Добавлено (04.06.2012, 10:34)
---------------------------------------------
Название:Весёлого рождества!
Автор:hoelmes9494
Пейринг Хаус/Уилсон
Жанр: драббл, ангст.
Саммари: у нас тут своя ярмарка, постфинал.
Дисклаймер: и не пытаюсь

Когда он научился так улыбаться? Я видел его открытую озорную улыбку, когда рассказывал ему анекдоты или о своих проделках. Видел грустную сожалеющую улыбку умудрённого философа – тогда, например, когда пришёл к нему однажды обдолбанный и принялся перемывать косточки и Кадди, и Джулии, и всей моей команде, а он терпеливо слушал и улыбался. Видел злой и весёлый оскал, когда мы подрались с двумя отморозками в баре «Крэйзи байк», и ему сломали запястье, а он продолжал ухмыляться, выводя из себя хмурого полицейского, и только потому, что я в последнем акте драки сказал одному из наших противников про свою трость: «От этой девочки тебе едва ли понадобится противозачаточное, но страховку лучше оплати – совсем без медикаментов вряд ли обойдёшься».
Рука очень быстро распухла, и он с трудом нашаривал в кармане портмоне, чтобы внести за нас залог. Весь остаток ночи, пока я накладывал ему гипс, называл меня сволочью, манипулятором и дебоширом, делая очень праведную физиономию, но в конце смазал впечатление, потому что, когда я, поднявшись с дивана, потянулся к трости, вдруг прыснул от смеха.
В общем, мне казалось, что уже весь спектр его улыбок мною досконально изучен. Но вот этого я ещё никогда не видел. Пропылённая полынь, хинная горечь, пожелтевшие и съёжившиеся листья клёнов, пепел и зола.
- Что случилось, Уилсон?
В ответ резкое отмахивающееся движение головой, словно я – надоедливая муха.
Мы только что покинули очередной постоялый двор, и он был в прекрасном расположении духа, флиртовал с хозяйской дочкой, выпросил у неё номер телефона – чисто из спортивного интереса, встречаться с ней у него с самого начала и в мыслях не было. Мы оседлали мотоциклы, проехали, наверное, с милю, и он всё ещё был в прекрасном расположении духа, даже когда мотор моей «Хонды» заглох, и оказалось, что кончился бензин. Ещё и с энтузиазмом выговорил мне за то, что я не слежу за датчиками.
- Да ладно тебе! Слушай, где тут может быть заправка?
- Кажется, я только что видел знак на обочине...
- Значит, недалеко. Давай поменяемся – ты покатишь мой, я поеду на твоём. Медленно, обещаю.
- А у тебя разве день рождения сегодня?
- Я – хромой. Мне больно.
- А у меня рак.
- Ходить он не мешает.
- Оказывать дурацкие услуги растяпе, который сам во всём виноват, мешает.
- Вау! Тема диссертации: «Рак, как оптимальное средство борьбы с патологическим альтруизмом»? Можешь попробовать успеть защититься.
- Хаус... - он интонацией напоминает о том, что я перехожу границы, но тут же сам добавляет с беззаботной улыбкой. – Рак - это скучно.
- А толкать мотоцикл пару миль, думаешь, весело?
- Могу тебе отлить немного. На пару миль.
- О, у тебя в рюкзаке найдётся портативный топливный насос?
- У меня в рюкзаке найдётся короткий шланг, банка и воронка.
- Я тебя люблю, - говорю я, и хоть это звучит шуткой, да и сказано ради шутки, это чистая правда.

Почему вдруг так резко всё изменилось? Мы доехали до заправочной станции, где пришлось ждать. Уилсон развлекался с телефоном – наверное, снова тупо играл в тетрис. Рыжеватый имбицил со следами стригущего лишая наполнил нам бензобаки. Пока Уилсон расплачивался, я отошёл к автомату за долларовой шоколадкой, а когда вернулся, застал вот это...
- Уилсон, брось притворяться. Что-то произошло за ту минуту, пока меня не было с тобой. Скажешь сам, или мне начать играть в «угадайку»?
- Хаус... – снова эта интонация.
Молча смотрю на него. Наконец, он вздыхает, сдаваясь:
- Всё равно ведь не отстанешь. Просто это такой пустяк, что и говорить-то не о чем... Ну, ты же видел женщину, с которой я разговаривал на «рецепшен»?
- К которой ты шился? Видел. Она ничего.
- Кажется, я ей понравился...
- Это тебя огорчает? В другой раз наешься чесноку с вечера или ногти накрась – поможет.
- Она прислала мне СМС, - продолжает он, не обращая внимания на мои реплики.
- Ну и что?
- Да ничего... Говорю же, пустяк... – и протягивает мне свой телефон.
На экране текст СМС-сообщения: «Здесь бывает очень весело зимой. Какие у вас планы на рождество?»
Я поднимаю взгляд на Уилсона. Снова на его лице эта улыбка. Пропылённая полынь, хинная горечь, пожелтевшие и съёжившиеся листья клёнов, пепел и зола.
И в следующий миг я проделываю нечто странное, непонятное даже мне самому – я протягиваю руку и ладонью нежно и легко провожу по его щеке.
И вздрагиваю от чужого пыхтения над ухом – рыжеватый имбицил подобрался совсем близко и смотрит. Пристально, приоткрыв рот.
Что-то я не помню прежде такого, чтобы простое недоразумение заставило моё лицо так сильно загореться. Я, наверное, красный, как рак.
- Чего уставился? – грубо спрашиваю я парня. – Пошёл вон! На, - сую Уилсону в руку телефон, а с ним - шоколадку из автомата – Бери, ешь, вырабатывай эндорфины.
И только теперь замечаю картинку на шоколадной обёртке – заснеженный еловый лес, бородатый тип в очках и красном балахоне и надпись «Весёлого роджества!»
- Вот кретины, - растерянно говорю я. – С прошлого года, что ли, не заряжали...
Уилсон смотрит с недоумением сначала на шоколадку, потом на меня, а потом... потом он вдруг начинает смеяться. Да как! Он хохочет, запрокидывая голову, он держится за живот, он плачет от смеха, он роняет и шоколадку, и телефон, но не обращает на это никакого внимания. Он смеётся, смеётся, смеётся, уже зная, что смех закончится рыданием – и я это знаю – и всё равно не может остановиться.
Я наклоняюсь, поднимаю телефон, стираю СМС- сообщение, ставлю блокировку и молча опускаю ему в карман, а он всё продолжает смеяться.

Добавлено (08.06.2012, 00:31)
---------------------------------------------
ПРОДА
Название: Сердце для Уилсона.
Автор:hoelmes9494
Пейринг Хаус/Уилсон
Жанр: броманс
Размер: миди(?) - пока точно не знаю
Саммари: то , что осталось за кадром
Дисклаймер: и не пытаюсь

Наутро выясняется, что у него ангина. В горле обильный рыхлый налёт и яркая гиперемия. Глотать больно. Хаус, за ночь изрядно потратившийся в смысле человеколюбия и милосердия, выглядит хмурым и невыспавшимся. Нога беспокоит его больше обычного – он заметнее хромает и передвигается по номеру, отчаянно хватаясь за всё, что попадётся под руку. Естественно, это не может не отражаться на его репликах, сделавшихся откровенно ядовитыми. Тема – снова чувство вины. Он старательно и безуспешно «доводит» Уилсона – безуспешно потому, что Уилсон старательно сохраняет, культивирует в памяти ощущение прохладной ладони на лбу и на все язвительные замечания только тихо улыбается.
Но к вечеру ему становится хуже – температура снова взлетает до небес, и к нему начинают наведываться мёртвые. В основном это почему-то дети, его маленькие пациенты, умершие год, пять, десять лет назад. Он помнит каждого, помнит и таким, каким увидел впервые – весёлым, беззаботным, только слегка встревоженным серьёзным выражением лица родителей, и таким, каким провожал в смерть – исхудавшим морщинистым старичком с маленьким голым черепом и огромными усталыми глазами. Сейчас он видит, как два этих образа перетекают один в другой – стремительно, неуловимо, безнадежно. Они обступают, окружают его, манят, тянут за руки, влекут, зовут за собой. Люси Джексон, Мартин Дрэйк, Джон Кармайкл, Джимми Смит, Нэнси Дэсней. Девять лет, восемь, пятнадцать, четыре с половиной года – столько было малышке Ханне Лисс. И в каждом - тень его вины за то, что не спас, не смог, отпустил...
- Хаус! – зовёт он хриплым шёпотом, не открывая глаз. – Хаус! Не отпускай меня! Хаус!
Хаус устал. Непрерывный задыхающийся шёпот Уилсона скребёт по нервам. Нужно было хоть немного поспать днём, но нога болела так, что было не до сна. А вот сейчас в голове муть и под ложечкой сосёт. Сколько ему ещё предстоит этого – бессонных ночей, и бреда, и боли, и хриплого шёпота, и всё возрастающих доз морфия. Но всё равно он не хочет, чтобы было меньше. Он знает, что это эгоистично, но ни на одни сутки меньше не хочет. Лишь бы слышать своё имя, произносимое именно вот этим, пусть и изменённым до неузнаваемости голосом.
- Хаус, не отпускай...
Жаропонижающее толком не действует. Уилсон мечется, бредит. Горло у него распухло, шейные лимфоузлы заметны даже на глаз. Но главное не то, что видно глазом, а то, что увидеть нельзя. Тоска, боль, страх... Он зовёт его, зовёт отчаянно. Зовёт, но не понимает, что он рядом. Значит, надо донести до него эту мысль невербально, как-то иначе. Решившись, Хаус стягивает и шмякает об пол футболку Уилсона, снимает свою, выбирается из тесных джинсов и, оставшись в одних боксёрских шортах лезет к Уилсону под одеяло.
- Тише, Джей-Даблью. Ну, вот чего ты орёшь? Я здесь, с тобой.
Кожа Уилсона сухая и горячая. Хаус прижимается к нему, стараясь обеспечить максимальный контакт поверхностей тел. Что поделаешь! Если система терморегуляции Джеймса, нашпигованная ядом стрептококков, дала сбой, его, Хауса, терморегуляция поработает за двоих. Это рационально.
Он дремлет, стараясь не засыпать глубоко, потому что инъекции нужно делать каждые четыре часа – антибиотики любят строгость и пунктуальность, только так можно заставить их работать с полной отдачей. И всё-таки засыпает. Засыпает, в основном, оттого, что успокаивается, затихает и начинает ровно дышать Уилсон. И просыпается от робкой попытки последнего выбраться из его объятий. Оказывается во сне он так и не выпустил Уилсона, сохраняя терморегулирующий контакт.
- Ты куда? Отлить? Как горло?
- Лучше.
- Покажи. Давай-давай, показывай. Открой рот. Слушай, ты можешь повернуться к свету? – он жёстко прихватывает лицо Уилсона в ладони и сам насильно поворачивает, как надо, рискуя свернуть приятелю шею. - Шире. Убери свой дурацкий язык – что я могу увидеть, когда ты вертишь там языком? Гной в пределах лакун – ничего, из-за чего бы стоило устраивать такой концерт, какой ты мне устроил ночью, неженка. Ладно, иди, отливай... Куда босиком?! Пол ледяной – надень кроссовки.
Уилсон послушно расшнуровывает и надевает свои массивные «гриндерсы». Голые ноги в них выглядят слишком тонкими. Не завязывая шнурков, шаркая подошвами, он бредёт в туалет. Его мысли снова заняты телефонным разговором с матерью – он пытается найти связь между ним и привидевшимися в бреду маленькими пациентами. Почему-то ему кажется, что связь есть, и это неприятно тревожит, щекочет где-то на периферии сознания.
Когда он возвращается, Хаус уже ждёт одетый и со шприцем в руке.
- Чего ты копаешься? Давай уколю. Хочется успеть немного поесть и поспать до твоего следующего дивертисмента.
- Намучался ты со мной ночью? – серьёзно и сочувственно спрашивает Уилсон. – Смотри, дальше будет только хуже.
- Вот зачем ты мне это говоришь? – помолчав, недовольно спрашивает Хаус. – Вот зачем ты всегда лезешь со своей ковырялкой, когда тебя об этом никто не просит?
Уилсон не отвечает. Снова забирается в постель, но не ложится, а усаживается, обхватив колени. Его глаза темны, без блеска, как две бездонные шахты в мрачные глубины его души. Хаус долго молча наблюдает за ним. Наконец, не выдержав, окликает:
- Уилсон!
- Что, Хаус?
- Это просто ангина, - говорит он веско. – Это не начало конца. Она лечится.
- Знаю...
Ещё несколько мгновений молчания.
- Уилсон!
- Что?
- Не бойся. Они приходили к тебе.
Уилсон наклоняет голову набок дёрганным птичьим движением – и удивлённо и встревоженно:
- Кто?
- Твои лысые детишки с того света.
- Откуда ты знаешь?
- Хочешь хранить тайну, соси во сне леденцы. Они приходили к тебе... – и поскольку Уилсон продолжает смотреть на него с недоумением, добавляет, – а не за тобой. Твой песок ещё не весь просыпался, у нас есть время.