Добавлено (10.05.2012, 16:35)
---------------------------------------------
http://www.proza.ru/avtor/hoelmes - с огромным удовольствием всем желающим - это ссылка на мою страничку на прозе.ру. Там все фанфики о Холмсе, покликайте по содержанию - открывается частями, надеюсь, что разберётесь.

Добавлено (10.05.2012, 16:38)
---------------------------------------------

Добавлено (18.05.2012, 22:53)
---------------------------------------------
Название: Может быть, он в последний раз играет для меня.
Автор:hoelmes9494
Пейринг Хаус/Уилсон
Жанр: драббл, всегда только броманс
Саммари: то , что осталось за кадром в 20 серии
Дисклаймер: и не пытаюсь

Я больше ничего не боюсь. Больше нечего бояться. Страх ушёл, как уходит последний поезд, оставляя после себя пустой вокзал.
Медленный моросящий дождь. Фонари. Капли барабанят по крыше и ползут по стеклу. Приближающийся силуэт из-за этого размыт, и я только по хромоте узнаю Хауса. Он нагибается и заглядывает в салон, озабоченно вглядываясь в моё лицо:
- Отвезти тебя домой? Или, если хочешь, поедем сейчас ко мне?
- Спасибо, я хочу побыть один.
Всё понял – распахивает дверцу и лезет на пассажирское сидение – мокрый, пропахший дождём, кожей от своей мотоциклетной куртки, медикаментами и мятными леденцами.
- Зачем задавать вопросы, - угрюмо спрашиваю я, - если всё равно поступаешь по-своему, что бы я ни ответил?
- Ты не можешь вести машину в таком состоянии. Разобьёшь, и сам разобьёшься. Пусти меня за руль, - и уже налегает плечом, выталкивает. Я упираюсь, пыхтя:
- Хаус, это моя машина. И поэтому выйди из неё.
Несколько мгновений мы боремся за водительское место, как мальчишки в школе, делящие парту, и вдруг оба одномоментно останавливаемся, словно что-то невидимое, но ощутимое, внезапно задело нас тёмным крылом.
- Хаус, почему? - вырывается у меня. – Я всё вынес. Так Христос на кресте не страдал. Неужели я не заслужил хотя бы... надежды?
- Достал своими «почему»! – вдруг срывается он.
Я удручённо замолкаю. Он тоже долго молчит, потом говорит со вздохом:
- Ты всё ещё думаешь, что играешь со всем мирозданием в «монополию»? Никаких правил, Уилсон. Никаких «зуб за зуб». Все зубы до единого – и ничего взамен. Так оно играет.
Он снова замолкает и смотрит перед собой, положив подбородок на ручку трости.
- Это нечестно, - говорю я. – Это ты меня должен утешать.
Медленно он засовывает руку в карман, достаёт пузырёк, привычно отколупывает крышку:
- Хочешь? В качестве утешения.
- В качестве утешения? Там, на твоём диване, когда я загибался от боли, они, действительно, были мне нужны. И ты отдал мне последние... Ты думаешь, я не ценю этого? Но теперь, здесь, вот так предлагать мне... Это... это цинично!
Пожав плечами, он снова делает движение, чтобы убрать пузырёк.
Я перехватываю его руку:
- Подожди... Дай, - сгребаю сразу три таблетки и, как ребёнок, украдкой стащивший леденцы, быстро пихаю в рот. Хаус делает движение, чтобы удержать меня, но запаздывает.
Узнаваемый горьковатый вкус на языке.
- Передоз, - мрачно комментирует Хаус. – Скоро накроет, готовься.
- А знаешь что? Поедем ко мне, - говорю я. - Хочу напиться.
- Бурбон с викодином? Супер! – в его тоне мне слышится осуждение, и я повышаю голос:
- Плевать! Хочу - и всё.
- Вау! Я слышу голос Кайла Кэллоуэя!
Молча тянусь к ключу. Он жёстко перехватывает мою руку:
- Пусти за руль, Уилсон, не сходи с ума. Ты – не я, ты на викодине как раз до ближайшего столба доедешь.
- А ты знаешь... – это я не говорю - выдавливаю из себя потому что мне стыдно, но сказать надо. – Мне это сейчас вдруг показалось... соблазнительным ...
- Пусти тогда, хоть я выйду, - говорит он, но даже движения не делает, чтобы выйти. И я почему-то больше не делаю попыток повернуть ключ.
Мы просто сидим в машине и молчим. Но это не напряжённое молчание пережитой ссоры или неловкости. Мы молчим об одном и том же. Хаус положил ладонь на бедро – привычно рассеянно поглаживает свою боль. Я разглядываю собственные руки, лежащие на руле, впервые задумавшись об уникальности и совершенстве человеческой руки.
- Совершенство творений должно свидетельствовать о существовании творца, - наконец, нарушаю молчание я.
К моему удивлению, он понимает, о чём я говорю:
- Пока ты смотришь на запястно-пястное сочленение, возможно, но попробуй поднять глаза и посмотреть... ну хоть в зеркало, что ли. И скажи мне сам, что может быть противоречивее, несовершеннее и неубедительнее, чем такое творение? У тебя рак, а у меня полноги в бессрочном отпуске без сохранения содержания, и если ты это считаешь доказательством наличия разумной и гуманной созидательной силы, то ты, Уилсон, попросту кретин в розовых штанишках с бантиками.
- На себя посмотри, - бурчу я себе под нос, по правде говоря, не зная, чем крыть. А вслух говорю, не сдерживая в голосе тоски:
- Хаус, неужели там совсем ничего не будет?
Медленный отрицательный жест – движение головой влево-вправо:
- Ничего там не будет, Уилсон.
Вот же правдолюб чёртов!
- Ты-то откуда знаешь? Ты там не побывал!
- Никто не побывал.
Снова повисает молчание – на этот раз тягостное. Мы сегодня что-то очень много молчим – правда, с разными оттенками.
- Хаус...
Взгляд.
- Не хочу туда...
- Никто не хочет.
- Знаешь, что странно... Я почему-то больше не боюсь. Мне очень грустно, может быть, больно и обидно умирать, но не страшно.
И опять в ответ тот же отрицательный жест:
- Ты боишься, Уилсон. Просто твой страх перешёл на другой уровень – ты ведь уже сорвал свой джек-пот.
И в этот самый миг я вдруг вспоминаю, как у меня мысленно прозвучала эта фраза , про джек-пот, в моей желанной мечте, в моей фантазии – молитве там, в камере МРТ. И меня, действительно, «накрывает» - не так, как я думал. Я падаю головой на руль и захлёбываюсь слезами.
Хаус безмолвствует – я не слышу ни утешений, ни едких замечаний. В какой-то момент меня это начинает беспокоить, и я сквозь слёзы искоса бросаю на него взгляд.
У Хауса напряжённое, но спокойное лицо, сейчас обе руки его протянуты вперёд и лежат на приборной панели. Кисти приподняты, пальцы подрагивают, словно нажимая клавиши инструмента. Хаус играет на невидимом фортепиано неслышимую мелодию. Может быть, он в последний раз играет для меня.

Добавлено (19.05.2012, 21:04)
---------------------------------------------
Название: Первый из десяти.
Автор:hoelmes9494
Пейринг Хаус/Уилсон
Жанр: драббл, всегда только броманс
Саммари: после конца
Дисклаймер: и не пытаюсь

Поздний вечер. Дождь. Настольная лампа освещает полупустую бутылку на столе, смятый рекламный проспект известной фармацевтической компании, несколько продолговатых таблеток, рассыпанных по столешнице. Небритый человек с сильной проседью в напоминающих побитый молью каракуль волосах, в чистой, но мятой голубой рубашке с распахнутым воротом, на котором отсутствует пуговица, и висят только оставшиеся от неё нитки, и чёрной футболке: «Спасатели Малибу» - протягивает руку к кнопке воспроизведения. Сначала слышится щелчок потом потрескивание и тихий шелест. Кажется, тот, кто сейчас заговорит, собирается с мыслями, чтобы начать – отчётливо слышно его дыхание. И, наконец, тихое:
- Ну... гм... здравствуй, Хаус... Если ты это слушаешь, значит, Форман всё-таки передал тебе диск, хоть и говорил мне, что ни за что не сделает этого, и что моя затея – полный отстой. Не знаю... Мне почему-то кажется, что ты будешь рад услышать мой голос, когда я... я имею в виду, когда меня больше не будет рядом.
Нет, вслух ты не признаешься, и когда он подошёл и отдал тебе это, конечно, съязвил на мой счёт, припомнив мою излишнюю сентиментальность, возможно даже сказал, что Уилсон, как истинная заноза в заднице, и после своей... своей смерти... от тебя, видимо, не отвяжется. Может быть, ты припомнил тень отца Гамлета – да мало ли что ты мог сказать вслух. Ни меня, ни Формана ты этим не обманул - я слишком хорошо знаю, какими стали у тебя глаза и как ты взял этот диск – внешне небрежно, но напряжённой рукой – не уронить, не разбить. Знаю и то, что сейчас одновременно с прослушиванием ты включил запись для копирования – ты всегда был предусмотрительным.
Кстати, это только первый диск – я планирую ещё девять, у нас будет время наговориться.
Надеюсь, мы расстались не в ссоре. Я знаю за собой много слабостей, а за тобой неумение прощать. Возможно, я вёл себя не лучшим образом и истощил твоё терпение. Если это так, прости меня и... знай, что я тоже простил тебе, если было, что прощать. Но это я так, на всякий случай.
Хаус, сейчас-то уж можно сказать. Ты был для меня в моей дурацкой искусственной жизни... ну да, самым светлым пятном. Я всегда опасался при тебе разводить сантименты, ничего подобного не говорил тебе, зная каким злым ты можешь быть на язык, я боялся, что ты... Нет, вру. Больше всего я боялся, что ты... можешь заплакать. Несколько раз на моей памяти ты был близок к этому, и я чувствовал тогда... боль. А я не умею терпеть боль, как выяснилось.
Мне всегда было хорошо в твоей тени. Я прикрывался тобой и от упрёков совести, и от жестокости голой правды. Когда мне было по-настоящему погано, ты не позволял мне распускать сопли, а просто приходил и помогал. Когда мне было хорошо... Знаешь, по-настоящему хорошо мне было, когда ты сидел напротив и, с хрустом поглощая с моей тарелки картофельную соломку, смешил меня. Ты, как никто, умел меня рассмешить. И смеялся сам. Ты не слишком часто смеялся, но когда это случалось, твой смех лечил меня лучше самого сильного антибиотика. Я очень надеюсь, что ты всё ещё умеешь так смеяться.
Ты никогда не предавал меня. Мог выставить в дурацком или смешном свете, разыграть, задеть, поживиться за мой счёт, но всегда-всегда, без исключений, я мог на тебя положиться. И я, в свою очередь, счастлив, что ты полагался на меня, хотя, наверное, со стороны можно было подумать, что я-то не раз тебя предавал. За это не прошу прощения, потому что мои мотивы никогда не были низменными или корыстными, и я счастлив, что ты всегда знал об этом.
Хаус, я боюсь, что ты сейчас совсем одинок. Это неправильно. Ты удивительный человек, и ты восхищаешь многих. Но твоя неприступность, вошедшая в легенды, отталкивает людей. Тебе просто нужно чуть приоткрыться, позволить себе довериться. Я знаю, что твой сарказм – опущенное забрало рыцаря, всегда готового к смертному бою. Но даже самый смертный бой может иногда прерываться. Позволь себе быть слабым, позволь пожалеть себя. Я знаю, что при одной мысли об этом вся твоя гордость восстаёт, знаю, как ревностно ты оберегаешь покой души, и без того израненной этим постоянным противостоянием – боли, смерти, несчастью... – тихий короткий смех. - Вот видишь, какая удобная у меня позиция... Я могу говорить, сколько угодно, и ты не перебьёшь меня, как всегда бывало... Забавно – во всём свои светлые стороны...Ну вот... Думаю, что теперь ты всё-таки плачешь. Если это так, спасибо тебе за твои слёзы.
Я не буду с тобой прощаться – впереди ещё девять дисков, как девять серий любимых тобой телешоу. Мы ещё поболтаем о джазе, о женщинах, о боях грузовиков и бейсболе, даже о медицине. И только вот об этом – любви, дужбе, одиночестве – давай, наверное, не будем больше... Слишком всё это не похоже на нас с тобой, Хаус, – долгое молчание, дыхание и шелест. И снова, громче: – Грэг, ты – мой друг, мой мир, может быть, где-то даже смысл моей жизни. Я не говорил тебе этого, но я каждый день начинал с благодарности судьбе за то, что свела нас на той конференции, где ты вёл себя как засранец, а я разбил зеркальную витрину. Ради меня, пожалуйста, живи... И ещё, прошу тебя, поменьше налегай на викодин, ладно?
Голос гаснет. Небритый человек с сильной проседью в напоминающих побитый молью каракуль волосах, в чистой, но мятой голубой рубашке с распахнутым воротом, на котором отсутствует пуговица, и висят только оставшиеся от неё нитки, и чёрной футболке: «Спасатели Малибу» нажимает «стоп» и тянется к бутылке.
- Сентиментальная чушь, - говорит он. – В этом ты весь, Джимми-бой.
Другой мужчина – чисто выбритый, в отглаженной, но с завёрнутыми до локтя рукавами, белой рубашке с галстуком и в бежевых брюках со стрелками, но без туфель – в одних носках, темноглазый и довольно симпатичный, если бы не полное отсутствие волос на голове, заметно смущён.
- Действительно, чушь, - говорит он, отпивая «будвайзер» прямо из бутылки, - когда слушаешь это вдвоём.
- Но ты наврал про ещё девять дисков?
- Ни в коем случае. Я записал ровно десять и просил Формана выдавать тебе раз в полгода.
- Глупо.
- Наверное...
- Хотелось бы мне, чтобы и остальные девять оказались такой же сентиментальной чушью, - говорит небритый и тянется за другой бутылкой...