки и о чём-то спорит. Спорить при этом ему, я вижу, интересно, а таскать — нет, потому что Чейз не сопротивляется.
- Что тебе взять? - спрашиваю его через головы, от стойки.
- Сэндвич с котлетой, картошку, салат и кофе, - делает заказ так быстро, как будто всё это время обдумывал его. Себе беру то же самое — так хоть шанс есть, что и мне что-то перепадёт. Кафетерий у нас маленький и небогатый, но с голоду умереть не дадут. Раздатчица — негритянка ослепительно улыбается во все свои тридцать два белоснежных зуба:
- Пожалуйста, доктор Уилсон, - и заговорщическим тоном сообщает. - Есть пончики с джемом.
- Не смородиновый?
- Нет-нет. Сливовый.
- Три, пожалуйста, - угощу Чейза, если Хаус не успеет захапать все три.
С подносом пробираюсь к ним за стол. В углу меланхолично пережёвывает красную рыбу Сё-Мин. Вижу, что и Чейз неприязненно покосился на него.
- … так и будет отираться в больнице? - долетает до меня окончание его фразы.
- Он работает, и он приличный невролог — куда лучше Вуда.
- Он соглядатай.
- Плевать. Мы о твоей больной говорили, - напоминает Хаус.
- То, что я вижу в позвоночнике, явно метастаз, - послушно переключается Чейз, - и я могу его убрать, но без первичного очага мы только спровоцируем неопластический синдром и ускорим рост...
- ...первичного очага, - договаривает Хаус. - Ты ведь в меде учился, знаешь, в чём главная проблема раковых больных?
- Поздняя диагностика из-за отсутствия ярких ранних симптомов.
- Правильно. Так какого же ты скуксился: судьба сделала тебе подарок — показала рак до начала каких бы то ни было симптомов. Уилсон, - вдруг спрашивает он, - ты когда рак у себя заподозрил, почему решил обследоваться?
- Я не заподозрил — увидел тень на обычном плановом снимке. Потом сделал биопсию.
- Вот видишь. И он тянул до операции почти полгода. И прооперирован практически радикально.
- Да уж, сердце вырезали — радикальнее некуда.
- Была кардиопатия в рамках неопластического синдрома — не морочь мне голову, я смотрел срезы.
Тут только меня словно под дых ударяет: это же о моём сердце речь, моё сердце лежало распластанное на секционном столе, и кто-то из цитологов Кадди нарезал его на тонкие ломтики и, прижав к предметному стеклу микроскопа, смотрел, как переплетаются бледные, потерявшие исчерченность, дистрофичные волокна. К горлу подкатывает тошнота, и я поспешно отхлёбываю кофе. А он, гад, горячий, и я чуть не обжигаю язык.
А ты нюни распустил.
- Потому что это не тимома.
- Светлоклеточная меланома — и что? Ищи первичный очаг. Раздень её, залезь к ней в трусы — первичная опухоль может на большой половой губе быть, а идиоты -врачи стесняются туда лишний раз раг лянуть. Посмотри в складках, под ногтями, между пальцев, просканируй её и не смей отпускать пока не найдёшь. Она умирает, а если не найдёшь первичного очага — по твоей вине.
- Это, скорее всего, не единственный метастаз, так что уже не будет иметь принципиального значения, найду я первичный очаг или нет. Это может быть вообще всего несколько клеток под волосами или там, где вы сказали. Даже если я его уберу, что я смогу сделать с разбросанными по всему организму спорами этой дряни?
- Чейз, - вмешиваюсь я. - ты ещё слишком хирург и не проникся нашей спецификой. Рак редко даёт повод для радужных надежд, и мы не должны ставить перед собой невыполнимых задач, но у пациента одна жизнь, и другой, исправленной, без рака, уже не будет. Значит, наше дело сделать именно эту как можно дольше и как можно лучше. Мы не издеваемся над больным, когда режем его и причиняем боль, или когда вводим ему цитостатики, и он начинает кровить и блевать и падать в обмороки от дурноты, или когда мы делаем ему лучевую, и он покрывается язвами и теряет волосы — всё это мы делаем с одной единственной целью: продлить и улучшить те годы, месяцы, дни, часы, что ему остались. Поэтому если есть хоть минимальный шанс — оперируй. Ты ко мне потом подойди — вместе прикинем химию, ладно? Пончик хочешь?
- Да, спасибо, - прихватив пончик и кофе, он уходит.
- Втянулся?- поднимает бровь хаус. - Уже наставления читаешь подрастающему поколению?
- Я сейчас проверял карты Лейдинга, - говорю. - Они безупречны. Он — отличный врач. И редкая сволочь. Как быть?
- Думаешь, если бы он был пушистый котёночек с пустой головой и глупыми руками, я взял бы его на работу?
- Я не стану его увольнять, - говорю я, помолчав. - Если, конечно, он сам не уйдёт. Ты — как?
- Я? А что я? Спроси лучше Блавски? Это же она его ненавидит...
- Если бы... - вздыхаю я.
- У-у... - тянет Хаус и одновременно прикусывает мой сэндвич, из-за чего «у-у» превращается в «м-м».
- Когда человека ненавидишь, его не станешь слушать и ему не станешь верить, - говорю я.
- И ты, понимая это, справляешься?\
Пожимаю плечами.
- А что мне остаётся?
Он понимающе — даже, пожалуй, сочувственно кивает и жуёт.
- Почему ты сказал «Беспощадная стерва»? - спрашиваю. - Ты ведь Эмбер так называл.
- Ну, ты-то её так не называл.
- Ты считаешь, мне стоит попробовать... - но он перебивает, не давая мне договорить:
- Я считаю, тебе не стоит руководствоваться тем, что я считаю. Хочешь, чтобы я повторил тебе всё то, что ты наговорил Чейзу?
- Какое отношение...
- Я имею в виду спич о максимально удовлетворительном качестве жизни. Знаешь, ты довольно жалко выглядишь и, в основном, потому, что всё время как будто пытаешься себе же палки в колёса втыкать. Соображения тут разные: этика, страх, всякая другая фигня... Ты знаешь, что я одно время тоже пытался построить свой дом? - неожиданно спрашивает он.
- Тот, который потом раздолбал автомобилем? - догадываюсь я, к чему он клонит.
- Когда Кадди только вернулась сюда, она вешалась мне на шею — это ты тоже знаешь?
- Я не назвал бы...
- И то, и другое, - перебивает он, - больше похоже на истерику, когда земля горит под ногами, и ты кидаешься во все тяжкие любой ценой — лихорадочно строишь семью, лихорадочно меняешь работу, лихорадочно куда-то бежишь, лихорадочно кому-то вешаешься на шею. Но лихорадка — это симптом болезни, знаешь... Корень зла тут один: страх и неуверенность. А когда жить осталось мало, это сильнее. И кончается плохо. Тюрьмой, психушкой, ещё какой-нибудь дрянью...
- То есть, дружеского совета я от тебя не дождусь?
- Это и есть совет, идиот, - говорит он почти ласково. - Середина лета. Зодиакальный знак рака. Жизнь перевалила за файф-о`клок. Впереди сиреневый вечер с виски в баре, азартными играми и дружеской беседой перед теликом до самого сна. Плевать на «как должно» - сделай, как удобно. Раздай долги, купи кота, пусть к тебе приходит тот, кого ты хочешь видеть, а кого не хочешь, на порог не пускай, как бы ни неполиткорректно это не выглядело. Открой окно, запусти бумажного змея, ляг на диван...
- И сдохни?
Свет вдохновения, на миг зажегшийся в его глазах, гаснет.
- Да, и сдохни. А ты хотел вечно жить, как агасфер? Так ты не с того конца начал — сначала попёрся вокруг света, не присаживаясь, а только потом вспомнил, что о продолжительности жизни контракт позабыл заключить.
- Ну, хорошо. Допустим, ты прав. Но, если просто плюнуть на всё и сибаритствовать, не окажется ли в последний момент, что тебе просто нечего предъявить?
- Кому, чудило?
- Ну, не знаю... высшему Смыслу, как ты его называешь, Богу, допустим, самому себе.
- Это ты его называешь Высшим Смыслом — я, скорее, Высшей Бессмыслицей. Ничего не надо предъявлять. Смерть — не судебный пристав, опись имущества делать не станет, сколько ни наворуй. Или ты веришь в лабуду насчёт раскалённых сковородок и прохладных ручьёв с первоклассным виски? Тебе нужно пересмотреть приоритеты и определиться, наконец, ты что вообще тут делаешь, живёшь или к смерти готовишься.
- Я болен. Я не могу о ней не думать.
- Все больны, разница только в диагнозе.
- И в прогнозе...
- И твой диагноз: спермотоксикоз. Трахни уже кого-нибудь.
- Понимаешь... я — не ты. Мне не всё равно, кого.
Он плотно сжимает губы, и я вижу, что обидел его. Вообще веду себя как скотина — ведь он пытается помочь. Как всегда. Я вдруг впервые за много месяцев замечаю, как сильно он постарел и похудел, и даже смеяться стал по-другому — устало. А может быть, он и прав? Ведь недаром мне так часто снится полёт красной металлической бабочки с живым сердцем — то, что я пытался сказать Блавски.
- Хаус... А если «кто-нибудь» не захочет? Вообще, надо ли принимать во внимание чувства других людей или переть нахрапом? Я всегда думал, что да, но что, если я ошибался?
- Было уже. Ты повторяешься.
- Я всегда повторяюсь. «День сурка» - помнишь?
- А что ты не смог и трёх дней протянуть, помнишь?
- Я почувствовал, что играю, а не живу. И бросил. Потому что было не до игр. Я не справился, но это не значит, что я не хотел и что у меня ,s в принципе не могло получиться любить себя плевать на всех. А по твоей теории кота и воздушного змея я был прав тогда, а не теперь. Но там, в автобусе ты мне говорил другое...
- Ладно. Я тебе повторю так, чтобы ты понял, как я сам думаю об этом. Чувства других людей надо принимать во внимание настолько, насколько они, эти чувства, являются и твоими тоже. Если да - да, если нет — нет. А всё остальное — насилие над собой и рисовки.
Я уже открываю рот, чтобы возмутиться такой эгоцентрической позицией, как вдруг меня пробивает — второй уже раз за один разговор с ним, и я понимаю всю глубину и правоту высказанной им сейчас мысли. И это никакой, чёрт возьми, не эгоцентризм, это самая правильная, самая честная позиция — это его, Хауса, позиция, на которой он, похоже, с рождения стоит, и именно поэтому я не знаю никого, кто мог хотя бы приблизительно сравниться... И я даже на миг прикрываю глаза от этого пробоя, а когда снова открываю, он пьёт мой кофе с моим пончиком.
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
Сообщение отредактировал hoelmes9494 - Среда, 06.04.2016, 20:47 |
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Среда, 06.04.2016, 12:48 | Сообщение # 644 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| В половине шестого вдруг поступает экстренный пациент — тот, которому пересадили вторую почку при экспериментальной операции. Почему именно к нам, не могу понять — у нас не слишком хорошие условия для нефрологических. Да ещё он протянул время — период анурии больше суток. Отёчный, в сопорозном состоянии.
- Венди, позвони Старлингу — его клиент.
- Там отторжение, - говорит Мигель, осматривавший первым контактом. - Надо удалять почку, не то он — труп.
- С ним есть сопровождающие?
- Да, его жена.
- Возьмите разрешение у неё — он сейчас недееспособен.
- У неё нет прав — мы ждём его отца. В медкарте написано, что он — врач.
- Как скоро он сможет прибыть?
- В течение часа.
- Ладно, ждём.
Я просматриваю карту пациента, а думаю о Леоне Харте — за своими делами почти совсем забыл о нём, не созванивался... А может, и правильно? Ну, что я ему? Напоминаю младшего брата — да ведь это не самое счастливое воспоминание, надо заметить... Что-то меня тревожит — ведь от одного донора транспланты, и потом, уже несколько раз с пульта докладывали, что у него не всё благополучно.
- Готовьте операционную — не будем терять времени: как только получим разрешение — сразу на стол. Колерник, тебе. Сабини — на наркоз. Корвин ушёл, пусть ассистирует Тауб. Работа тонкая, для его девичьих ручек - в самый раз. И оставьте нам условия для ретрансплантации. Вдруг...
Выхожу из отделения раздосадованный, чуть не обозлённый — теперь ещё не хватало нам отторжения роговиц у пациентов Варги, чтобы окончательно похерить успех одномоментной трансплантации. И — не выдерживаю — набираю-таки номер.
- Леон, узнал?
- Старик, у меня определитель, так что...
- Как чувствуешь себя? Почка работает?
- Устал, по правде говоря... Работает — куда она денется? Сам как?
- Леон... это — не дежурный звонок. Только что поступил человек, у которого трансплантацию проводили одновременно с тобой. У него отторжение транспланта. У тебя точно всё в порядке? Ещё в начале лета ты, помнишь, жаловался, что простудился, поясница побаливает. А сейчас — как?
- Так же, - помолчав, отвечает он, и тон невесёлый.
- Ты же понимаешь, что это серьёзно? Что это твоя жизнь? У тебя отклонения при мониторировании.
- У меня стенокардия ещё — ты помнишь? Почку вы заменили, а сердце — нет.
- Отклонения в электролитном составе крови.
- Нарушал диету, как дурак.
- Леон, я с тобой не шутки шучу. Это важно.
- Сейчас мне важно досняться в сезоне. Такая работа, Джим! Мы все на кураже, пашем, как проклятые, спим по три часа в сутки, и нам нравится.
- Леон, тебе нельзя спать три часа в сутки и пахать, как проклятому.
- Только до октября, старик, в октябре я сам приеду и крутите меня, как хотите. Ну, всё, я тороплюсь — Бич там уже из штанов выскакивает. Хаусу — привет, - и гудки.
Звонил — думал.успокоиться, а взвинчен теперь ещё больше. Кураж-куражом, но голос у него усталый и нервозный, а среднесуточное давление... - не веря своей памяти, захожу в пультовую:
- Буллит, будь добр, промотай мне последние сутки у Харта. Все отклонения сбрось отдельной табличкой, ладно?
- А у себя не хотите? - интересуется он, пробегая пальцами по клавиатуре. - У вас нарастает «пэ-ку» и за сутки уже сорок две экстрасистолы. Сократительная активность...
- Брось, - говорю. - Я не лечащий врач сам у себя — Чейзу доложишь.
- Хаусу доложу, - грозится он. - Ну, вот вам распечатка.
Возвращаюсь в отделение, на ходу просматривая распечатку. Среднесуточное давление сто сорок шесть, нижнее — девяносто. В последнем присланном анализе калий высоковат — ещё в пределах, но едва ускребается. Сердце - семьдесят в минуту. Норма. Хотя раньше у него чаще билось. В общем, всё не критично, но настораживает. Нужно показать Хаусу.
В коридоре натыкаюсь на ожидаемо приехавшего Старлинга.
- Что там? - нервозно спрашивает он, стараясь выглядеть спокойным и деловитым, но не слишком в этом преуспевая. Нервозность эта выглядит странно. Старлинг — хороший врач, у него редко бывают настоящие проколы, но транспланты непредсказуемы и мало зависят от мастерства хирурга. И Старлинг это знает — с чего же так нервничает?
- Отторжение. Мы ждём разрешения на операцию — должен прибыть отец пациента.
- В каком он состоянии?
- Загружен. Сопровождающая сказала, что он сутки не мочился. Температура субфебрильная, по катетеру получили буквально чайную ложку. И с кровянистой примесью.
- Хорошо, я хотел бы участвовать в операции.
- Это не я решаю — как скажет Колерник. Вы же знаете, хирурги — автономная единица всегда, и наши — не исключение. Остальные должны идти у них на поводу.
- Думаю, она разрешит — я её неплохо знаю, поговорю с ней. И можно будет сразу внести его в базу данных на повторную пересадку?
- Маловероятно, что удача улыбнётся повторно. Но внести в базу можно. Я сейчас возьму его данные из приёмного.
Но в ответ на запрос из приёмного отделения, совмещённого у нас с амбулаторией, поступает, действительно ошеломляющее известие — у поступившего больше двух промилле алкоголя в крови.
- Он что, пил? С пересаженной почкой — пил? - изумляюсь я, и вижу вдруг по лицу Старлинга, что для него это — не новость.
- Стоп, - говорю. - Он и раньше пил, и вы знали? Старлинг, это серьёзное нарушение, и вы прекрасно отдаёте себе отчёт в том, что это — серьёзное нарушение. Страдающие алкоголизмом не могут быть реципиентами органов — значит, вы ввели в заблуждение комиссию по трансплантации, не сообщили известных вам фактов, а теперь ваш больной пропил свою новую почку. Думаете, я должен промолчать и, так же молча, снова внести его в список очередников?
Старлинг долго не отвечает. Он смотрит в сторону, а его лицо похоже на небо в пасмурный полдень — лёгкими тенями по нему скользят тучи. Я слишком хорошо его знаю, чтобы не насторожиться. Он учился нефрологии с Хаусом, а со мной много раз сталкивался в барах и туалетах на всевозможных конференциях, коллоквиумах и брифингах по онконефрологии. Лёгкий человек, не склонный ни к анархии, ни к стяжательству, что могло бы объяснить такое откровенное пренебрежение правилами.
- Это не просто больной, - наконец, говорит Старлинг. - Он — мой сын от первого брака, и я приехал сюда не только как его лечащий врач, но и как медицинский поверенный, чтобы подписать разрешение на операцию. Я думал... надеялся, что он справится. Ему двадцать шесть всего...
Вот так. Как пыльным мешком по голове. И он сам вшивал ему почку, слушая по громкой связи команды Хауса, даже, кажется, что-то балагурил. На языке вертится «мне очень жаль», но это такая дежурная, расхожая фраза, что говорить её врачу просто нельзя.
- Я вас очень уважаю, Старлинг, - говорю, помолчав. - Сейчас даже, наверное, ещё больше зауважал. Но я не могу... Простите.
В отвратительном настроении возвращаюсь в свой кабинет — нужно хотя бы начать составлять отчёт об этом провале, чтобы после окончания операции расставить точки над «i» - а там уже сидит, развалившись на диване Хаус и вертит трость — серебристая змея вспыхивает, ловя свет заходящего солнца — довольно зловеще.
- Дерьмово выглядишь! - жизнерадостно приветствует он меня. - Всё ещё обдумываешь смысл жизни, и как прожить, чтоб не стыдно помирать было?
- Ты слышал, кто к нам поступил с отторжением транспланта почки?
- Ну, поскольку его карта лежит у тебя на столе...
- Это тот, кому мы делали множественную одномоментную пересадку. Кардиореципиент умер на операции, мы отчитались... ты отчитался об успехе нефротрансплантации, а теперь придётся подавать извещение об отторжении.
- Ну, да. Он с нами скверно поступил. Взял — и отторгнул почку, на которую мы возлагали такие надежды. Ты поэтому мрачный? Обиделся?
- Он пьяница. Но ещё он - сын доктора Старлинга, поэтому Старлинг включил его в реестр в обход правил. Он приехал. И я не знаю, как мне теперь быть.
- А какие варианты, собственно? Почку надо удалить, парня перевести на диализ.
- Старлинг настаивает на повторном включении в реестр...
- Ну ещё бы ему не настаивать!
- Если я покажу в отчёте, что парень пьяница, это снимает с нас вину, эксперимент не будет считаться провальным, можем получить «добро» на повторный. Но он ни за что больше не получит почку. И Старлинга накажут — могут даже лишить лицензии. А если смолчу, это... это будет неправильно.
Хаус фыркает, как лошадь, но я не собираюсь так просто сдаваться.
- Да, смешной выбор. На одной чаше весов жизнь человека, который её не ценит, и карьера другого, который её ценит, на другой — я не знаю, чья жизнь, но чья-то — точно и успех эксперимента, который может спасти ещё чьи-то жизни. И моя совесть. И выбрать не так-то просто. И можешь не фыркать.
- Совесть скинь со счетов, - лениво советует он.
- Это ещё почему?
- Потому что она на обеих чашах, и примерно поровну. Будь это иначе, ты принял бы решение, не задумываясь.
- А ты прав... - говорю, подумав.
- Я всегда прав. Даже скучно. А, кстати, почему Старлинг взваливает на тебя свои проблемы? Пусть он решает. Если ты включишь парня в реестр, ответственность будет твоя, но ты бы никогда не включил в реестр чужого пациента, не расспросив врача — пусть подаёт на комиссию.
- Я — член комиссии, Хаус.
- Так выйди.
- Что? Ты серьёзно?
- Серьёзно. Ты — инвалид, реципиент, сердце получил в обход правил и законов, о чём все знают, как и о твоей извращённой совестливости. Странно, что она до сих пор не взбунтовалась, но как аргумент — сойдёт. Тебе нужна эта комиссия?
- Была нужна, когда я мог влиять.
- Как главврач узкоспециализированной больницы, и так можешь.
- Правда...
Это выход. Выйти из состава комиссии по трансплантациям, козыряя нездоровьем и этическим конфликтом, не выдавать Старлинга, но и не содействовать ему — пусть выпутывается сам. Какое право я имею судить? У меня не было детей, и я понятия не имею, на что бы пошёл, если бы они были, ради спасения их жизни. На обман и подлог — запросто. Когда-то на убийство пошёл ради дорогого мне человека...
Вдруг захлёбываюсь безудержной зевотой — даже почти отключаюсь на высоте зевка.
- Расслабился? - понимающе кивает Хаус. - Дошло, наконец, что земля вращается не вокруг твоего железного несгибаемого характера?
- Издеваешься? - а перестать зевать не могу — очень глупо, должно быть, выглядит.
- Устал? Иди сюда, - он похлопывает по дивану рядом с собой, как кошку или собаку подзывает, покровительственно и властно. - Садись. Спиной ко мне повернись, - и чувствую сильные жёсткие пальцы начинают разминать мне шею и надплечья так, как может и изредка в виде особой милости делает мне только он. Больно. Приятно. Бывают такие странные минуты, когда преследующая по пятам суета вдруг берёт тайм-аут, и ничего нет важнее сиюминутного ощущения правильности происходящего — даже не то, чтобы правильности, а некоего единственно возможного варианта «здесь и сейчас», и такие минуты впечатываются в память очень чётко: пылинки в солнечном свете, розовый блик на коже тыльной стороны ладони Хауса и рукаве его светло-голубой рубашки — как всегда, с расстёгнутой манжетой с нитками от оторванной пуговицы, документы на столе — лёгкий сквозняк из окна чуть приподнимает лист, словно собирается перелистнуть, но передумывает и снова оставляет его в покое.
ХАУС.
Операция закончилась около восьми. Почку, которую вшивали с таким старанием и точностью, безжалостно вырезали и выбросили — ну, вернее сказать, передали для гистологического анализа Куки. Вместо неё подключили громоздкий и неудобный аппарат для диализа. Старлинг остался сидеть в интенсивной терапии.
Уилсона я застаю в кабинете за составлением отчёта. Дело у него продвигается мучительно медленно, потому что трудно одновременно и не врать, и правды не говорить — я с откровенным, добротным, качественным враньём справился бы быстрее. Но Уилсону не подходит — он в обычной позиции «И рыбку съесть, и в дамки влезть», а такая позиция — всё равно, что балансировать на одной ноге на спинке стула. Ну, чем мог, помог — беру со стола анализ алкоголя в крови, а на возмущённое его: «Что ты делаешь?» демонстративно комкаю и бросаю в ведро:
- Затерялся. Но ведь при желании результат можно посмотреть в лабораторном журнале...
- То есть, я забыл о нём, да? - не без сарказма спрашивает Уилсон. - Заказал, не получил, не описал, не упомянул даже — и успокоился.
- А ты и остальные не описывай — просто приложи. Случай несложный — не стоит многотомника. Другое дело, если бы ты собирался поднимать вопрос о его повторном включении в реестр, а так... отторгнутая почка передана на гистоисследование, завтра результат, диагноз — и можешь смело сдавать в архив, тем более, что Старлинг ещё меньше твоего заинтересован в аккуратном ведении документации. Заключение Куки лучше ответит на все вопросы.
Вижу, что его подмывает возразить мне, но достаточных аргументов не находится. То, что полагается по правилам, конечно, ввиду моего совета, вопиет к небесам, но Уилсон знает, что мне плевать на то, что полагается по правилам. Он снова с сомнением перечитывает текст, болезненно морщась, и всё никак не может решиться поставить, наконец, свою подпись и отложить карту.
- Итак, он готов пасть на самое дно бездны кривды и лжи, чернее которой нет, - комментирую. - Какой насыщенный день, Уилсон! Одного коллегу упёк в психушку, другого спас от делицензирования, а ещё толком не стемнело. Подпиши уже эпикриз.
Действительно, на улице густые сумерки, но лампа горит, и они кажутся непроглядной чернотой. Я вижу, что Уилсон здорово устал — ночь без сна, день, полный беспокойства. Он хочет спать — я знаю такое состояние: голова тяжёлая и туманная, под веками несильное надоедливое жжение и ни на чём нельзя сосредоточиться, нельзя понять, правильно ли поступаешь и насколько судьбоносно твоё решение, существенны ли твои сомнения и тревоги или ты их безбожно преувеличиваешь и вот эта тупая тяжесть в боку означает, что ты слишком долго оставался за столом или где-то в глубине потихоньку подгрызает твои внутренности ещё не диагностированный раковый метастаз. И сейчас Уилсон не идёт домой и упорно роется в документах потому что не чувствует уверенности в принятом решении, потому что не может сосредоточиться и оформить свою усталость в целенаправленное действие: пойти домой и лечь спать, потому что хочет услышать от меня то, чего никто в здравом уме и твёрдой памяти давно от меня не ждёт — слова ободрения и поддержки.
- Кончай, - говорю. - Чёрное не сделается белым оттого, что ты заснёшь за столом. Пойдём, я есть хочу. У нас дома есть что-нибудь съедобное?
- Были стейки с капустой. Если подогреть...
- Ну, давай, вставай, пошли. Ты эту папку уже в четвёртый раз открываешь, читаешь титул и опять закрываешь — впечатление такое, что у тебя на жёстком диске места недостаточно — форматирование нужно.
Наконец ставит нервную размашистую подпись, поднимается, прихватывает пиджак и портфель — единственный в больнице, кто ходит с портфелем, как живой анахронизм эпохи Великой Депрессии. И лицо становится вдруг озадаченным. Взвешивает портфель в руке, хмурится, лезет в него и вынимает книгу — довольно толстую, но в мягкой обложке.
- «Как перестать беспокоиться и начать жить» Карнеги - старое издание. Сам купил или подарил кто?
- Не знаю, откуда эта штука взялась в моём портфеле, - с недоумением говорит он, так подозрительно заглядывая в портфель, словно ожидает увидеть там ещё что-нибудь необычное — живого кролика, например.
- Это не я, - говорю на всякий случай, потому что, действительно, не я.
- Смотри, тут открытка. Пустая, без каких либо надписей. Рождественская. Детская. Бред какой-то...
На глянцевом кусочке картона изображён гном в красной дублёнке, который, стоя на перекладине увитой серпантином стремянки, подводит стрелки часов. Бородатая физиономия у гнома хитрая, глаз прищурен, а поперёк открытки игриво-назидательная надпись: «А ты хорошо себя вёл в этом году?»
- Кто и зачем подложил мне это в портфель? - недоумевает Уилсон.
А я не могу удержать улыбки.
- Тебе точно нужно форматирование, - говорю. - Подарок от Корвина — своего рода извинение, но с намёком, что и ты не ангел. Это же даже рождественскому оленю понятно. А книжку почитай — имеет смысл тебе её почитать.
Несколько мгновений он молчит, держа внесезонный подарок «тайного Санты» перед собой, как будто не знает, что с ним делать, но, наконец, убирает обратно в портфель.
- Я читал это... раньше. Та самая теория, которая страшно разнится с практикой, - и гасит лампу.
Сразу окна светлеют, меняя местами чёрное с белым, как негатив и позитив в процессе печатания фотографий. И сам он становится тёмным силуэтом, как вырезанная из чёрной бумаги фигурка, на фоне окна. Только почему-то блестит серебристым зеркалом волнистая полуседая прядь надо любом — ловит откуда-то невидимый свет. Сам не знаю, почему, но спрашиваю — сейчас, в темноте, когда мы не видим глаз друг друга:
- Ну а как ты... вообще?
- Вообще? Хороший вопрос.
- Ну, ладно — не вообще. В частности?
- Я в порядке, - чувствую в его голосе лёгкую улыбку. - И вообще. И в частности. Не всё идеально, и не всё солнечно, но... я чувствую сейчас, что я на своём месте. И хорошо, что моё место не особенно далеко от... твоего места.
Смутил ведь, зараза, хоть и в темноте.
- Девчонка! - протестующе обзываю его.
- Мальчишка! - смеётся он в ответ. - Долго будем тут стоять?
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
Сообщение отредактировал hoelmes9494 - Среда, 06.04.2016, 20:51 |
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Среда, 06.04.2016, 12:49 | Сообщение # 645 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| Мы заканчиваем - перебейте , пожалуйста - запощу конец.
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
Сообщение отредактировал hoelmes9494 - Среда, 06.04.2016, 12:55 |
| |
| |
|
Наш баннер |
|
|
|
