Тот вариант развития событий, на который автор посмотрел бы с превеликим удовольствием. Вне привязки к сериям 5 сезона. Критику люблю. Отзывы тоже

Мелкие, серые капли дождя ползли по стеклу. Хаус стоял у окна
и смотрел на то, как они сливаются вместе, чтобы кривым ручейком сбежать вниз. Никаких особых мыслей в его голове не было. Просто тоскливый дождь, просто осень, просто пустота за окном. Дождь начался после обеда, и он никак не предполагал, что лить будет до вечера. Собственно весь день за окно и поглядеть было некогда. Пациентка, с которой он занимался пять дней, сегодня умерла.

Привыкнуть к этому нельзя, но можно смириться с тем, что иногда так бывает. Он долго перебирал в памяти основные моменты лечения, ища и не находя ошибку. Симптомы были смазаны самолечением – как выяснилось, ближе к финалу, две недели она принимала антибиотики, что кардинально меняло всю картину. О принимаемых таблетках рассказала мать, рассказала так, словно это было ничего не значащим обстоятельством, и не она пичкала девятилетнюю девочку совершенно не подходящим ей снадобьем. Слабоумный придурок по имени Картнер не удосужился спросить - давали ли ребенку какие-то лекарства дома или нет.
Хаус давно, и ни один раз, пожалел, что разогнал старую команду. Он привык полагаться в таких мелочах на них. Таже Кемерон, общаясь с матерью, вытрясла бы из нее не только факт того, что ребенку давали лекарство, но узнала бы и марку чая, что они пьют на завтрак. Все дни, что девочка находилась в больнице, Хаус успешно избегал разговора с матерью. Все как всегда. Пока ребенку лучше – ты Бог и Господь Вседержитель, как только станет хуже – исчадие ада. Как же ему хотелось отхлестать тупицу по морде и объяснить, так, чтобы дошло до всех ее глупых бабских печенок, что именно она и погубила свою дочь, что к врачу надо было вести ребенка сразу, как заболеет, не дожидаясь, пока кровь начнет течь из всех отверстий которых можно, и из которых нельзя тоже…
Хаус положил руку на стекло. Уже почти одиннадцать. Уилсона нет, и домой придется катить на мотоцикле. Что в дождь, несмотря на шлем и кожаную куртку не самое приятное занятие… Можно было устроиться переночевать где-нибудь в палате, но где взять хорошую порцию бурбона? А она не была сегодня лишней. Как и таблетка викодина. Жаль девчонку, если бы не идиот Картнер, если бы не мать, если бы не вечно отсутствующие на рабочем месте Форман и Тринадцать, если бы… Хаус сжал руку в кулак.
Виноват он. Не спросил, не уточнил, не проконтролировал.
Он развернулся и пошел к выходу. Лифт опустил его вниз, офис Кадди был пуст и темен. Правильно. Что ей делать на работе в двенадцатом часу ночи?
Все хуже, чем всегда.
Кадди.
Еще один огонек в его душе погас. Он до сих пор ощущал вкус ее губ, соленых от слез, ощущал силу ее тела, встрепенувшегося ему навстречу, ощущал свою горечь и боль, оттого что ушел, оттого что не смог постучать в запертую дверь.

Когда он добрался до дома, мокрый, замерзший, злой, как бездомный пес, последним штрихом к отвратительному дню и поганому настроению была напомнившая о себе нога. Привычная тягучесть боли не вызвала никаких дополнительных эмоций. Оставляя мокрые следы, Хаус похромал к буфету, налил грамм сто спиртного и тут же влил их в себя. Застыл, ожидая эффекта, потом наплескал в бокал еще немного. Швырнул куртку в угол, сбив по дороге телефон, сел на диван, включил телевизор. Мокрые кроссовки и носки полетели в другой угол. На джинсы сил не осталось.
Он сидел, тупо уставившись в сериал, не понимая и не желая понимать, что там идет. Согревшись немного, обсохнув и допив бурбон, понял две вещи – опять болит нога и хочется есть. В обоих случаях придется вставать с дивана и что-то делать – искать флакон с викодином в недрах куртки или замороженную пиццу в холодильнике. Был третий вариант – позвонить в забегаловку на соседской улице и заказать еду на дом, но и в этом случае нужно было вставать, чтобы поднять с пола телефонную трубку. А шевелиться было лень. Он откинул голову на диван, прикидывая, что он в состоянии сделать. Пауза затягивалась, спустя некоторое время он пришел к выводу, что лучше всего попытаться заснуть. Хаус устроился на диване поудобней, для чего ему пришлось вытащить из-под себя скомканный плед и завернуть в него ноги; он закрыл глаза, усталость за день навалилась, и почти заснул под однообразное бу-бу-бу, доносившееся с экрана, когда его полудрему прервал стук в дверь.
Первое желание было крикнуть: «Пошли вон, какого черта!»
Нет, ну кто мог заявиться к нему в двенадцать ночи? Стук усилился. Пришлось открыть глаза и сесть на диване.
– Уилсон, ты? – крикнул он. – Открой сам!
– Это я, Хаус, – услышал он голос Лизы Кадди.
Хаус вздрогнул от неожиданности. Нахмурился.
– Открывай, я знаю, что ты дома! И не спишь!
Улыбка против воли скользнула по его губам.
Он поискал глазами трость. Она оказалась далеко от дивана, пришлось вставать так и идти до двери медленно, стараясь не нагружать правую ногу.
Замок, задвижка.
Точно. Его босс, собственной красивой персоной переступила через порог. От Лизы пахло новыми духами, и выглядела она так, словно собралась в театр или, на худой конец, в ресторан. Впрочем, она почти всегда была на высоте, выходя из собственного дома. Хаус лишь несколько раз заставал ее не при параде: отказаться от макияжа и тщательно подобранной одежды Лизу могло заставить лишь что-то экстраординарное. Значит, визит сюда - это не спонтанное решение, – подумал Хаус, снова припоминая свой порыв недельной давности, ввергнувший его в новый депрессивный круг.
– Знаю про девочку, – сказала Лиза мягко. – Сочувствую.
Хаус кивнул.
– Мы сообщили в полицию о действиях матери. Возможно…
– Доказать невозможно, – перебил он Лизу. – Антибиотики не вызвали смерть. Они лишь помешали диагностике. – Он оглянулся в сторону буфета. – Налить тебе?
Кадди кивнула.
– Немного.
Хаус замешкался на миг – трость все также сиротливо лежала на полу, а волочить изувеченную ногу за собой на глазах у Кадди ему было неловко.
– Да я сама налью, – сказала Лиза, направляясь мимо хозяина квартиры к буфету. Пока она наливала себе выпивку, он добрался до трости, сразу почувствовав себя уверенней. Надо бы еще натянуть сухие носки, Хаус покосился в угол, где валялись мокрые, но потом решил, что это уже перебор.
– Отвратительная погода, – сказала Лиза, поднимая бокал. – Твое здоровье!
Хаус кивнул и сел на диван.
– Слышала, что она сказала тебе. Это было…
– Не первый раз. – Хаус усмехнулся.
– Несправедливо и жестоко, – закончила Лиза. – Удивляюсь, что ты ей ничего не ответил.
– Я хотел ее ударить.
Кадди вскинула брови.
– И что тебя остановило?
Хаус пожал плечами.
– Это ничего не изменило. Да и, – попытался он пошутить, – я видел тебя. Не хотел вылететь с работы за рукоприкладство.
Потом поморщился, растирая ногу, которая начала болеть сильней. Как все не во время.
Лиза прошлась по гостиной, подняла с пола телефонную трубку, поставила ее на базу.
Хаус следил за ней глазами.
Куртку Кадди трогать не стала, чем заслужила его молчаливое одобрение.
Лиза вздохнула, словно собираясь с силами, потом решительно подошла к дивану и села рядом с Хаусом.
– Хочу тебе кое-что сказать. Это важно, но мне нужно… Только… Ты хорошо себя чувствуешь?
– Более или менее.
Кадди оценивающе взглянула на Хауса. Выглядел он не ахти. Рука машинально поглаживала правое бедро. Лицо усталое, да и не разбудила ли она его? Момент для разговора был не самый лучший, но желание прояснить ситуацию пересилило. Когда дело дошло да настоящего, оттеснив легкий, ни к чему не обязывающий флирт, которым они развлекались ни один год, в сторону, она поняла, что с Хаусом ей не хочется играть в игры. Но и не хочется тешить себя глупыми иллюзиями и надеждами, не хочется разочарований. Просто хочется знать. Именно за этим она сюда и пришла.
Она встряхнула кудрями и сказала просто:
–Ты мне всегда нравился, Хаус. Правда. И тогда в колледже и сейчас. Не могу сказать, что влюблена в тебя безумно, но… иногда я думаю, что вообще не способна на это чувство. Но тогда, ты… ты был таким…
Заметив, каким замкнутым стало его лицо, она замолчала.
Хаус тоже молчал. Он не удивился тому, что она начала этот разговор. Удивительно было если бы она не начала его. Они переступили грань, нарушили невидимую границу, которую установили друг для друга и теперь не знали, что делать с этим пограничным инцидентом. Разровнять нейтральную полосу, уничтожив следы, сделать вид, что ничего не было, или перейти на другую сторону?
Рано или поздно им пришлось бы поговорить. Поздно – было бы лучше. Черт, но как же хочется есть! И Кадди как всегда спешит. Но он слишком давно знает ее, чтобы правильно понять ее спешку.
– Мне продолжать? – спросила она.
– Молодым, – подсказал ей Хаус. – Я был тогда молодым.
Она кивнула.
– И я. Молодой и глупой. Знаешь, чего я боялась больше всего?
– Забеременеть?
– Нет… Влюбиться. По настоящему. Страх отказа. Вдруг я влюблюсь, а меня…а я… не буду нужна. И ты тогда был таким… высокомерным? Нет, недоступным… Мне казалось, нет, я была уверена, что я недостойна тебя. И когда все случилось, я решила, что все это не должно ничего значить, иначе. Ты понимаешь? Я никогда никому не рассказывала что ты… что мы…
– Провели вместе пару ночей, – безжалостно уточнил Хаус.
– В общем-то это было три раза.
– И каждый следующий, лучше предыдущего, – сказал Хаус. – Ты нравилась мне. И мне нравилось спать с тобой. Я удивился, что после всего что было, ты не захотела меня видеть. А я приходил к тебе, помнишь?
– Да, помню, как на тебя вылили ведро воды, когда ты решил спеть мне серенаду.
Хаус хмыкнул:
– Я был пьян, как свинья.
– Ну да, вот твое хрюканье и не оценили соседи.
– Мне было плевать на них.
– Угу… Я… не поверила, что всерьез интересую тебя, постаралась забыть. Хотя это было трудно.
– У тебя получилось.
– Более или менее – ответила она его словами. – Потом все так сложилось, время…
Она вздохнула, замерла секунд на пять, потом поймала взгляд его глаз, принявших в полумраке комнаты почти фиолетовый оттенок, и спросила то, ради чего и приехала к нему в двенадцать ночи, отпустив такси. Она устала волноваться, устала думать. Пусть ответит и все. По крайней мере, будет ясно. И ясно, что делать дальше.
– Что ты чувствуешь ко мне сейчас? Хаус, я хочу знать… Ты не думаешь, что у нас, возможно, есть шанс?
Хаус молчал, рассматривая ее лицо.
– Если тебя так волнует этот поцелуй…
Кадди замерла. Что-то было такое в его голосе, то самое, от которого она млела двадцать лет назад. Какое-то обещание, уверенность; желание – вот точное слово. Знание того, что он хочет ее, было само по себе как обжигающий глоток хорошего коньяка. Она почувствовала, как затеплели ее щеки.
–… то все что тебе нужно – стоит только сказать.
Хаус протянул руку и поправил прядку волос, выбившуюся из ее прически.
– Ты имеешь в виду секс?
– А ты хочешь переехать ко мне домой? Тут довольно мало места.
– Хаус!
– Ты перестала себя считать недостойной меня? – спросил он, меняя тон на серьезный. – Что ж могу это понять.
– Это было давно, Хаус. Той наивной девочки уже давно нет.
– Ты не казалось мне наивной тогда. А сейчас… ты понимаешь, как все это может усложнить нашу жизнь? – спросил он спокойно. – И что будет, если ничего не выйдет?
– Давай пообещаем друг другу, что если ничего не выйдет - мы все равно останемся друзьями, но почему бы нам не попробовать? – сказала она быстро; было очевидно, что подобный вариант разговора давно продуман и ответ заранее приготовлен. Это Хаусу не понравилось.
– Пообещаем… Это как? Я, Лиза Кадди и я, Грег Хаус, торжественно клянемся… - он замолчал, увидев неподдельное отчаяние Лизы. Отчаяние и слезы в глазах.
Хаус протянул руку и коснулся ее лица. Она прижала щеку к его ладони, подняла на него глаза; в них был вопрос, опасение, осторожная надежда. Очень трудно было не ответить на такой взгляд. И еще труднее добиться, чтобы в нем появились доверие и любовь.
Хаус молча смотрел на нее, потом перевел свой взгляд куда-то выше ее лица. Вздохнул.
– Я тебе не нравлюсь? Если так - то это нормально, просто ты всегда так… Но если… то просто скажи… Что тебя смущает? Что я твой босс? Не думала, что для тебя это может быть проблемой.
– Очень хорошо с тобой болтать. Сама задаешь вопросы, сама на них и отвечаешь, – он помолчал, потом продолжил, – Дело не в тебе.
На один миг ужасная мысль закралась Кадди в голову – что если у него есть кое-какие проблемы, о которых он не хочет говорить, и тогда она с этим своим предложением выглядит, если не полной дурой, но очень близко к тому.
– Как ты думаешь, сколько мне осталось? – сказал он. Интонация была не вопросительная, скорее задумчивая. И сам же ответил на вопрос – Пять лет, если повезет десять. Если нет, то пара лет. Зачем тебя связываться со мной, Лиза? Ты должна найти кого-то, кто сможет сделать тебя счастливой. Ты сказала, что считала себя недостойной меня тогда, а ты не думаешь, что сейчас я могу думать то же самое?
Он попытался вставать, но Лиза удержала его.
– Подожди. Подожди! Ты не понимаешь! Ты замечательный, Грег, замечательный, сколько лет я знаю тебя, столько и восхищаюсь тобой!
Что она несет? Она думала, что все будет просто. Достаточно просто. И быстро. А теперь… Теперь если ничего не выйдет, он будет вить из нее веревки всю оставшуюся жизнь.
– Мне лучше одному. Всем лучше, когда я один, – сказал он.
– Ты не прав… Я не нашла никого, кто мог бы сделать меня счастливой. Наверное, потому что я всегда сравнивала всех с тобой.
Когда она поняла это? Когда узнала, с какой легкостью он рискнул жизнью, ради любовницы своего друга? Когда сидела час за часом у его кровати, нащупывая пульс в безжизненной руке, пытаясь угадать в каких глубинах мироздания бродит эта одинокая душа?
– Хаус… а если завтра в мою машину врежется грузовик? Если ты убьешься на своем мопеде? Что тогда?
– Мотоцикле, – поправил он ее. – Но я понял намек. Продолжай. Очень приятно тебя слушать.
– Послушай…. Давай попробуем. Просто попробуем. Мы же взрослые люди, мы ничего не теряем, а можем получить так много… Не бойся, Хаус, я не подведу тебя.
Хаус сглотнул. Мягкие губы, тело, дрожащее в его руках. Мираж? Морок, который станет реальностью, стоит только сказать – да?
– Или есть еще какая-то причина? Хаус?
– Хочешь спросить, не импотент ли я?
Лиза распахнула глаза.
– Не надейся, – хмыкнул Хаус. – Если ты серьезно решила сдать свою оборону, то я не против, но у меня есть вопрос.
– Все что угодно, – сказала Лиза.
Она смотрела в его глаза, засиявшие лукавством, и ею овладевало какое-то сумасшедшее веселье, облегчение, надежда на что-то захватывающее, на что-то, способное изменить жизнь…
– Ты умеешь готовить?
Конец