Добавлено (20.06.2022, 15:15)
---------------------------------------------
- Поди тогда и тихонько поговори с Рубинштейн. Убеди её не шуметь, когда ей будут выковыривать глаз.
Смотрю на часы:
- Не сейчас. Нужно срочно съездить по одному делу.
- В Бриджуотер? К любовнице?
- К ней, - говорю. – И хочу вернуться засветло, поэтому поеду прямо сейчас.
- Ну, это от твоей половой мощи зависит. Сколько тебе нужно для настройки аппарата? Час?
Прикидываю про себя:
- Около того. Может, больше, она – искусница.
- И на дорогу в оба конца два с половиной часа…
- Два.
- Два с половиной, - упорствует он. - Погода так себе, будешь выжимать – быстрее до патологоанатома доедешь. Слушай, а у неё для меня подружки нет?
- Есть, - говорю. - Толстая коротышка с сальными волосами и воняет потом.
- Люблю пышек… - после мечтательной паузы заявляет он.
- Хаус… - тоже делаю паузу, давая ему понять, что наигрался в словоблудие. – Прекрати своё следствие по делу Уилсона – займись уже Таубом.
- Да ты что! – искренне изумляется. – Я это следствие тридцать лет веду, скоро жемчужную свадьбу справлю, а ты говоришь «прекрати».
- Хаус, я серьёзно.
- Да брось. Ты же первый обидишься, если я перестану лезть в твои дела. Ты картиночку-то Эрики Чейз не забывай: там не я у тебя на башке топчусь, между прочим.
И снова чувствую, что он прав. Прав до противного. А он чувствует, что я чувствую, и взгляд становится торжествующим.
- Ладно, - говорю. – Брошу тебе в стакан жемчужину при случае, только отвяжись.
Топырит нижнюю губу:
- Да я к тебе ещё и не привязывался.
А ехать пора – уже прямо всерьёз пора. И я отмахиваюсь от него рукой и отправляюсь на стоянку.
Похолодало, что плохо – мокрый снег превратился в лёд. На скорости может занести. Значит, правда, придётся тащиться медленно, и если я и успею до темноты, то до сумерек точно нет. Правда «мустанг» мой хорош – Хаус выбирал – и весь облеплен бабочками, а это вроде как талисман, заклинание на удачу, тфилат ха-дерех. Особенно вот эта – чёрный бражник, «мёртвая голова», скарабей в мире чешуекрылых. Так что можно и чуток прибавить скорости. Тем более, что за городом видимость хорошая и. наконец, прорезается из-под сплошных облаков лезвием бритвы солнечный свет.
Роняю на лицо забрало очков, и мир становится покрыт тонким слоем автозагара. Мне холодно. Мотоцикл – не зимний транспорт, однако, на машине я бы в три раза дольше проколупался. Ничего, до Бриджуотера совсем недалеко, а вернусь – залягу в ванну на остаток вечера. Потом рюмку коньяку – и спать. Устаю. То ли старость незаметно подкрадывается, то ли где-то распустился цветком коварный метастаз. Хорошая у меня профессия: искать в тёмной комнате чёрную кошку, твёрдо зная, что она там есть, но, может, не кошка, а котёнок. Слепой, безмозглый, которого утопить в ведре – раз плюнуть. Или мышка. Или вообще таракан. Кукарача. Но когда темная комната в чужом организме, приятнее. Как вот теперь у Белла. Правда, там целый тигр, и его глаза уже так распылались, что комната освещена, и в ней ясно видно покрытое чёрно-алым возвышение, и венки, и свечи в подсвечниках…
Ах ты, чёрт! Ну вот откуда ты опять взялся, мой параноидальный бред? Чуть сзади, чуть слева, на моё внимание даже не претендует. И дурацкий смайлик болтается – лучше бы он придурочного кота за лапы подвесил, чем это скалящееся солнышко. Добавляю газ – просто чтобы посмотреть, что он будет делать. Ничего. Висит на хвосте, даже не особо заботясь о стабильном интервале. А так? Резко кладу мотоцикл на бок, ухожу в правый поворот, а ему ещё перестраиваться. Всё. Оторвался. Теперь налево, вернуться, прямо, снова направо и – вот он, двухэтажный аккуратненький домик с палисадником, где летом растут разноцветные петуньи, а сейчас красуется небольшой кем-то слепленный снеговик. Экономный. Скатаны комья глины, а снег просто налеплен сверху. Из макушки торчит еловая веточка – типа шевелюра, что ли?
Звонок заливается собачьим лаем – старая допотопная шутка. Шаги не его – не шаркающие, бережливые шаги человека, которому больно, а быстрые, уверенные. Женские. Цокают каблуки. Не тоненькие каблучки – именно каблуки, крепкие и добротные. Дверь распахивается. На пороге женщина лет сорока, лохматая и синеглазая, в сером свитере, пахнущая сигаретным дымом.
- Вы – Уилсон?
- Я – да. А вы?
Протягивает узкую ладонь сухо, как фанерку:
- Мелинда Белл.
Вот это новость! А мне он говорил, что одинок. Фамилия та же… Сестра? Слишком большая разница. Дочь? Пожалуй, что дочь. Но как так, если даже Хаус о ней не знал? А может, и знал, но не счёл нужным мне рассказывать? Но…. Она же куда младше Хауса. Значит…
- Вы…
- Дочь, - подтверждает она одну из моих догадок. – Ничего, мы едва знакомы, можете меня не стесняться. Да я и ухожу сейчас.
- Уходите? А куда? Вы здесь живёте, в Бриджуотере?
- Нет. Я остановилась в гостинице. Побуду здесь, пока он не умрёт.
И это не понижая голоса. Похоже, особой нежностью между отцом и дочерью и не пахнет.
- Ну проходите, проходите, вы же замёрзли совсем, - за рукав куртки резким рывком передёргивает меня через порог, а сама перемещается на моё место – так, что мы и теперь в дверях, но уже я внутри, а она снаружи, словно тур вальса станцевали незаметно для самих себя.

Добавлено (18.07.2022, 10:50)
---------------------------------------------
Белл не то, чтобы засыпает, но как-то цепенеет. В комнате так тихо, что моё дыхание, его дыхание, стук его сердца и гул вентилятора его ноута приобретают самостоятельное значение. Я решительно не представляю себе, что делать дальше. Мне бы надо идти, но встать и просто смыться неловко, а нарушить этот хрупкую паузу, по обоим сторонам от которой его боль – неловко тем более.
Выручает мой телефон.
- Уилсон, это Кадди.
Вообще-то, у меня определитель стоит, даже если бы не узнавал её по голосу.
- Уилсон, ты где?
- Тут… в одном месте, - каков вопрос, таков ответ.
- Наймастера вскрыли. В лёгких – стаз и полнокровие. Поставили, как причину смерти, сердечно-лёгочную недостаточность.
- Ты рассчитывала на что-то другое?
Белл открывает глаза – даже выпучивает гневно. Я встаю и, успокаивающе помахав на него рукой, выхожу в коридор.
- Его будут утилизировать по протоколу инфекции второй категории. Как Тауб?
- Часа три назад был средней тяжести.
- Я разворачиваю инфекционные боксы и закрываюсь на обсервацию. Ты пока никуда не сообщал?
- Нет. Я же страус, добросовестный страус-буквоед – просто делаю, что должен, не вынимая головы из песка. И не бей меня пока по заднице – не сообщай этим… Ладно?
- Ладно. Сам сообщишь – никуда не денешься, когда у тебя пойдут случаи друг за другом.
Звучит зловещенько, но Кадди – это Кадди, а не Кассандра, поэтому осторожно спрашиваю:
- А у тебя что… пошли?
- Да. Уилсон, возьми моих срочных.
Ну что ж, это – святой долг по отношению к партнёру, а мы партнёры.
- Кадди… У нас же другой профиль.
- О другом профиле я договорилась с Окружной и с Мёрси. А к тебе переведу раковых.
О, опять этот новый, открытый Беллом подвид. Но где-то чувствую подвох. Не то она бы просто перевела, созвонившись с Блавски или даже Ней – не со мной.
- Кадди, - спрашиваю прямо и бесхитростно. – В чём подвох?
- Ну… у тебя же есть психиатрия, правильно?
- А что, среди твоих раковых парочка буйнопомешанных затесалась?
- Всего один. Я его не могу перевести по профилю – понимаешь? Он послеоперационный, с частичным жизнеобеспечением.
Нормально! У Кадди есть условия для содержания таких в психиатрии – функциональные койки со всей полагающейся «сбруей», мониторирование, а наша психиатрия создавалась для немного иных целей. Но вспоминаю Блавски – и почему-то вдруг хочется сделать гадость любимой женщине.
- Ладно, одного возьму, чёрт с ним. Он в контакте не был?
- Нет-нет, всё разное, даже этаж.
- А раковых сколько надо принять?
- Девять.
Не сдерживаюсь – испускаю длинный свист прямо в трубку.
- Восемь, - тут же корректирует она. – Самого лёгкого выпишу под амбулаторное наблюдение. Договорились?
- Ладно, - говорю. – Но взамен дашь мне Хелен Варгу.
Хелен – отличный офтальмолог. Мало того, она отличный человек. Мало того, она – одна из немногих, кто может без напряжения ладить с Хаусом.
- Насовсем? – пугается Кадди.
- На время. У меня важная пациентка для совместного наблюдения. А у тебя всё равно с этой обсервацией будет не работа, а один кавардак.
- Ладно, - и добавляет то, что обычно я ей говорю. – Держи меня в курсе.

Нажимаю «отбой» и слышу, как Белл в комнате уже не дышит и не стонет, а как-то странно и надсадно хрипит.
Я бросаюсь к нему и вижу, что он наполовину сполз со своей кровати на пол и, запрокинув голову, как будто давится чем-то, а из-под него снова течёт тоненькая малиновая струйка. Щупаю пульс – фибрилляция – сердце не бьётся, а, скорее, дрожит, как овечий хвост. Показано при этом нанесение прекардиального удара-толчка, если, конечно, нормального дефибриллятора под рукой нет. Чаще всего это помогает, и я уже даже было замахиваюсь и – останавливаюсь: а надо ли?
Беллу остались считанные дни – настолько-то я могу прогнозировать. Боли он испытывает сильные, и наркотики их скоро перестанут снимать – очень скоро. Грехи какие-то срочно замаливать ему не нужно – он же проповедник, наверное, заранее побеспокоился и о своих грехах, если столько лет беспокоился о чужих. Дописать писанину, которая у него на ноутбуке? Вряд ли это – шедевр, ценный для всего человечества - какая-нибудь эгоцентрическая фигня вроде воспоминаний или завещания. Ну, может, за несколько дней он её и допишет. Будет ещё несколько дней нытья, кровотечений, страха смерти, дерганья за телефон меня и Меллона… А смысл? Оставить всё, как есть – и уже через два часа смогу принять ванну и согреться, наконец.
Наношу удар. Сердце, поперхнувшись, спохватывается, начинает стучать, я жонглирую шприцами, смешивая препараты, как заправский сомелье, а на меня при этом накатывает самая настоящая адренал-индуцированная реакция: морозит, руки трясутся, зубы стучат. Это что, я хотел сейчас человека убить? Ну. Ладно, пусть не убить, но я был не против его смерти. Это что, комплекс Бога? У меня действительно развилась уже психология убийцы? И – я опять о себе. Права Марта, тысячу раз права, и именно витая трость должна быть у того типа, на портрете.
Перстень у меня с бабочкой «мёртвая голова». Чёрный бражник. Талисман своего рода. Знак принадлежности к касте «человек раковый», а привычка не мешать смерти, помогать смерти, лишь бы пришла за другим – не за тобой – такая кастовая фишка, что ли? Кого спросить? Белла? Рубинштейн? Блавски? Почему не спросил в своё время Стейси? Она бы ответила, она при всех её недостатках, была честной. Почти как Марта.
«Маллен? Маллен, я от Белла. У нас проблема – фибрилляция. Запустил. Да, Уилсон. Из Принстона. Я у него. Маллен, скажите правду, у вас никогда не возникало искушения… ускорить? Не чтобы облегчить муки, а просто чтобы закончить уже эту главу? И часто вы уступали этому искушению, утешая себя тем, что просто хотели облегчить муки?»
- Маллен? Я от Белла звоню. У нас проблема – фибрилляция сердца. Запустил. Да, Уилсон. Из Принстона. Да, конечно, дождусь…

Добавлено (10.08.2022, 11:02)
---------------------------------------------
Звук, который он издаёт, ни воспроизвести, ни описать не получится. Я без комментариев поднимаю коробку и снова пихаю подмышку, а его деловито спрашиваю:
- Ты как сюда попал?
- Автостопом. А ты как сюда попал?
- На мотоцикле, - говорю. Потому что как он со мной, так и я с ним.
- Чейз довёз, - немного расширяет информацию.
В другое время не поверил бы – с чего Чейзу уж так-то прогибаться, но догадка приходит сама собой…
- А,- говорю. – В надежде на компромат. Никак не успокоится… Ну и что, он ждёт где-нибудь за углом или ты его отпустил?
Странно было бы, если бы ждал. Но Хаус мне не отвечает. Вместо этого, наоборот, спрашивает:
- Ты сказал «уже нет»? Это надо понимать, как…
- Умер на моих руках только что. Рак простаты. Четвёртая стадия. Кровотечение. Сердечная недостаточность. Я его лечил…
- Сопровождал, - поправляет он, и мне хочется ему врезать, как это всегда бывает, когда он берёт неудобную правду и заталкивает собеседнику в глотку без обезболивания. Но тут он сочувственно спрашивает:
- Когда ж ты успел в это вляпаться?
Обречённо, потому что всё равно ведь не отстанет, объясняю:
- После похорон твоей матери у него остался мой телефон. Он знал, что я онколог. Позвонил. Сначала это просто была одна консультация. Потом ещё. Потом он постепенно присел мне на шею. Обычно так и бывает. Он мне никогда не нравился, твой отчим, но он умирал, поэтому когда просил приезжать, я приезжал, а когда просил тебе ничего не говорить, я не говорил… Чего ты так смотришь? Я всё равно не поверю, что тебе не всё равно.
Он отводит глаза и переступает, оставляя на заснеженной дорожке оспину от наконечника своей трости. Замечает эту оспину и тыкает ещё два раза – глаза и нос, рот рисует росчерком – упрямо сжатый – обводит овал, три волосинки, уши-лопухи… Живописец!
- Давно это тянется?
- Недавно. С конца октября примерно.
- И теперь ты бросил там остывающее тело и смываешься? Ты что, ему помог?
- Что? – даже давлюсь этим вопросом, не из-за сути его – из-за небрежности тона. - Нет! Ты меня уже прямо за какого-то доктора Геворкяна держишь.
- А если нет, почему ты так поспешно рвёшь когти, бросив тело до приезда похоронщиков, и почему тебя всего трусит, как заячий хвост?
То ли у меня такая натура, то ли у него такая манера допрашивать, но сам не замечают, как начинаю оправдываться:
- Я ничего не бросил. Там с ним его онколог - доктор Маллен. Мы сделали всё, что могли, - расхожий штамп – аж противно. - Не знаю, почему трусит. Холодно и…вообще… - сник, но тут же снова приподнимаю голову вызова. - Тебе чего надо-то?
Он снова переступает и вздыхает – мирно.
- Домой собираешься? Ночь уже…
Кошусь на припаркованный тут же свой мотоцикл.
- Что? – спрашивает, и брови взлетают вверх. – Ты серьёзно? Сядешь вот на эту штуку и помчишься прямо сейчас в Принстон? А руль удержишь?
- У тебя другие предложения есть? – спрашиваю вроде скептически, но с надеждой.
Есть у него предложения – а как же:
- Оставь его здесь, позвони эвакуаторам, чтобы отвезли – деньги у тебя есть. И поедем уже на машине.
- Автостопом? Или, может, такси возьмём? Хотя… ну да, деньги у меня, действительно, есть.
- Ты глухой или беспамятный? У меня есть Чейз. И его «фордик» - старенький, но на ходу.
Я от этих его слов впадаю в изумление:
- Так он, что, не просто подвёз тебя и уехал, он всё-таки где-то поблизости стоит и ждёт? – лихорадочно пытаюсь при этом представить себе образ мыслей Чейза по поводу того, как это у него вышло, что поехал «ловить» Уилсона на любовнице, что поймал вместо этого трясущегося от холода и нервов до смерти уставшего от собственного равнодушия Уилсона-Харона, и как теперь ему будет везти этого Уилсона с коробкой из секс-шопа под мышкой назад, в Принстон. Не завидую Чейзу. С другой стороны, может, и зря драматизирую, он – не я, он может вообще не рефлексировать по этому поводу ни минуты. Правда, рассказать Марте будет нечего – ну, так что же, в другой раз.
Чейзов «форд» запаркован буквально в двух шагах – не увидел, потому что не смотрел. И присоской всё так же прикреплён к лобовому стеклу мишка в зелёных штанах – старше Эрики этот медведь. Сам водитель с индифферентной физиономией слушает музыку, расслабленно отдыхая. Увидев, что мы подходим, приветливо скалится и машет мне пальцами руки. Нет, он, действительно, другой человек.

Добавлено (13.09.2022, 16:15)
---------------------------------------------
Чейз снова трогает свой «фордик» с места – мишка в зелёных штанах пляшет на лобовом стекле. Я вспоминаю дурацкий смайлик на стекле автомобиля своего преследователя – существующего ли? Рассказать Хаусу?
Хаус между тем залез в автоплеер Чейза, нашёл джазовый альбом и врубил на полную мощность. Чейз протянул руку и уменьшил громкость. Хаус снова увеличил. Чейз уменьшил. Хаус увеличил.
- Это мой автомобиль, - ни к кому не обращаясь, заметил Чейз вслух.
- Серьёзно? А я думал, это автомобиль моего подчинённого.
- Не твоего, - говорю. – Моего.
- Легче. Я – хозяин всей вашей богадельни. И твой тоже.
И тогда Чейз нараспев начинает читать наизусть «Дом, который построил Грег» - ту самую шуточную пародию, которую мы коллективно придумали ещё в прошлом году. Читает громко, перекрикивая динамики, но потом подстраивается под их звучание – слух-то у него вполне себе – и становился даже хорошо. И я в зеркало вижу, что у Хауса растягивает губы и светлит глаза бесконтрольная улыбка.
Добираемся до Принстона уже глухой ночью. Нужно выспаться – завтра предвижу нелёгкий день, но чувствую, что должен обсудить с Хаусом смерть Белла. Хаус, наоборот, ничего подобного не чувствует, и мою попытку пресекает в зародыше:
- Заткнись. Тебе не в радость, а мне не интересно. Давай лучше поедим – я голодный.
Его печень за годы приёма викодина почти отправлена в нокаут, поэтому голод он переносит плохо – начинают дрожать руки и покруживаться голова. Я это знаю. И знаю, что это означает. И он, конечно, знает, и старается хотя бы периодически пропивать гепатопротекторы и подкармливать клетки чистым сахаром. Конфеты, леденцы, прочая подобная дрянь входят в его рацион в значительном количестве. Его окружение это поощряет – например, Кадди, я знаю, даже пользуется съедобными секс-игрушками и приколами вроде леденцовых губ и сисек на палочке. По мне, это перебор, но Хаус не возражает. А сегодня он, похоже, не ел с не слишком плотного ленча, поэтому, вздохнув, безропотно встаю к плите. Что-нибудь лёгкое и на скорую руку. Оладушки с сиропом. И разогрею куриную грудку с соусом.
Пока вожусь у плиты, одним глазом слежу за перемещениями Хауса, по-прежнему опасаясь за Беллову коробку. Нет, настоящего страха нет – он пообещал. Но Хаус – есть Хаус, подвоха ждать надо всегда. Но он и не перемещается – плюхнулся на диван. Потирает больное бедро, щелкает пультом телевизора. Без звука.
- Липрэдинг осваиваешь?
В ответ бурчит:
- И так умею.
И я верю. Вполне может уметь – его таланты неистощимы. Поливаю оладушки сиропом, и, увлекшись, не замечаю, что он уже подкрался сзади. И вдруг в шею мне, в волосы, тихо спрашивает:
- Ну, что? Успокоился? Или ты не только из-за смерти моего отчима на взводе?
Может, до этого я и успокоился, а тут вздрагиваю от неожиданности:
- Тьфу на тебя, напугал! Садись, ешь.
- Ты не ответил.
Он засовывает в рот сразу два оладушка в сиропе и, слава богу, теряет дар речи хотя бы на время прожёвывания. Я не знаю, что ему отвечать – сразу колоться по полной? А если он меня таки-в психушку определит? Да и не время сейчас для серьёзного разговора – надо хоть немного поспать перед рабочим днём. И врать, что всё в полном порядке, не хочется.
- Чейз подозревает, что я сплю с Мартой, - говорю. Это не откровенность пока, это паллиатив.
- Идиот, - легко припечатывает он, проглотив нажёванное.
- Кто?
- Чейз. Она бы, может, и могла, но скрывать от него не стала бы ни минуты.
Немного даже обидно за Марту, и я возражаю:
- Она бы не могла.
- Но не по твоей вине, верно?
- У меня с Блавски отношения, - напоминаю ему, если он забыл. Но он не согласен:
- У тебя с Блавски хронический перепихон и ностальгическая заупокойная по некогда бывшим отношениям, - засовывает в рот третий оладушек, сироп заливает вдогонку, запрокинув голову.
- Подавишься.
- Но у тебя и с Мартой никаких отношений нет, - с причавкиванием говорит сквозь сироп и оладушек. – Так что не валяй дурака – хуже сделаешь.
Я пожимаю плечом – такой небрежный жест, означающий: «какая же чушь тебе взбредает порой в голову». Ага, нашёл, кого пытаться обмануть.
- Сам почему не ешь? – спрашивает.
- Не успеваю за тобой. Сейчас буду.
Беру оладушек, макаю в сироп. Сироп стекает с него опалесцирующими каплями, падает в тарелку, остаётся застывшим янтарём. Янтарь. Ненавижу этот камень.
- Я тоже идиот, - вдруг серьёзно говорит Хаус. Нашел, чем пугать тебя: «хуже». Тебе и надо хуже… Что происходит, Уилсон, а?
- В том-то и дело, что ничего не происходит. Хаус, давай не сейчас. Я спать хочу.
- Ешь оладушек, - говорит. – Сейчас футболку закапаешь. «Ничего не происходит» - и всё? Тебя это бесит? Бесит настолько, что готов переспать с чужой женой и получить по морде от её мужа?
- Я же тебе сказал уже: давай не сейчас. Я не объясню, а ты не поймёшь. Мне слова нужно найти.
- Ладно, - вдруг соглашается неожиданно легко. – Иди спать. Я сам найду слова.
И ведь найдёт…

Добавлено (03.10.2022, 10:05)
---------------------------------------------
Если кто сюда заходит. перебейте - не влезает
Засыпаю не сразу, снится дрянь, и когда будильник меня вдёргивает в реальность, я сонный и даже слегка обалдевший, и с больной головой. Пока в ванной пытаюсь придать себе человекообразность, Хаус тоже встаёт. С утра он угрюмее и раздражённее всего – вечерние обезболивающие уже вывелись, а утренние ещё не подействовали. Викодин, убоявшись деменции, он теперь принимает, ни под каким видом не повышая дозу, а, спасаясь от привыкания, даже устраивает себе мучительные «разгрузочные дни», во время которых с ним вообще невозможно находиться рядом. Жуткий режим и, по-моему, кроме него, никто так никогда не делает. Но Хаус – есть Хаус, на него законы физиологии, химии и тому подобных скучных материй не распространяются.
Так что я поспешно освобождаю ему ванную, перебираясь в кухню и варю кофе. Варю сам, кофеварке я не доверяю - мне кажется, что напиток после неё отдаёт металлом и роботами. Это примерно то же, что с негатоскопом. А я могу по вдохновению создавать уникальные варианты напитка. Вообще, это – мой талант, моё достоинство, Хаус говорит, что если бы я вместо онкологов пошёл в бармены, это было бы объективно полезнее для человечества. Но, между прочим, бармен не стал бы ему вводить «особую литическую смесь по Уилсону», когда боль становится невыносимой, и стырить парочку секретных ингредиентов для этой смеси бармену было бы негде. А к моим услугам шкафчик для неотложной помощи в приёмном и больничный фармацевт.
Добавляю кордамон и ваниль, крошечных маршмеллоу, немного смородинового сиропа. Готово.
- Хаус, кофе!
Тут два варианта – либо «тащи», либо появится в кухне сам. По утрам мы обычно пьём кофе в кухне, это вечером, перед телевизором, наша трапеза занимает журнальный столик. Сегодня вариант второй. Что обнадёживает. Хотя на трость опирается тяжело, и при каждом шаге в углах рта на миг вспухают желваки.
Быт у нас совместный, и уже налажен. Два старых холостяка с необременительным, как выражается Хаус, «перепихоном» на стороне, мы уже давно объединили наши привычки, как и жильё. Формально, кстати, наша квартира считается двумя квартирами, специально для нас построенными в жилой зоне – зоне «С» - больницы Хауса. В неё ведут разные двери – на которых таблички с нашими именами, и не дай Бог перепутать. Но ведут обе эти двери в одну прихожую, а из неё в общую гостиную с телевизором, через арку – в кухню и в небольшой аппендикс с ванной, душевой и туалетом. Спальни, понятно, у нас отдельные, и это – святая святых. Без необходимости вламываться друг к другу не принято, и двери даже запираются – правда, у каждого из нас есть ключи от обеих спален, а то мало ли… Хаус, например – наркоман со стажем и стентами в коронарных артериях, а я… ну, мне уже лет десять на кладбище прогулы ставят. Но без нужды мы ключами от спален друг друга не пользуемся, поэтому сейфа у меня нет, и коробку с крылатым имитатором я просто пристроил под кровать.

На кухне у Хауса высокое сидение, как у барной стойки. И он садится на него верхом, пристраивая трость прислоненной к краю стола. Кофе ему нравится – я вижу. Хотя одобрения – словесного одобрения – от него, как от козла молока, не допросишься, но мимикой он даёт понять, что кофе удался. Вот и пей на здоровье. И лучше молча.
Ага. Как бы не так!
- Так что у тебя там с Мастерс? Ты, серьёзно, пытался?
- С Чейз. А ты об этом уже третий раз заговариваешь – стало быть, вопрос этот тебе интересенее, чем мне.
- Первый. Те два заговаривал ты.
- Хаус, отвяжись. Я не хочу трахнуть Маст… тьфу! Марту Чейз.
- Врёшь.
- Ладно, вру.
- Серьёзно?
Тяжело обречённо вздыхаю:
- Хаус, у меня дежа-вю. Поэтому отвечу так, чтобы и у тебя было: тебе лечиться надо.
- Ты врёшь, - повторяет он, на этот раз с совершенной убеждённостью и – слава богу – набивает, наконец, рот.
Молчу. Не отвечаю. Иду мыть чашку. Он догоняет и суёт свою.
- Поторапливайся, детишки не простят тебе, если Санта опоздает на утренник.
- Блавски проведёт, если Санта опоздает.
- Э, да ты стал пофигистом.
- У меня был тяжёлый день накануне.
- Ах да. У тебя же больной умер.
- И в чём повод для иронии? Да, умер. Да, больной. И то, что ты несколько лет считал его одной из своих стартовых гамет, ничего в этом не меняет.
- А то, что ты считал его одной из моих стартовых гамет? – и устанавливает длинный указательный палец точно напротив моих глаз. И снова до противного прав. Потому что именно вот это меняет многое.
- Я всё жду, - говорит Хаус задумчиво, - когда тебя прорвёт и я, наконец, услышу монолог в духе: «мир – дерьмо, а я ещё хуже».
На это я даже немного обижаюсь и огрызаюсь поэтому сварливо:
- Раз всё наперёд знаешь, чего ждёшь?
- Нюансы интересны.
- Если я сейчас начну про нюансы, Санта точно опоздает. Дай мне себя в порядок привести - не держи дверь.

Добавлено (22.10.2022, 14:48)
---------------------------------------------
Конечно, мы уже успели обо всём этом переговорить с Хелен, и она мою уверенность в том, что глаз не спасти, подтвердила, но отмахиваться даже от самых безнадёжных случаев не в её стиле. Я знаю, мы с ней сколько раз сражались при онкопатологии зрительного анализатора на любом уровне не на жизнь, а на смерть: я – за радикализм, она – за экономию, Хаус, если ему случалось присутствовать, вообще-то, радикал до мозга костей, неизменно вставлял что-нибудь вроде: «Не слушай его, он цену набивает, на самом деле он за твои прекрасные глаза чужих не жалеет. Это не медицинское мнение, это прелюдия у вас». Но Варга смеётся уголками глаз: «Лучше я вас слушать не буду, доктор Хаус. Это ваше мнение – не врачебное сейчас. Вы балуетесь», – и так это по-доброму у неё всегда выходит, что этот угрюмый скептик, этот мизантроп, который, как многие думают, смеяться вообще не умеет – только насмешничать – тыкается ей лбом в плечо и сдавленно хохочет. Иногда мне кажется, что Блавски была бы такая же, если бы не рак, если бы не Лейдинг, может быть, даже и если бы не я. От этой мысли мне больно. Очень больно, и я отвожу взгляд и уступаю. И тут же Хаус принимается ворчать про «убогий паллиатив» и «нарезку колбасы» - так, что меня так и подмывает прямо спросить: сам-то понял, чего хочешь?
Впрочем, на этот раз у нас никаких и разногласий-то не возникло. Ни с ней, ни с Хаусом. Только пока мы совещались, Хаус резкими штрихами набросал на блокнотном листке одноглазого пирата в бандане, а я. глянув, только заметил:
- Это к Рики Чейз тебе в соавторы, – и пошёл говорить с Рубинштейн. Ну вот. Говорю.
- Бичу ничего пока не сообщайте… и другим…
- Ни Бичу. Ни другим. Это – врачебная тайна. Только ваше дело, с кем и чем вы будете делиться. Ну, что, пойдём к Варге или вам нужно время?
- Пойдём, - говорит.
Она - известная актриса, знаменитость, автографы раздаёт. А вот сейчас и губы, и руки трясутся, и взгляд сжатый и затравленный, как у любого обывателя в этом кабинете. Поистине, перед раком все равны. А умирают, между прочим, чаще от сердечно-сосудистых. Но медленнее. И «раковые» - вот ведь, принял я классификацию Белла – ещё и почаще остальных.
Варга расположилась в выделенном ей помещении по-хозяйски – у неё уже и чайник кипит.
- Вы –Лайза Рубинштейн, да? Приехали к нам снимать кино про кино? Как интересно! У вас же есть немного времени, да? Давайте мы с вами сейчас попьём чайку и поговорим? Джеймс, тебе налить?
- Я позже подойду, - говорю. – Где Хаус?
- Пошёл в изолятор.
Я почему-то так и подумал.
Иду туда же – в отделение гнотобиологии, превращённое в изолятор. Там, как и везде у нас, прозрачный пластик. И, как правило, спокойно, потому что звукоизоляция, и потому что больные обычно, пока ты в фильтре, спокойно лежат на своих кроватях и ждут, когда подойдёшь. И ещё слышно громкую работу постоянных вытяжных вентиляторов – к их гулу привыкаешь настолько, что они не мешают ни спать, ни говорить. А теперь я ещё на подходе улавливаю перекрывающий их противный прерывистый зуммер тревоги, перехожу на рысь и вижу, что в ближайшей к лестнице палате Ли мечется перед пластиковой стеной, как бьющаяся в стекло бабочка. А вторая – палата Кэмерон – вообще против всех правил распахнута настежь, и Кэмерон в ней нет, а в третьей, у Тауба, она как раз есть – качает мешок, пока Хаус, взгромоздившись на койку коленями, наносит в грудь Тауба быстрые сильные толчки, а ещё там Рагмара и Чейз – Рагмара жонглирует шприцами, а Чейз тащит к кровати громоздкую установку аппаратной кардиоподдержки.
- Что? – спрашиваю во весь голос. – Что случилось? Чем помочь?
- Не видишь? – запалено выдыхает Хаус. – Редкий! Случай! Чесотки!
В самом деле – чего я туплю?
Включаюсь в реанимационные мероприятия, как это пишут в газетах. Спрашиваю у Рагмары, что успели ввести и что успели понять. Она быстро и толково отвечает. Нравится мне Рагмара, и не в том смысле, который вкладывает в это слово Хаус.
- Сколько эпинефрина?
- Давай уже внутрисердечно – хватит цацкаться, - приказывает Хаус. Судя по всему, они уже не первую минуту этим всем занимаются, и не вторую. Хаус взмок, Кэмерон меняет положение рук на мешке, а у Рагмары в лотке уже целая коллекция сломанных ампул и использованных шприцев. Кардиомонитор подключен, но он пока фиксирует толчки Хауса, а не электрическую активность. Чейз подкалывается в подключичную и в другую, не занятую Рагмарой, кубитальную, щёлкает интубатором:
- Кэм… - это он в такой ковбойской манере Кэмерон сократил для экстренных случаев.
- Давай, сменю? – предлагаю Хаусу.
- Пошёл вон, доходяга! Коли в сердце – больше пользы будет.
И снова туплю, кажется. Вот есть у меня такая неприятная для врача особенность, психологи называют «минус-стресс». Напряжённая ситуация меня не активирует, а загоняет в кокон отрицания. Я же «сомелье» - какого ж чёрта жду указаний Хауса, как дурак? Огрызаюсь вяло:
- Без тебя знаю! – и начинаю «смешивать коктейли». Теперь Рагмара уже на вторых позициях, помогает мне.
Чейз вошёл трубкой в гортань. Подключает аппарат.
- Хаус, всё! Теперь техника.
Но тут монитор взлаивает, как радостная болонка – есть ритм.
- Запустил, - хрипит Хаус.
Он сползает с кровати – его шатает, руки висят, как плети. Мокрый насквозь.
Мы с Чейзом осматриваем бессознательного Тауба и, наконец, получаем более точное представление о том, что произошло. Обширный инфаркт. Похоже на тромб.
- Температура выше тридцати девяти, - говорит Кэмерон. – Вот поди пойми теперь, что её поддерживает – некроз миокарда или пневмония.
- Ты что хочешь делать? – спрашиваю Чейза, навостряющего очередной шприц.
- Загружу. Тут управляемое дыхание нужно.
- Нет. подожди. Давай пока на поддержку. Запустили же.
- Он всё равно без сознания.
- Ну, и тем более… Назначь ещё раз полипептидные цепи. Я знать хочу.
- Чтобы что? – устало спрашивает Хаус.
- Чтобы скорректировать режим. Чтобы изолировать остальных контактных. Чтобы прогнать киношников.
- Они теперь уже тоже контактные. А планета и так неплохо изолирована толстым слоем атмосферы.
- Можно тогда меня уже выписать? – как в школе, поднимает палец Кэмерон. – За пределы слоя атмосферы обещаю не выезжать.
- Вернись в палату, - говорю.

Добавлено (05.11.2022, 16:24)
---------------------------------------------
В коридоре Лайза Рубинштейн стоит и смотрит в окно. Спина у неё совершенно прямая, и я не подхожу – знаю цену таким прямым спинам. Варга у себя моет чайные чашки.
- Ну, как прошло? – спрашиваю.
Чуть заметно пожимает плечами:
- Мы всё обговорили.
На одном из блюдец нетронутый кусок кекса.
- Это её?
- Да, конечно.
- Она плакала?
Спрашиваю формально. Если не плакала, значит, Варга тут что-то не доработала, а я в неё верю. И она кивает:
- Да, конечно.
- А потом?
- Согласилась на операцию. Откладывать особенно некуда уже. К маю, к новому съёмочному сезону, если всё будет хорошо, она поправится.
- И отрастит новый глаз?
Лёгкое прифыркивание:
- Нет, конечно.
Она ставит чашки на специальную подставку и поворачивается ко мне.
- Доктор Уилсон, вы ни в чём не виноваты.
- Знаю...
Ненадолго повисает пауза, Варга вытирает руки салфеткой – вытирает так, как это делают хирурги, палец за пальцем.
- Что с доктором Таубом?
- Уже разнеслось? Быстро… У него была сердечно-лёгочная реанимация. Инфаркт миокарда. Состояние тяжёлое, но пока стабилизировали. Он сейчас загружен.
- В этом вы тоже не виноваты. Это не закономерный ход болезни. Внезапное острое состояние, его не всегда можно предвидеть.
- Да, конечно, - передразниваю я.
Повисает недлинная пауза.
- Давайте посмотрю ваших пациентов, как офтальмолог, пока я здесь – надо же отрабатывать зарплату, - предлагает Варга.
- Спасибо. Ней даст тебе список.
Из коридора слышу, что к Рубинштейн подошёл Бич по каким-то своим съёмочным делам, они говорят сначала тихо, потом слышу его раздражённое: «Да что с тобой такое сегодня!»
- А вы чаю не хотите? – спрашивает Хелен. – Или кофе. У вас слишком усталый вид для первой половины дня.
- Нет, спасибо. И это не усталость. Послушай, Варга, у тебя когда-нибудь было такое чувство, будто всё, что ты делаешь, либо бессмысленно, либо неправильно?
- О, - говорит. – Это вам не ко мне, это – к Блавски.
Задумываюсь. А может, и впрямь? Но нет, не вариант.
- А ты знаешь, почему хирурги отказываются оперировать родственников?
Чуть заметная улыбка в углах глаз:
- То есть, к Блавски вы не пойдёте?
Я бы пошёл к Марте, но это не сиюминутного разговора требует, а, как минимум, ну, хоть вот такого же чая, а с Мартой мне сейчас пить чай не рекомендуется, не то Чейз может позаботиться о десерте.
Поэтому отправляюсь в кафетерий. Время ленча и, хоть я и не проголодался, кофе с чем-нибудь не помешает. А вернее, с кем-нибудь. И я даже знаю с кем, потому что встроенный маячок «Уилсон идёт есть» срабатывает у него безотказно, и я даже почти не вздрагиваю, когда слышу прямо над ухом:
- Мне картошку фри с курятиной, пончик и ванильный крем.
- А форель ты, конечно, у меня стащишь…
- Должен же я обозначать своё доминирование в нашем тандеме.
- Нет у тебя никакого доминирования.
- Хорошо, у меня нет доминирования, а у тебя не будет форели. Как скажешь.
- Кофе или сок?
- И то, и другое.
- Салат будешь?
- Я тебе кролик?
- Хорошо… И один салат, пожалуйста.
- Эй. Я не говорил, что не буду!
- Два салата.
- И что буду, не говорил.
- О`кей. Полтора.
Девушка на раздаче глазом не моргнула – она к нашим фокусам уже привыкла. Молча наложила половину порции салата, поставила на мой поднос.
- Иди уже за стол, - говорю.
Несмотря на хромоту и трость, передвигается он стремительно, и пока я с подносом добрался до места, он уже плюхнулся на стул, другой подтянул к столу тростью и застыл, глядя на меня немигающим взглядом змеи, словно в ожидании, что я ему сейчас исполню песню заклинателя на саксофоне.
- Рубинштейн согласилась на операцию, - говорю. – Варга её подготовит.
- А Варгу ты выменял у Кадди на инфицированного психа?
- Ну, не на улицу же его выбрасывать. И он не инфицированный. Был бы инфицированный, Кадди его не перевела бы. У неё карантин.
- А у нас?
- Мы ждём повторных анализов.
- Брось. Это инфаркт, а не цитокиновый шторм.
- На ровном месте инфаркт?
- Таубу под семьдесят, и большую часть жизни он провёл в активном кобеляже.
- При чём тут кобеляж?
- А при том, что синенькие таблеточки плохо сочетаются с температурой любого генеза и атеросклерозом, обычным для человека, предпочитающего всем видам спорта карманный теннис.
- Вот уж насчёт карманного тенниса – это не про Тауба.
- Ладно, не карманный. Полноценный теннис на огромном корте под аплодисменты публики. А ты его липидограмму видел?
- Ну, хорошо, ты видел. Поделись.
- Триглицериды повышены, общий холестерин ещё больше.
- А у тебя не повышены? Или у меня не повышены? Нам не двадцать лет.
- У меня коронары стентированы, если помнишь, и уже давно. А у тебя вообще…
- И началось это с тобой как раз после нашего неспецифического гриппа, если помнишь.
- Раньше, - говорит.
- То есть, связи вообще нет?
- Вообще есть. Между простудой и инфарктом нет.
Я быстро убрал тарелку из-под атаки, и он скорчил обиженную физиономию – элемент игры, ни он, ни я даже внимания не обратили. Он убрал руку, я поставил тарелку. И вдруг, как дротик в ред-булл:
- Что не так? Вот прямо сейчас? Я вижу, я не слепой.
- Прямо сейчас ты хотел у меня с тарелки форель стащить…
- Ну? Устал в это играть?
Он всё понимает. Всегда. Может быть, даже больше, чем я сам в себе понимаю. И я, наконец, пытаюсь:
- У нас бородатые игры, Хаус. И бородатые дела. И бородатые отношения, привязанности, интересы... А мне осталось жить всего ничего. Не спорь – я сам врач, я знаю. Я просыпаюсь утром и…
- Что, опять? - он сочувственно наклоняет голову и насвистывает мелодию из «Дня сурка» Рамиса.
Это уже настолько глубоко – меня почти на слёзы пробивает от его понимания. И я выдыхаю – почти вызывающе:
- Да!
- Ну… давай закатимся в Вегас… Хотя…
- Да, - повторяю чуть тише. – Там будет всё то же самое.
Несколько мгновений он молчит, играя пластиковой вилкой. Наконец, авторитетно заявляет:
- Это ломка у тебя.
Фыркаю:
- С чего бы? Ты думаешь, я опять на вивансе?
- Я думаю, ты поиздержался на адреналин. А у тебя привыкание, тебе теперь просто экстрима на мотоцикле мало – тебе на самолёте надо.
- А это идея, - говорю мечтательно. – Самолёт…
- Идиот!
Он всегда этим «идиот» припечатывает, как гербовой печатью.
- Тебе войнушку надо? Во Вьетнаме? Ураган «Мария»? Акулу в ванне?
- Мне вообще-то надо срок годности побольше, - говорю.
- От тебя зависит.
- Да не ври. Ничего от меня не зависит.

Добавлено (12.11.2022, 14:13)
---------------------------------------------
- Продлить не зависит, - говорит. – А сократить вполне себе можешь, так что очень-то уж не старайся. Например, ралли эти твои придурошные… Влетишь как-нибудь в ограждение на полном ходу – и акулы не нужно. Знаешь, на свете бывают безбашенные мотоциклисты, бывают пожилые мотоциклисты, но безбашенные мотоциклисты пожилыми не бывают. Сказать, почему?
Новости – Хаус не только тревожится за меня – это-то, пожалуй, всегда было, но и признаётся в своей тревоге. Стареет, что ли? Или я в своей борьбе с «днём сурка» уже настораживаю? Да нет. Ну, нет… Ничего такого на самом деле – зря он. На всякий случай напоминаю:
- Да ты сам ездишь с превышением.
- Бывает, да, - легко соглашается он. - Только я езжу с превышением там, где ограничение – глупая причуда, а ты носишься, как ведьмак на метле, вообще ни на что не обращая внимания. Видел как-то на днях, как ты с парковки стартовал – мотоцикл на дыбы, колесо в воздухе крутится, только что не взоржал он у тебя.
Я рассмеялся, но покачал головой:
- Ну, это ты врёшь, на дыбы я его не ставил. И не в адреналиновой ломке дело. Просто, если объективно, у меня кризис среднего возраста. Когда ему полагалось быть, меня тимома отвлекла. А теперь он, видно, меня достал.
- Да? А желание быть отцом почтенного семейства с дюжиной детишек – это не он был?
- Один раз. Ну. может, и начинался, и что? Абортивное течение – слышал? А теперь рецидив…
- Непрерывно рецидивирующее это у тебя, как нисходящий паралич. Ты точно не помог моему отчиму воссоединиться с моей мамой? Потому что тебя на такое обычно как раз после очередного благодеяния пробивает.
- Очередного убийства, ты хотел сказать?
- Хотел бы сказать «убийства», так и сказал бы. Думаешь, я с тобой стану выражения подбирать?
- Ну… что ж, и на том спасибо.
- Пожалуйста…
На этот раз выпад удачный, и кусок форели отправляется в рот Хауса.
- Дальше гунди, - требует. – Не всё сказал – я же вижу. Если отчим помер своей смертью, а акул в твой бассейн не завезли пока, то отчего тебя сейчас-то корёжит?
- Понимаешь… я ловлю себя на том, что уже не вижу смысла в жизни.
- А его и нет, - он цепляет на вилку очередной кусок и развивает мысль. – О смысле жизни можно поднимать вопрос, если принять идею Бога – архитектора. Я в это не верю. Ты, судя по тому, что не соблюдаешь кашрут и занимаешься благодеяниями в духе доктора Геворкяна, тоже вряд ли, тогда откуда вообще дурацкая идея, будто твоё предназначение имеет место быть и кем—то скреативлено? Нет его и не было никогда. Случайная комбинация генов, развитие, гомеостаз – ничего больше.
- Но ведь это ужасно… Ужасно чувствовать себя случайной комбинацией генов. Нет?
- Нет, наоборот, - это он спокойно и твёрдо. - Ужасно чувствовать себя созданным для чего–то инструментом, да ещё и пытаться угадать, для чего. А быть случайной комбинацией – круто. Потому что тогда, что бы ты ни делал, это – только твоё, и управляешь ты, а не кто-то.
- Но тогда нужно, как минимум, что-то делать… Что-то существенное…
- Носиться на мотоцикле, как угорелый, чиркая коленом поребрик, например? – ехидничает Хаус.
- Например, спасать жизни.
- А ты не спасаешь?
- Последнее время нет.
- Ах, вот оно что? Застой в спасательных делах? Чип и Дейл в вынужденном простое?
Он уже откровенно издевается, и я, наконец, говорю о том, о чём ещё мгновение назад не собирался:
- Меня кто-то убить хочет. Ну, или у меня паранойя…

И он становится абсолютно серьёзным.
Люблю в нём это: вот только что издевался, ёрничал, высмеивал меня на всю катушку, и вдруг лицо твердеет, в глазах прорезывается ледяная синева внимания, губы сжимаются в линию – и можно полагаться на него с потрохами.
- С этого места поподробнее, - говорит.
И я ему всё выкладываю – и почему упал с мотоцикла, и про джип с дурацким смайликом, и про мост через овраг.
- Если в первый раз я ещё мог сам что-то нарушить – я тогда спешил, то второй… Ты же понимаешь, я на этой дороге и так в восемь глаз смотрю, а тут со мной ребёнок был.
- А ты зачем вообще там ездишь? – сердится он. - Другой дороги нет?
- На тот момент не было. Там авария случилась, полиция всё перекрыла, ленточки их, а я уже обещал Рики, что поедем на озеро – ну и… Сам же говоришь, с паранойей надо справляться.
- Вот этого тебе и хватило для формирования полноценной развесистой иллюзии: мост через овраг, авария, полиция – и пожалуйста. Так что запиши очко паранойе.
Но я снова качаю головой отрицательно:
- Нет, я уже думал об этом. Мне могло показаться, что он что-то ко мне имеет – я и сейчас не уверен, но сам джип мне не показался. И смайлик я разглядел. И то, что он сделал: внезапно ускорился, влетел на полутораполосный мост и врубил дальний свет навстречу. Он же не мог не слышать мой мотор…
- Мог, если торчал в наушниках на каком-нибудь музыкальном сайте. Ну, или если вообще торчал... Слушай-ка, а у тебя, кроме Мастерс, интрижек с замужними не было?
- У меня. Не было. С ней. Никакой. Интрижки.
- Не бесись. Я тебя не первый год знаю. И знаю, как это у тебя бывает. Ей было одиноко. Она была несчастна. А у тебя зачесалось…
- Да перестань ты! – я ударяю ладонью по столу так, что стакан с соком подпрыгивает и плюёт на салфетку.
- Ну, ладно, ладно. А ты сам-то что, не слышал его мотор? Ты-то его почему не пропустил?
- Я же тебе говорю: он ускорился внезапно. И на мосту не прижался, а попёр бульдозером прямо посередине – я еле вписался сбоку, и то центробежная сила помогла. Если бы я остановился или сбросил скорость, он бы меня просто снёс и закатал в асфальт.
- Центробежная сила… А Чейз, кстати, знает, как ты лихачишь с его дочкой?
- Я не лихачил. У меня хватает ответственности этого не делать с ребёнком за спиной. Я осторожно ехал.
- И твоё «осторожно» - это какая скорость?
- Миль тридцать – не больше.
- Так. А он с какой скоростью ехал?
- Да почти вдвое против моей.
- Ну, тогда ты зря загрузился: он просто не успел бы так тщательно продумать своё покушение на твою персону. Ты же не предупреждал никого, когда именно появишься на мосту, ты сам на него ещё за пять минут до этого не собирался. Успокойся. Это случайность.
И у меня отлегает от сердца: в самом деле – ну, что он, со спутника следил за мной. что ли? Да и кому я сдался?

Добавлено (21.11.2022, 09:51)
---------------------------------------------
Поэтому ленч доедаю уже почти с аппетитом. И иду смотреть своё «приобретение» - восемь раковых больных из «ПП», один из которых, судя по всему, буйный. С него и собираюсь начать.
Но ещё в коридоре ловит меня Ней с неприятным сюрпризом: отяжелел Ричард Байкли – наш хулиган на гемодиализе.
- Реакция полимеразных цепей чистая, и оксигенация держится. Но креатинин даже после сеанса высокий, и, самое главное, там беда с электролитами. Льём в обе руки, но всё равно нарастает загруженность. Венди составила ходатайство в тюрьму. Вы подпишете?
- Господи! Подпишу, конечно. Буллит больше не звонил? Ничего не сообщал о себе?
- Я сама ему звонила. Температура субфебрильная. Я сказала, что вы сказали, чтобы он оставался дома и дальше. У него, кстати, всё равно ещё есть дни по больничному. Доктор Уилсон, но это ведь не…это?
- Не знаю пока, Ней. Куда положили послеоперационного из «ПП»?
- Да там трое послеоперационных поступило. Вам какого?
- Того, что с психозом.
- А-а, мы его к доктору Блавски и положили.
- Разве он не на жизнеобеспечении?
- Вместе с жизнеобеспечением и положили. Ничего, вы на него ещё посмотрите.
Многообещающе звучит, и я ускоряю шаг.
В нашем маленьком психиатрическом отделении нет обитых войлоком стен и функциональных кроватей. Наручники-замыкатели мы тоже не практикуем, в крайнем случае, используем широкие ремни, и ненадолго. Ну, не такая у нас специфика, психиатрия наша постольку-поскольку и рассчитана на умственно-отсталых детишек с онкологией, преднизоновые психозы, да ещё клинические депрессии. А тут, смотрю, функциональная кровать не наша, и снабжена всеми стационарными вязками, а на кровати возлежит вполне себе в сознании и даже что-то бормочет себе в кислородную маску бледный мужчина, косоглазый, с острой бородкой и двумя симпатичными рожками на лбу – пластические хирурги постарались. А сестра с сестринского поста стоит в дверях и смотрит на него с каким-то странным выражением лица, на котором мешаются и злость и восхищение.
- Его что, - спрашиваю, - сюда вместе с кроватью доставили?
- Вместе с кроватью, - говорит. – На специальной перевозке. И с того момента, как поступил, он сначала пытался мастурбировать, потом петь, но ему дыхания не хватило – пришлось надеть маску, а теперь он лежит и бормочет наизусть библию, только все слова задом наперёд, и ни разу не сбился – я специально подходила послушать.
- Кто он такой вообще?
- Говорит, что сатана.
- Врёт. Дай-ка мне сопроводительную карту.
В сопроводительной карте написано имя: Соломон Айо – ого! Профессия: инженер-гидравлик, работал в какой-то средней руки компании, пока окончательно не сошёл с ума. Шизофрения с девяносто второго года, повторные госпитализации, токсикомания, пиромания, один приступ каталепсии, инвалидность. Поступил в госпиталь по поводу рака селезёночного угла, прооперирован в общей хирургии, послеоперационный период гладкий, но сохраняется глубокая анемия, вызванная повторными кровопусканиями – причащал кровью. Ни фига себе! Миокардиодистрофия на почве повторных интоксикаций различными ядами. Тоже неслабо. В связи с этим дыхательная недостаточность. «Причащал кровью» - бесподобно в своей лаконичности. Ох, Кадди!
- Блавски уже смотрела его?
- Кратко, при поступлении.
- Ну, давай ещё я посмотрю.
Захожу в палату. Здороваюсь, стараясь сделать это приветливо, хотя «причащал кровью» из головы не идёт. Он бросает на меня оценивающий взгляд, но не отвечает, продолжает бормотать. Знакомо. Не желает тратить драгоценное сатанинское время на пустую формальность, вроде приветствия. Поэтому сразу перехожу к делу:
- Вас прооперировали, судя по документам, чуть больше суток назад. Что-то болит сейчас?
- Конечно, болит, - отвечает живо, голос звучный. – А вы как думали? Меня прооперировали чуть больше суток назад. Когда вас оперировали, у вас сколько времени болело ваше «что-то»?
- А вы откуда знаете, что меня вообще когда-либо оперировали?
Вопрос с подвохом – жду, что он что-нибудь загнёт о своей сатанинской прозорливости.
- Слухи-сплетни, - говорит, и только теперь замечаю у него небольшую одышку. – Вы – Уилсон, здешний номинальный шеф, я вас узнал по дежурной вежливости, косому глазу и печати смерти. Только не говорите, что я «сам такой» по двум последним пунктам. Без вас знаю. Конечно, вас оперировали. Раз сто. И то, что вы после этого задаёте такие дурацкие вопросы, свидетельствует о вашем формализме и отстранённости.
И вот тут я начинаю чувствовать зуд закуситься с ним, как с Хаусом.
- Вопрос врача пациенту о самочувствии – дурацкий?
- Любой вопрос в форме вопроса, не подразумевающий ответа, дурацкий. Задайте тот, ответ на который вам, действительно, интересен.
Я это предложение обдумываю несколько мгновений и спрашиваю:
- Зачем вам рога? Наверное, стоило немалых денег это себе устроить – зачем?
- Не устроить, а проявить уже имеющееся.
- То есть, вы имеете в виду, что рога выросли у вас сами, а косметический хирург просто сделал их… материализовал их?
- Это не они у меня, - говорит. – Это, скорее, я у них вырос.
- Надо, - говорю, - сказать о вас Хаусу.
- А у него что, проблемы с материализацией рогов?
Тут уж я не могу удержаться от фырканья.
- Вроде того, – говорю.
А он вдруг хмурится и отрезает почти неприязненно:
- Врёте, Уилсон. Это не у него – это у вас проблема с материализацией рогов. Только вам косметолог не поможет. Вы боитесь показать рога, и на операцию ни за что не пойдёте.
Даже обидно делается – раскусил меня за полминуты ровно, что ли? Я так прост? Или кто-то успел с ним обо мне хорошенько посплетничать.
- Если у меня с материализацией рогов проблема, - говорю сварливо. – Откуда вы знаете, что они у меня вообще есть? Вы – экстрасенс?
- Я – сатана, - говорит. – А вы со мной поаккуратнее, а то ведь это только заблуждение, будто сумасшествие не заразно. Пообщайтесь с психиатрами, если не верите – сами увидите: они все тронутые. И ваша баба, кстати, тоже.
Тут уже я начинаю испытывать сомнения, а действительно ли он психически больной, и не маска ли это, позволяющая говорить, что угодною, и не быть битым.
- А зачем вы бубните библию задом наперёд? – спрашиваю. – Имидж сатаны отрабатываете?

НУЖНА ПЕРЕБИВКА!

Добавлено (06.12.2022, 16:54)
---------------------------------------------
- Эта девчонка, – он кивает на медсестру, - смешно реагирует. Ну, и потом, я просто тренирую память. Отвлекает и от боли, и от гадких мыслей. Никогда не пробовали?
И тут я прикусываю язык, потому что вспоминаю, как, вперившись взглядом в каменную стену, твердил наизусть МКБ на «С» в психиатрии у Сизуки. Просто чтобы ни о чём больше не думать и помнить, что я пока ещё онколог.
Так, молча, и осматриваю его. У него довольно серьёзная дыхательная недостаточность, селезёнка увеличена, но как следует прощупать там ничего нельзя из-за послеоперационного рубца. Не исключены метастазы. Конъюнктивы бледные. Запрашиваю анализы, и мне пересылают файл. Открываю его прямо здесь же в телефоне. Там всё плохо. Гемоглобин еле-еле шестьдесят, тромбоциты тоже понижены, трансаминазы, наоборот, увеличены втрое, как и креатинин. Кислород всего девяносто пять, и это при кислородной поддержке. В сердце слышу шумы, а в нижних отделах лёгких – наоборот, зловещее молчание. Не уверен, что вообще его выпишу.
Когда выхожу из его палаты, вижу в коридоре Блавски, которая явно ожидает меня. В глазах изумрудная смешинка:
- Ну что, видел Сатану? Стоила того Варга?
Значит, уже знает про наш с Кадди обмен. Либо сама Кадди её рассказала, либо Хаус. Вот только не знаю, как отнесётся сама Варга к тому, что она пошла мне в выкуп за Сатану. Не хотелось бы её обижать. А Блавски снова подначивает:
- Понравился он тебе? Не жалеешь, что сменялся?
Дёргаю уголком рта, пожимаю плечами. Замечаю индифферентно – просто, чтобы что-то сказать:
- Косметические хирурги на его рожках прилично наварились…
- Точно, - радостно подхватывает. – Знаменитые рожки! А анамнез видел? Наконец, что-то реально интересное после ипохондриков и малолетних олигофренов. Настоящий стопроцентный псих!
Нет, серьёзно, она рада. Поводу приложить свое профессионализм к серьёзному пациенту? Ещё чему-то, для меня пока непостижимому? На всякий случай выливаю на неё своё ведро холодной воды:
- Добавь ещё, что он почти мёртвый псих, - и грожусь бессильно. - Я попомню Кадди эту подставу…
Но Блавски с оптимистичного настроя не сбивается:
- Он много лет над собой старался - и ничего. Может, и сейчас выживет. Крепкий. Кстати, Корвин просился с ним поработать. Как гипнотизёр. Что думаешь?
Это уже прямая провокация. Да что это с ней, уж не ревнует ли? К Варге? Да ну… Уж если бы и стоило, то не к ней.
- Как хочешь, Ядвига. Это – твоё отделение. Ты ему медикаментозно расписала?
- Да, но ты же знаешь наши побочки. Боюсь навредить. Поэтому всё по минимуму. Так что оставь, пожалуйста, усиленный пост и вязки. Прошлый раз он поджёг себя в постели. А тут всё-таки кислородные баллоны…
- Может, его перевести в реанимацию к Чейзу? – предлагаю.
- А зачем? Тут всё есть. И санитары наши поздоровее, чем девочки Чейза.
- А знаешь, - говорю, - у меня сложилось такое впечатление, будто он не сумасшедшее нас с тобой, а все эти рожки и разговоры – какой-то хитрый план, чтобы дурить на головы.
- Нет, - говорит. – Хитрый план как раз создать у тебя впечатление, будто он не сумасшедшее нас с тобой. На самом деле он безумен, как шляпник, - и серьёзно советует. - Не покупайся на его рассудительность, Джим, такие утягивают с собой на-раз. А ты, между прочим, в группе риска. Так что общайся с ним пореже.
- «В группе риска» - эвфемизм слова «субкомпенсация психоза»? – горьковато усмехаюсь – чего уж, так и есть…
Но Блавски отрицательно качает головой:
- Не в этом дело. Нет у тебя психоза, и не было. Депрессия – ещё не психоз. Особенно, как феномен отмены. Но ты на тяжёлых препарата

Добавлено (24.12.2022, 14:52)
---------------------------------------------
Стою в том состоянии, которое пацаны моего детства называли: «ну, я фигею». Что она имела в виду? Кто отец ребёнка моей трагически погибшей в Ванкувере любовницы, и главное, почему это обстоятельство вынудило Блавски отказаться от планов его усыновить? Может быть, отцу сообщили, и он, узнав, что имеет сына, сам захотел его забрать? Нет, об этом она бы иначе сказала. Об этом она бы прямо сказала, а тут… Загадка.
Медленно рассеянно покидаю палату и психиатрическое отделение, бреду по коридору, машинально переставляя ноги. И натыкаюсь на Чейза.
- Уилсон, ничего, что у тебя брюки не застёгнуты?
- А, - говорю, - спасибо. Так бы и ходил…
- От тебя пахнет сексом, - замечает он, подозрительно приглядываясь, пока я застёгиваюсь.
- Неправда. Если бы я не забыл вжикнуть зиппером, ты бы ничего не заметил. – говорю.
- Так не забывай, - он недобро щурится. – Избежишь проблем.
- Проблем? – удивлённо переспрашиваю. – Секс – проблема? Мне всегда казалось, что проблема – отсутствие секса.
- Секс на работе, после которого ты ходишь по коридору в расстёгнутых штанах – проблема.
- Забывчивость. Мне мозг оперировали, Чейз. Ты ассистировал. Помнишь, ещё свет погас? Вы там, в темноте, что-то наковыряли, а теперь ты за нарушения памяти претензии мне предъявляешь? Неспортивно, доктор!
- Огрызаешься и парируешь? А раньше смутился бы до цвета помидорки! Кстати, в лимбе мы тебе не ковырялись.
Мне становится смешно – я помню свою карту.
- Нет, Чейз, вы как раз, помимо прочего, в лимбе тоже ковырялись, а ты не помнишь. Так это не у меня плохая память. Ширинка – мелочь по сравнению с забытым ходом операции. Ты, похоже, стареешь, отсюда и беспочвенная ревность. Дело не во мне – тебе любой столб угрозой скоро покажется.
Он только качает головой и уже собирается пройти мимо. Но я окликаю:
- Чейз! – и выждав, веско говорю. - К Марте это не имеет отношения. Мы с ней просто друзья, потому что она меня понимает, как никто. С ней у меня всё выше пояса, но я от этого не откажусь. Ты меня не вынуждай оправдываться, ладно? И не дави.
Его взгляд становится как-то мягче, но он снова качает головой:
- Я знаю, что к Марте это не имеет отношения. Не в этом дело. Слушай, Уилсон, тебе никто не говорил, что изменение личности может быть симптомом?
- У меня изменение личности?
- У тебя изменение личности. Ты последнее время стал на себя не похож, не замечаешь? А все замечают. Ты раньше был другим.
- Нет, - говорю. – Я как раз стал на себя похож. А раньше я притворялся.
- Ну, ты удачно притворялся. Твоя маска выглядела естественнее, чем сейчас, без маски. Может, опять попробуешь?
- А зачем? Конец года, Чейз. С наступающим рождеством тебя.
И обхожу его, как неодушевлённое препятствие. Меня ждут остальные поступившие из «ПП». У одного из них, кстати, температура, и я мигом засовываю его в изолятор.
Колерник делает операцию – удаляет яичник, поэтому хирургия занята, и плановый обход переносится – отправляюсь в детские палаты, потом смотрю тяжёлых. Это – формальность, просто чтобы быть в курсе, они закреплены за своими врачами, и те - слава богу – «держат руку на пульсе».
Тауб пришёл в себя, лежит, глядя в потолок и, похоже, составляет про себя завещание – губы шевелятся. Около него – индивидуальный пост.
- Как дела? – спрашиваю.
- Что со мной было? – голос слабый. – Грудь болит.
- Сердечный приступ. Мы тебя немного помяли. Пожалуйста, не повторяй его на бис, ладно? Отдыхай. Теперь всё будет хорошо.
Ничего не будет. Судя по кардиограмме, миокард серьёзно пострадал. Ритм сбивается, вольтаж низкий.
- Отверни от него монитор, - тихо говорю сестре. – Он же врач. Какого чёрта!
Перехожу в палату к нашему хулигану Байкли. Он отяжелел. Уже не смотрит телевизор, дышит медленно, сквозь зубы.
- Тебя тошнит?
Мычит утвердительно, избегая кивать головой.
- Добавьте метоклопрамид. Венди составила ходатайство в тюрьму. Держись, не раскисай.
Но времени у него – вижу – всё меньше. Да что сегодня такое, словно грудятся вокруг потенциальные мертвецы, и во главе их когорты мистер Сатана с рожками. А всё началось с Белла.
Хоть Ней радует:
- У Кэмерон контроль отрицательный. У Ли контроль отрицательный. Может, выпустить?
- Кэмерон – да. Ли оставь. У неё температура была. Как сейчас, кстати?
- Сейчас температура нормальная, жалоб нет.
- Ну, вот пусть до завтра там побудет – и выпустим.
А где Хаус, интересно?

Добавлено (02.01.2023, 14:51)
---------------------------------------------
Хауса нахожу в его собственном кабинете – последнее место в больнице, где придёт в голову его искать. И он работает. Перед ним ноут, по экрану которого бегут таблицы, он вперился в них неподвижным взглядом и постукивает себя по лбу шариковой ручкой, выдвигая и вдвигая стержень – есть у него такая навязчивая привычка, и на лбу, между прочим, уже фиолетовые точки пасты.
- Смотри, - говорю, – покрасился. Ручка течёт. На, вытри, - протягиваю ему влажную салфетку из вскрытой пачки.
Не сразу отводит глаза от экрана и переключается на меня. Мгновение смотрит оценивающе, после чего делает про себя какой-то глобальный вывод и тут же осведомляется:
- Чего загруженный?
- Так… - сажусь напротив, сдвигаю его ноут и, пока он глядя в опцию «зеркало» на телефоне, оттирает лоб, как-то сразу вываливаю всё: и кривую кардиограммы Тауба, и ситуацию с Байкли, и Сатану, и мой страх перед возможной вспышкой в больнице «ну, этого…того самого», которого у меня раньше даже в самый пик заболеваемости не было. И - прикусываю язык, потому что если этого не сделать, теперь нужно говорить о Блавски.
- Это всё – второстепенное, – безошибочно припечатывает он. – Давай сразу о главном. Говори.
- Но это совсем не второстепенное,Хаус, - вяло пытаюсь я протестовать. Это важно. Это всё меня тревожит, выбивает из колеи – я же вроде как главврач, хотя тоже не совсем…Но и тем более, я…
- Хватит блеять о пустяках, - сердито обрывает он.– Это мы всё решим в рабочем порядке. Говори, что хотел, или иди отсюда и не мешай.
- Блавски хочет вставить силиконовые протезы, – говорю после паузы.
Другой бы только фыркнул – ничего себе «настоящее» после опасения эпидемии и критического состояния пациентов. Только не Хаус. У него в отношении меня индикация на «настоящее» - «ненастояшее» безошибочная.
- И поскольку тебя до сих пор всё устраивало без них, - говорит, - видимо, у неё появился кто-то ещё. Ты, конечно, не ярый противник кобеляжа, но только пока дело касается твоего кобеляжа. Совагинники тебе не нужны. Так?
Вот так вот. А я своё смутное беспокойство даже сформулировать не мог.
- Я не замечал, чтобы у неё кто-то был…
- Может, потому, что ты не самый наблюдательный пинкертон даже в округе, не говоря уж о штате?
Молчу, крутя эту мысль так и эдак, как мясо на гриле. Мысль подрумянивается и начинает пахнуть на всю округу – ту, в которой я – не самый наблюдательный пинкертон. Наконец, нерешительно возражаю:
- Она бы мне сказала…
- Ну, ещё скажет.
Спасибо, утешил. А впрочем… Я ведь, честно говоря, и сам не знаю. что сейчас между нами. Было когда-то всё нежно, гармонично, казалось, что вот оно, и лучше не бывает, а потом как-то всё видоизменилось – то ли после истории с Корвином, то ли я сам виноват. Нет, секс с ней по-прежнему хорош, но с некоторых пор в нём появилась широкая струя самой ало-слепительной злости, и. кончив, я не умиротворение испытываю, а не то заплакать хочу, не то швырнуть чем-нибудь во что-нибудь. По-моему, и она так же. И всё равно я люблю её. Люблю? Да, люблю. А она? Не знаю…
- Если бы! – говорю.
- Ты что, предлога ищешь?
Яростно мотаю головой – так, что уши вот-вот захлопают по щекам.
- Не ищу. И не хочу. Но так – ещё хуже… Хаус…
- М-м?
- Она сказала, что передумала усыновлять мальчика не потому, что не я его отец, а потому что узнала, кто его отец.
- И кто он?
- Не знаю.
У Хауса светлеют глаза от изумления:
- Ты не спросил?
Медленно качаю головой:
- Мне кажется, она не сказала бы.
- Ну, всё равно попробовать бы мог. Вариантов не так уж много. Мальчик – метис. Или его отец Барак Обама или…Господи. Уилсон! Уж не Воглер ли?
Я даже не пойму, всерьёз он или издевается, но от одной этой мысли меня продирает по загривку морозной струёй, и я, застываю с немигающими выпученными глазами, приоткрыв рот, пока он просто не тыкает туда пальцем:
-У-у!
- Тьфу! – говорю. – Шуточки у тебя!
И сам понимаю, что шуточки шуточками, но в чём-то он глубоко прав, и так глубоко и неотвратимо, что мне совсем не хочется даже думать в этом направлении. Потому что девушка из Ванкувера с толстой косой и добрыми глазами, сбитая насмерть неизвестным мотоциклистом, стоит того, чтобы не думать о ней в таком ключе. Совсем. И… что там Хаус сказал про совагинников?
Слава богу, наш разговор и мои мысли прерывает Ней:
- Там телевизионщики лезут в аппаратную – пустить? Ведь все данные: документы, анализ – без кодировки, кривые на открытых мониторах пишутся…
- Ничего. Они там всё равно ничего не поймут. Пусть снимают, если хотят, только личные данные пациентов под плашки. Хуже будет, когда они начнут интервью брать у всех подряд. Вы проведите работу с персоналом, Ней, прошу вас, чтобы не болтали лишнего. Довольно нам этих двух засланцев – Харта с Орли – которые и так уже везде за своих.

Добавлено (14.01.2023, 12:28)
---------------------------------------------
- А они уже берут интервью, - «радует» Ней. – Пока у Венди. Она им рассказывает о том, как был создан этот центр – уж она-то об этом хорошо знает.
Это правда. Больницу проектировал муж этой самой Венди. Она потому и осталась при своём детище, и нам с Хаусом, надо сказать, с ней повезло: она исполнительна, расторопна и креативна. Вот только при общении с «телевизионщиками» её креативность может сослужить нам плохую службу.
- Чего ты боишься? – « в лоб» спрашивает Хаус.
- Скворца.
- Так они его уже видели.
- Брось. Сам знаешь, они десятой доли не видели.
Мы понимаем друг друга, а вот у Ней вид озадаченный.
- Так, может, - спрашивает, - его снять?
- Господи! А он всё ещё висит?
- Иди туда, - говорит Хаус, и глаза его смеются. – Иди к ним, грузи их сам, пока тебя не опередили. Сам знаешь, у нас тут есть, о чём порассказать, а Венди – это тебе не Блавски.
Да, у нас есть, о чём порассказать. О трупе в бельевой. О зарезанных медсестре и враче-лаборанте. О сумасшедшей с ножом. О боссе, висящем в аппаратной вниз головой, зацепившись за функциональный стол. О взорвавшемся ноутбуке. О выключенном свете и беге по коридору, когда оперирующая бригада катит оперируемого больного с открытым черепом через весь коридор. О чёрном мерседесе в овраге. О прыжке Корвина с крыши, после которого он всё ещё хромает. О рождественском зайце – призраке газовой атаки. Нет, что и говорить: мы нескучно живём. Телезрителям будет дико интересно. Министерству здравоохранения – тоже. И хотя Харт и Орли, в общем, в курсе, Венди – даже не Харт и не Орли. Эти пройдохи выбрали самое слабое место.
Так что по коридору я иду к её секретарскому «предбаннику» очень даже резво. Слава Богу, хоть с моей двигательной активностью всё в порядке: ни слабости в ногах, ни непроизвольных сокращений. Молодцы всё-таки наши ребята – даром, что галопировали со мной с обнажённым мозгом через нестерильную зону.
Интервью берёт сам Бич, собственной персоной. Сидит на углу стола - одна нога качается на весу, другая упирается в пол носком, микрофон закреплён к воротнику, и у Венди такой же.
- И как часто, - спрашивает, - такие разногласия возникают в процессе ведения больных?
- Нечасто, - охотно объясняет Венди. – Больной при поступлении закрепляется за лечащим врачом, и уже он решает, какие нужны исследования и консультации.
- Но ведь, наверное, главный врач имеет право решающего голоса? Или совет директоров?
- У нас нет совета директоров. Генеральный директор – доктор Хаус. Клиника фактически принадлежит нескольким акционерам, но уже очень давно контроль с их стороны формальный.
- Почему же?
- Потому что после смены профиля мы осуществляем научные программы. спонсируемые организацией эф-ди-эй и научно-исследовательскими центрами, и они составляют большую часть работы, - вмешиваюсь я. – Прибыль от этого вкладывается в собственные исследования, оборудование и зарплату врачей-исследователей, а акции, в основном, и принадлежат самим исследователям. Их основной владелец – сам доктор Хаус. а изначально построено это всё на деньги его многочисленных благодарных пациентов… Послушайте, мистер Бич, это вряд ли будет интересно широкому зрителю.
- Широкий зритель, доктор Уилсон, глотает не жуя. Скажите, вы ведь видели персонажа Леона Харта на экране? Как он вам?
- Я знаю, он говорил мне, что некоторые черты придал своему персонажу, наблюдая за мной. Так же, как Орли базировал своего персонажа на Хаусе, как прототипе, импровизируя в той мере, в которой вы им позволили. Ну, потому что, насколько я слышал, как режиссёр, вы деспотичны.
Бич рассмеялся, и смех сделал отчётливо видным то, что, несмотря на значительность и на седую шевелюру, он ещё далеко не стар - определенно, моложе Орли и, пожалуй, не старше Харта.
- Я деспотичен только в вопросах дисциплины, доктор Уилсон, против импровизации и креатива ничего не имею. Вот, например, глядя на вашего хирурга, уже подумываю, не ввести ли во втором сезоне врача низенького роста. Билдинг проходился бы на его счет - тут можно много шуток придумать.
- Фродо Бэггинс и все такое?
- Вот видите, - снова рассмеялся он. - Вы врубаетесь. Кстати, когда мы спорили, каким изъяном наградить нашего Билдинга, карликовость тоже упоминалась. Старина Пат сыграл бы это, как он умеет, великолепно.
Я понял, о ком он говорит – известный и харизматичный актёр с хондроплазией – помнится, Хаус влёт его диагностировал, увидев мельком на экране в одном из любимых сериалов, да тут и студент бы сумел.
- Рискните, - хмыкнул я. – Особенно если хотите остаток жизни провести в судах. У Кира Корвина, боюсь, может оказаться свой взгляд на искусство.
- Да, я видел надпись у него на спине, – признался Бич. – Похоже. он болезненно отреагирует на такой креатив. А что, были прецеденты?
Я подумал, что пора себя окорачивать, пока не сделал того, чего опасался от Венди. Поэтому объяснил просто:
- Корвин не получил адекватного лечения тогда, когда оно могло всё исправить, и не получил по глупому недоразумению, а потом уже было поздно. Сознание такой упущенной возможности кого хочешь взбесит, поэтому характером он – не покладистый и всепрощающий ангел. Но он лучший хирург-торакальник в штате, и если бы ваш Пат сумел сыграть это, не зацикливаясь на его росте…
- То тогда у нас бы не было Орли, - подхватил Бич, - а это невосполнимая потеря для проекта - согласитесь. Я не говорю уже о звуковой дорожке, но кто еще так сыграл бы такую скрывающуюся за внешним сволочизмом нежность, и такую глубину натуры, и такое трепетное отношение к человеческой жизни - до готовности жертвовать ради неё всем, вплоть до собственной. Причём сыграть так тонко, чтобы это не бросалось в глаза, чтобы поступало для зрителя медленно, как фотография в растворе проявителя?
Я смотрел на него во все глаза, чувствуя себя, словно стукнутый по голове мешком, только не пыльным, а вполне себе кристально чистым и свежим, как бельё с мороза, потому что все то, что он говорил о Билдинге, точь-в-точь подходило и его прототипу. Но только я всегда чувствовал это где-то в глубине души, но не мог сформулировать, а Бич вот так просто, в несколько слов, вывернул все мои смутные представления и мысли и разложил, как на выставке. Ей-Богу, это было покруче скворца, и если я там чуть не прослезился от волнения, то тут...
- Ну, хорошо... А персонаж Харта? - хрипло задал я вопрос, самому мне показавшийся провокационным.
- Вы ведь еврей? - подмигнул Бич.
- Наполовину, Как, видимо, и вы?
- У меня не считается - оба деда, а настоящая кровь ведь та, что передаётся по-женской линии, от матери.
- С этим у меня как раз всё в порядке, то есть с точностью до наоборот - обе бабки.
- И поэтому вы Уилсон, а не Айсман?
"И не Мендельсон", — слегка содрогнулся я, вспомнив не только оставшегося на дне карьера родственника, но и того, в чьей компании он там оказался, но вслух сказал только, что у бабки со стороны матери была фамилия Радович.
- Тоже не еврейская...
- Польская. Неважно.
- Ядвига Блавски - ваш психиатр - кажется, тоже польская еврейка?
Я с подозрением посмотрел на него, он ответил мне взглядом, исполненным простодушия. очень мне не понравившегося.
- Вы же, наверное, о чём-то другом хотели расспросить, не о корнях моих сотрудников? – не слишком ловко постарался я придать беседе менее опасное направление.
- Да, - сказал Бич. – Я хотел узнать, что с Рубинштейн, и в какой мере я могу рассчитывать на неё в следующем сезоне.
Повисшая пауза, казалось, сухо шелестит, как перелистываемая газета.

Добавлено (26.01.2023, 17:23)
---------------------------------------------
- Хаус, - я остановился перед ним, чуть расставив ноги и уперев руки в бёлра – я в такой позе воплощение решительности, как мне самому кажется. – Кто-то из наших крысятничает – сливает телевизионщикам конфиденциальную инфу.
- Я бы на тебя подумал, - невозмутимо откликнулся мой друг.- Но раз ты сам начал…
Я слегка оторопел:
- Почему… на меня?
- Потому, что это ты – сливщик экстра-класса. И это у тебя не держится, - ещё более невозмутимо пояснил он. – Я это за неприемлемое качество не считаю, имей в виду, даже играю на нём, когда мне надо. Но давай смотреть фактам в глаза. Мои секреты, например, ты миллион раз сливал.
Мне приходит на ум коробка с крылатым причиндалом в моей спальне. И почему-то глаза режет – не то от этого представления, не то от его слов, не то от уставившихся в них «фактов». Тем не менее, поясняю:
- Это были не секреты, а гадства и хитрости, от утаивания которых тебе самому было только хуже!
Хаус молчит и смотрит выжидательно. А я почему-то начинаю глупо суетиться и оправдываться:
- Да я знал, что делаю. Я не пробалтывался. Я… я манипулировал, играл. По-правилам!
- Тш-ш… - говорит он, и у меня такое дурацкое чувство, что вот сейчас он возьмёт, прижмёт мою голову и станет гладить меня по ней, успокаивая. – В данном конкретном случае это не ты. Успокойся. Давай прикинем.
Успокаиваюсь.
- Что именно слито? – деловито уточняет он.
- Самое неприятное, что Рубинштейн. И, похоже, мои отношения с Блавски.
- Твои отношения с Блавски на виду, не считается.
- А Рубинштейн?
- Про Рубинштейн знала Варга…
- Это не Варга.
- А может, всё проще? Может, это братцы-кролики? Голливудская парочка?
Мотаю головой:
- Они бы не стали! Они сами настаивали на том, чтобы всё было тихо.
- Харт настаивал на том, чтобы всё было тихо.
- А Орли?
- Не настаивал.
- Но подразумевал?
- Орли ради дела Харта одного бросить был готов.
- В абсолютной безопасности и в руках врачей, - уточняю ради справедливости.
- Ну, и Рубинштейн смерть пока не грозит. А проекту грозит. А проект для него…
- Работа, - пожимаю плечами.
- Вот именно.
Хаусу это понятно. Он сам к работе относится с определённой долей фанатизма.
- Да нет, - говорю, немного помолчав и подумав. – Орли – козырной туз, этого проекта, с этим и Бич не спорит. Он может диктовать условия. Ему не о чем беспокоиться. Заменят начальницу – подумаешь! Бич и Харта был готов вывести, но сохранить проект.
- А что, если их киношная начальница схватит рак по ходу сюжета, нельзя, что ли, такое обыграть?
- Не знаю… Будет перебор.
- Ерунда. Бич – талантливый парень. Впишет в сюжет, да ещё и с завитушками. Так что Орли пока смысла нет поднимать тему, - вслух решает Хаус. - Наоборот, чем ближе к факту будет Бич, когда они его в этот факт ткнут, тем меньше у него будет пространство маневра, и тем проще им будет ему диктовать. Всем троим.
- Ну, ладно. А тогда кто? Если не я, не кролики, не Варга и, уж конечно, не сама Рубинштейн? Ты?
- Ага. Ещё чего!
- А больше никто не знал, - говорю.
- Значит, знал. Или мог догадаться, когда мы с ней занимались. Её смотрели в аппаратной, историю листали, говорили об этом в кафетерии.
- Да кому какое дело!
- Значит, было кому-то дело. Может, Чейз так решил тебе подгадить? Из ревности?
- Ну, нет. Он не такой.
- Он как раз очень даже «такой». И если бы речь шла о том, чтобы только тебя подставить, у него бы не задержалось.
- Перестань! Чейз мне не враг.
- Это ты об этом знаешь, а не он. Но, с другой стороны, Чейз всегда смотрит, в кого полетят ошмётки.
Мне даже предполагать такое в виде гипотезы неприятно.
- Перестань! Чейз не был бы мне врагом, даже если бы я реально с Мартой переспал.
- Забьёмся? – предлагает, и в глазах нехороший азарт и ещё что-то ещё более нехорошее.
- С ума сошёл!
- Не дозрел ещё?
- Перестань! Прекрати! Не смей! Хаус! Ты зачем искушаешь? Я ведь тебе в конце концов в зубы дам – и всё.
- Искушаю мне в зубы дать или…?
У меня уже и правда кулак чешется, но пустить его в ход сейчас значит расписаться в своей неправоте. Не просто усомниться в правоте, а расписаться в не-правоте. И Хаус это прекрасно понимает. И… как же я ненавижу этот его выжидательный взгляд. Засовываю кулаки в карманы – запихиваю с силой – так, что карманы трещат.
- Ладно, не Чейз, - вдруг легко соглашается он. – Ты-то сам что ему ответил? Бичу – не Чейзу?
- Ничего не ответил. Сделал вид, что не понимаю, о чём он. Он не настаивал, но это его не обмануло.
- Ну, и пусть остаётся при своих, - как-то слишком легко заключает Хаус.
Мне есть, что ему возразить, но у меня начинает вибрировать пейджер. Вчерашний день, но мы всё ещё пользуемся ими для внутренней связи – удобно.
Сообщение нерадостное: Ричард Байкли перестал реагировать на внешние раздражители. Загружается.
- Идём, - говорю Хаусу, и, что удивительно, он послушно следует за мной.

Добавлено (10.02.2023, 17:18)
---------------------------------------------
Shady_Lady, моё почтение!