Во всем виновата миссис Хеир. Еще мальчишкой младшего сына врача, живущего в удобном доме в Оксфорде, ученика Итона Хью Лори отправили на уроки классической музыки. Он выдержал около трех недель. Попытки миссис Хеир научить его играть на пианино окончились ничем. Но в одном ее влияние на юного Лори сохранилось надолго: однажды, открыв страницу 26 в нотной книге, она наткнулась на «Swanee River». «Негритянская песня-спиричуэл, синкопированная», — сухо зачитала она своему ученику.

Ей явно это было неинтересно. Но Лори был заинтригован. В последующие десятилетия он самостоятельно обучался игре на рояле и с энтузиазмом исследовал запасы музыкальных магазинов, чтобы больше узнать о традиционной американской песне — ее происхождении, ритмах, значении, эмоциональной силе. Он всю жизнь ценил блюз, и теперь, когда ему 51, «Swanee River», по его словам, многое для него значит. «Первую версию в стиле буги-вуги сделал Пит Джонсон, — объясняет Лори, — и он играл со скоростью пять миллионов миль в час, потому что буги-вуги было чем-то вроде тяжелого металла той эпохи. Пит Джонсон работал как шредер — он просто порвал ее. Отчасти удовольствие заключалось в такой виртуозности».

Среди других мелодий, которые много значат для звезды «A Bit of Fry and Laurie», «Blackadder», «Дживса и Вустера», «Стюарта Литтла» и популярной американской медицинской драмы «Хаус» (которая подходит к концу седьмого сезона) — «I Can't Quit You Baby» Вилли Диксона (Willie Dixon). Лори услышал ее в 11 или 12 лет и, по его выражению, это первый блюз, который заставил «волосы у него на загривке встать дыбом». Еще — подержанная виниловая пластинка «Live at Mr Kelly's» Мадди Уотерса (Muddy Waters), первый купленный им альбом; и все 15 блюзовых стандартов (включая "Swanee River"), которые актер перепевает на своем первом диске.

«Let Them Talk» — это звук его страсти, и он очень — вы можете даже сказать, удивительно — хорош. Лори первым готов признать, что такой сценарий маловероятен. И действительно, кажется, что из всех британских ветеранов альтернативной комедии 1980-х годов лучшим кандидатом на исполнение блюза является его старый товарищ по Cambridge Footlights Стивен Фрай. В психологическом резюме Фрая значатся сложная юность, тюремный срок и депрессия. А Лори сегодня — самый высокооплачиваемый актер на американском телевидении, доктор Грегори Хаус принес ему примерно 25 миллионов «друзей» в Facebook, и во всем мире он считается сердцеедом.

В своем предисловии к альбому Лори со всепоглощающим самоуничижением пишет: «Мне не довелось родиться в Алабаме* в девяностые годы позапрошлого века - полагаю, вы знаете об этом не хуже меня самого. Мне не приходилось есть гритс, арендовать землю за половину годового урожая, или ездить в товарных вагонах. Ни одна цыганка ничего не предсказала моей матери, когда я родился, и, насколько мне известно, свора адских гончих никогда не неслась по моему следу (прим. - намек на название песни "Hellhound on My Trail") Пусть этот альбом покажет, что я - белый англичанин, выходец из среднего класса, открыто посягнувший на музыку и легенды американского Юга».

Мистер Лори рассказывает историю о миссис Хеир со сцены Государственного банка Луизианы в Новом Орлеане. Теперь это место называется Latrobe's и представляет собой одну из лучших площадок этого музыкального города. Сегодня он играет здесь перед небольшой, специально приглашенной аудиторией — а также перед телекамерами, записывающими этот дебют для особого шоу, которое будет транслироваться в США и Великобритании. Как и надлежит альбому, вдохновением для которого послужило богатое музыкальное наследие Нового Орлеана, ему аккомпанируют заслуженные местные музыканты, а также две величайшие музыкальные легенды этого города — продюсер/аранжировщик Аллен Туссент и певица Ирма Томас. Сэр Том Джонс, тоже участвовавший в записи «Let Them Talk», специально прилетел из Лос-Анджелеса, чтобы спеть с Лори одну песню, «Baby, Please Make a Change».

Хотя Лори с юмором, но искренне преклоняет колени перед своими музыкальными друзьями, самого его вовсе нельзя назвать неумелым. Он одаренный пианист — он говорит, что каждый день играет у себя дома в Лос-Анджелесе, где живет уже семь лет — и явно комфортно себя чувствует с классической акустической гитарой Martin 1935 года, в которую влюбился, как только ее увидел. «Так и хочется намазать ее сливками и съесть», — он ухмыляется, напоминая одного из своих шутовских персонажей из Blackadder. Это захватывающее исполнение теплого, естественно звучащего альбома. Его сорокалетняя любовь и понимание блюза очевидны в выборе песен, в его расслабленной, чувственной игре, и в его голосе — спокойном, глубоком, гипнотическом, наводящем на мысль о лондонском варианте Тома Уэйтса.

На следующее утро после концерта я встретился с Лори в исторической усадьбе начала XIX века во Французском квартале Нового Орлеана. Он участвует в короткой пресс-конференции с полудюжиной журналистов, не говорящих по-английски («Хаус» чрезвычайно популярен по всем мире), и затем мы оба удаляемся для более подробного разговора в гостиную навевающего сон отеля неподалеку.

 

Мы обсуждаем блюз. Именно он, а не поп, рок или панк, приковал внимание юного Лори. Может быть, это объясняется тем, что это всепоглощающая музыка с богатой историей, сюжетами и личностями? В этой музыке можно утонуть. «В блюз можно погрузиться очень-очень глубоко, — кивает Лори в ответ. — В нем так много элементов. И все эти исторические элементы верны. Но я, помнится, прочитал однажды — кажется, это слова Роберта Палмера, — что хотя многие из первых героев блюза были мужчинами, в исходной своей форме блюз на самом деле может принадлежать женщинам. И что основой для него послужили колыбельные. Там все время тихо и проникновенно повторяются несколько строк. Есть что-то успокаивающее в том, чтобы так оправдать все трудности, выпавшие вам сегодня».

Лори приходилось сражаться с собственными эмоциональными демонами, и он не понаслышке знаком с кушеткой психиатра. Когда на пресс-конференции я спросил, говорит ли его юношеская любовь к блюзу о том, что в душе он был стариком, он ответил: «Это, наверное, правда… И, возможно, я даже был несколько одинок из-за этого. Потому что я не испытывал этого общинного, племенного чувства единения [в любви к музыке] с людьми. Почему это так? Я даже никогда не задумывался об этом. Судя по всему, здесь психотерапии еще на 20 тысяч фунтов. Спасибо!»

А теперь он объясняет, чем его привлекает блюз. «Разумеется, в нем есть и все остальное — секс, любовь, танец. Но в начале, когда его пели такие исполнители, как Бесси Смит и Ма Рейни (Ma Rainey), это были женщины. Может быть, я ищу в нем колыбельную. Может быть, мне нужно именно это — утешение…» Много размышляющий и анализирующий — и явно излишне волнующийся — , Лори чешет небритый подбородок и обдумывает только что сказанные слова. — «Я имею ввиду, что он может быть и тревожным, это не сахарная музыка. Но, может быть, в блюзе есть нечто успокоительное».

Лори уже говорил, что его взаимоотношения с матерью не были гладкими. Я задаю вопрос: «Может быть, будучи младшим из четырех детей, он выбрал блюз, потому что ему хотелось таких объятий?». Он улыбается: «Ха, тут мне надо выступать с осторожностью». Он знает, что пресса уже окрестила его печальным и вечно неудовлетворенным. «Хью Лори требуются объятья», говорит он, представляя заголовок. «Утешение, да…» Он снова замолкает и улыбается. «Прошу отметить, что мне не понравилось слово «объятья».

Присутствуют ли в «Let Them Talk» элементы актерской игры? Он поет с американским акцентом, подходящим этим песням по происхождению. «Да, это сложный вопрос, не правда ли? Я хорошо понимаю, что британская публика воспримет это совсем по-другому, нежели американская». Видите ли, американцы не имеют понятия, что его нормальная речь — это подлинный первоклассный английский. Они не слышат диссонанса, потому что благодаря Хаусу считают его американцем.
«Когда люди идут в Английскую Национальную оперу, то слушают оперу на английском — причем агрессивно на английском. Насколько это правильно? Будет ли притворством со стороны английских певцов петь на итальянском? Нет, ведь именно так она была написана. Это как идиома. Это форма. Если хотите, ее можно перевести. Честно говоря, я не вижу тут проблемы. Форма есть форма. И я не склонен сильно об этом волноваться. Хотя я говорю это здесь, в Америке, где в принципе меньше извиняются. Это одна из причин, почему я люблю эту страну».

Стивен Фрай тоже говорил об этом. Он жалуется, что британцы говорят «Должен ли я?» там, где американцы скажут «Я могу». «Да, да, это бесспорно», — соглашается Лори. Он уже упоминал, что когда Хаус постучался в его дверь, он не стремился получить главную роль в серьезной американской драме. Если бы это была драма на канале BBC о враче из северного Лондона, ему было бы так же интересно. Он настаивает, что никогда не строил стратегических планов относительно своей карьеры.

«Я всегда уделяю большое внимание деталям и очень сильно концентрируюсь на том, что в данный момент передо мной. Но я не особенно задумываюсь о том, что будет через три месяца. Я предполагаю, что к тому времени умру. Именно поэтому я довольно часто делаю что-то и впоследствии жалею, что согласился». Тем не менее, после семи лет жизни и работы в Лос-Анджелесе он находит американский позитивный подход весьма притягательным. «Свобода от всего этого танца самоуничижения очень окрыляет. Американцы совсем этого не понимают… У них есть энергия и оптимизм, и это привлекательные черты».

Пошло ли это на пользу его искусству — или искусствам — за время жизни здесь? «Вполне возможно. Думаю, скорее это была редкая возможность переопределить себя. Актеры — во всяком случае, большинство из нас — обычно тащат свою жизнь за собой как пустые банки за машиной молодоженов. И возможность обрезать эти узы и оставить банки позади, естественным образом измениться — не сознательно сделать это, я не перекрасился, не изменил имя или что-то еще в этом духе. Но шанс начать заново — это невероятный дар. Мне очень повезло, что мне выпал такой шанс».

Значит, ему нравится то, что ему принес Хаус, даже если для этого пришлось жить в разлуке с семьей — его жена Джо проводит с ним две недели в месяц, и остальные две недели в их лондонском доме; трое их детей в возрасте 17, 20 и 22 лет живут своей жизнью в Англии. Но ему не столь комфортно иметь дело с успехом шоу. Он по-прежнему не может поверить, что стал знаменитостью. И в свой статус кумира. «Да, к этому нужно привыкнуть, — говорит Лори с грустной улыбкой. — Нет, к этому не нужно привыкать, потому что я не привык. Я знаю, что это никак не связано со мной, поскольку я не пишу сценарии шоу. Я делаю свое дело, но знаю, что они реагируют на вымышленный персонаж». «Со мной происходили совершенно невероятные вещи. Одна женщина написала мне с просьбой прийти к ее умирающей матери, потому что она вбила себе в голову, что этот персонаж — ее единственная надежда. И, я полагаю, у нее была надежда, что [доктор Хаус] принесет ей какое-то решение или облегчение».

Конечно, ему не хочется отказывать кому-то в последней просьбе. Но ему пришлось. «И еще, я не… я не могу…» Лори запинается, его нормально бурное красноречие испаряется, когда обычно закрытый человек размышляет о пропасти между своей публичной фигурой и настоящим собой. «Нельзя предоставить вымышленный персонаж, чтобы вылечить чью-то мать. Я — не он. Я — не он», — Лори повторяет с болью. В любом случае, он скоро может перестать им быть. Этим летом Лори начнет съемки восьмого сезона. Это последний сезон в его контракте, и «это дольше, чем у большинства остальных актеров. Это дольше, чем контракты сценаристов».

Он будет рад закончить шоу после этого сезона? Он кивает. «Если мы закончим в хорошей форме, и наше достоинство не пострадает».И что потом? Возвращение в Великобританию? «Думаю, да. Но я буду возвращаться сюда — несомненно, буду приезжать в Новый Орлеан, и часто. Мне очень нравится США. В Лос-Анджелесе потрясающе работать. Не знаю, каково жить здесь, не имея работы. Думаю, это тяжело. Люди могут чувствовать себя очень изолированно, и все закончится очень плохо».

Собственно говоря, Стивен Фрай собирается снимать пилотную серию новой драмы для HBO (на этом канале идет «The Wire» и «Treme», действие которой разворачивается в Новом Орлеане). Что Лори может посоветовать своему лучшему другу насчет работы в США? «Как следует выспись перед началом!, — говорит он. — Потому что, черт возьми, они работают очень много. Думаю, они хуже японцев. Я не хочу сказать, хуже… но они работают. По утрам в понедельник я еду на работу — обычно я уже в пути в пять, полшестого — и вижу открывающиеся — или уже открытые — магазины и конторы. Люди уже работают. Дороги забиты — в 5:30!»

Через шесть недель после Нового Орлеана Лори вернулся в Лондон. Он и его группа только что дали главный концерт Челтенхемского джазового фестиваля. «Кажется, все прошло хорошо, но мы были не идеальны». Сегодня он играет в Union Chapel в Айлингтоне. Это шоу более бесшабашное и свободное, чем в Latrobe's, и Лори явно в своей стихии. Он вошел в роль этакого слегка рок-н-ролльного солиста. До конца придерживаясь своей скромной манеры, он отказывается поверить, что у него получился хит (несмотря на то, что «Let Them Talk» побил рекорд предварительных продаж в iTunes и собрал положительные отзывы критиков). Но он признает, что когда через пару месяцев он вернется в Лос-Анджелес на съемочную площадку «Хауса», его походка может обрести новую легкость.

«А также некоторую уверенность — потому что я сделал что-то вне этого. Потому что я занимался чем-то уже семь лет. Хотя этот процесс очень напряжен, он весьма ограничен». Для человека, который был актером, режиссером, написал книгу, а теперь еще и стал певцом, «занятие чем-то одним» так долго обошлось дорого. И поэтому «выход за рамки и создание чего-то нового» принесло радость. «Нечто вызывающее и пугающее, и это связано с любым риском неудачи и публичного унижения — и встретиться с этим лицом к лицу и получить какое-то удовольствие… Да, думаю, это дает некоторую уверенность. За границей резервации, в которой я пребывал все это время, тоже есть жизнь».

Все это вызывает один вопрос: если он любил блюз с тех самых пор, как миссис Хеир, поджав губы, выдала свой комментарий о Swanee River, почему же он ждал так долго, чтобы заняться этим? «Единственное, что я могу сказать — наверное, из-за недостатка храбрости. И, возможно, осознания смертности».  Хью Лори признает, что брошенные в Новом Орлеане слова о том, что он может умереть через три месяца, были несколько «легкомысленны». Но и правдивы. «Когда ты начинаешь понимать, что твое пребывание на этой земле ограничено, это меняет решения, которые ты принимаешь, и твой взгляд на будущее. И на прошлое. И я просто подумал, что не могу больше колебаться. Я не могу вечно притворяться. Я должен сделать это по-настоящему. Потому что мне это очень нравится, и я никогда себе не прощу, если не сделаю этого».

---