 Трудно расстаться с доктором Хаусом.
После окончания последнего сезона сериала «Доктор Хаус» на американском телевидении главный актёр сериала Хью Лори с грустью оглядывается назад. «Я всегда буду любить его» – говорит он. С другой стороны – он теперь свободен и у него, наконец, есть время для другого увлечения.
В жизни его голос такой же глубокий, с хрипотцой, как и голос его всемирно известного персонажа доктора Хауса. Роль циничного американского доктора в одноименном телесериале с 2004 года сделала британского комика Хью Лори мировой звездой.
В отличие от сериала, интервью Лори даёт на британском английском. Это облегчает задачу мысленно отличать небритого долговязого 53-летнего актёра от его персонажа. Осенью телеканал RTL будет транслировать финальную серию «Доктора Хауса» – в некоторых сезонах самого популярного сериала на немецком телевидении.
В США последний из 177 эпизод уже был показан и теперь, наконец, у Хью Лори есть время для его другого любимого занятия – музыки. Актёр, который также выступает, как певец и пианист, прекрасно ориентируется в теме джаза или новорлеанского блюза, причём без всякого сарказма, присущего Хаусу. Ну или почти. « Конечно, я знаю,» – не без кокетства замечает он, когда речь идёт о его двойной карьере, – «что я нарушил одно из основных правил: актёр должен играть, а музыкант заниматься музыкой. Но мне всё равно.»
Мр. Лори, Вы стали известны благодаря роли угрюмого засранца. Как часто вас сравнивают с вашим персонажем?
Ну, иногда я чувствую, что журналисты несколько робеют перед тем, как задать мне вопрос. Некоторые ваши коллеги очевидно беспокоятся, что сейчас на них набросится острый на язык циник, которого я играю на экране. Я уже размышлял, как бы мне это использовать. К сожалению, у меня ничего не получается, в жизни я просто не могу быть таким злобным.
Вы играете насмешливого американца доктора Хауса настолько убедительно, что многие ваши поклонники и не подозревали, что на самом деле вы – англичанин.
Да, многие мои соотечественники почти завидовали тому, как это у меня получалось. Но, между делом, в Штатах тоже уже стало известно, что на самом деле я – англичанин. И периодически я ещё живу в Лондоне.
Что крутилось в вашей голове, когда недавно, после этих восьми лет, показали финальную серию «Доктора Хауса» ?
Я посмотрел её не в прямом эфире, а в записи. И хорошо, что так. Мои эмоции при этом зашкаливали.
Трудно было отпустить?
Нет, скорее я почувствовал себя освобождённым. Конечно, для меня это было очень грустно. Но потом я почувствовал какое-то облегчение. Хотя мою связь с персонажем – доктором Хаусом – я уже никогда не перестану ощущать . Я всегда буду любить его и мир, в котором он жил.
Не задаётесь ли вы иногда вопросом: « Что дальше?», после такой оставившей значительный след роли, которая затмевает всё , что вы до сих пор делали?
Нет. До сих пор всегда появлялось что-то новое. Несколько новых идей и проектов жужжат у меня в голове, но ничего такого, о чем уже можно было бы рассказать. Я хочу на какое-то время полностью посвятить себя музыке. Например, мне бы хотелось вместе с моей группой отправиться в долгое турне по США. На моей второй родине - в Лос-Анджелесе и в Сан- Франциско мы уже дали несколько концертов, потом мы отправимся по западному побережью, а затем в Южную Америку.
Хью Лори приедет в Европу.
А затем вы приедете в Европу...
Да, и я очень рад этому, я с удовольствием вспоминаю наши первые шоу в Германии. В прошлом году в Гамбурге мы были в одном клубе на Риппербане, такое маленькое заведение с низким потолком, всего в двух кварталах от заведения, где когда-то начинали Битлз. Это было замечательно. Несмотря на то, что, по-моему, самого здания уже нет. И в Берлине тогда у нас, к сожалению, совсем не было времени для осмотра достопримечательностей. Надеюсь, в этот раз турменеджер немного отпустит меня «с поводка» и я смогу осмотреть хотя бы Олимпийский стадион.
Почему именно Олимпийский стадион?
Семейная история. В 1936 году мой отец был принят в британскую команду для участия в Олимпийских играх. Он был гребцом, загребным в британскй восьмёрке. Они заняли четвёртое место.
Что он вам рассказывал о тех временах?
Совсем немного. О его карьере гребца я вообще узнал, будучи уже подростком. Тогда мой отец уже давно работал врачом, и у нас в доме ничего не напоминало о нём, как о спортсмене. Он ненавидел любое проявление бахвальства. Я узнал об этом только когда нашёл носок в картонке на чердаке, в котором было что-то тяжелое, это была золотая медаль Олимпийских игр в Лондоне 1948 года.
И он никогда не рассказывал вам, каково это было – выйти на олимпийский стадион перед глазами Адольфа Гитлера?
Он не хотел ажиотажа вокруг этого. Когда мы потом об этом говорили, он тоже рассказывал, немного. В 1936 году ему было 25 лет, и он не совсем осознавал, куда он собственно попал. К этому моменту никто во всей Европе не понимал значения этих игр и как Гитлер хотел их инсценировать – и уж, конечно, не этот молодой спортсмен. Главной заботой моего отца было выиграть соревнования. Ему нужно было выиграть медаль.
Теперь, после 1948 года, Олимпийские игры снова пройдут в Лондоне, на вашей родине. Вы будете зрителем?
Очень на это надеюсь. Я всё смотрю с удовольствием: лёгкую атлетику, потому что это всегда так зрелищно, но также стрельбу из лука или кёрлинг. Я просто люблю саму мысль соревнования: зрелище того, как спортсмен справляется с давлением соревнования, приводит меня в полный восторг. Но вообще-то я слышал, что достать билеты очень тяжело. В Англии из-за этого уже очень много неприятностей.
В молодости вы сами были спортсменом и в 1977 году даже стали чемпионом по гребле среди юниоров, но из-за болезни начали актёрскую карьеру. При этом вы говорили, что вообще-то всегда хотели стать пианистом.
Да, я всегда представлял себе такую картину: бар отеля, маленькое джаз-трио, красивый рояль... И идеальным городом для этого я всегда представлял Лиссабон. Правда, я там ещё ни разу не был, но мне нравится как звучит само название: Лиссабон. Между делом пару человек мне сказали, что город совсем не так романтичен, как я его себе представляю. Нда, остаётся только мечта: сидеть за прекрасным фортепиано, рюмка хорошего виски стоит на клавишах с очень высокими нотами, в левой руке зажжённая сигарета, потому что низкие ноты я тоже редко использую. И я был бы так счастлив, насколько это вообще возможно.
И что бы вы сыграли?
Вероятно, я бы исполнял просьбы зрителей. То, что будут выкрикивать. Я буду по мере сил стараться исполнить любые музыкальные пожелания. Только не классику, пожалуйста.
Я не очень хорошо читаю ноты.
Не очень хорошо?
Не лежит у меня к этому душа. Да и ноты я читаю не очень хорошо. Но главное, классические произведения напоминают мне о моей учительнице музыки из моего детства, миссис Хейр.
Рассказывайте!
Вероятно, она была милой женщиной, но в моих воспоминаниях она садистка, которая мучила меня гаммами. Три месяца я безропотно страдал над учебником с французскими колыбельными и чудными польскими танцами, потому что знал – скоро я буду изучать «Swanee River». Но когда знаменательный день наконец настал, и миссис Хейр открыла заветную страницу нотного учебника, она только кончиками губ прочла название «Negro-Spiritual, с легкой синкопы» Боже милосердный! Это мы пожалуй пропустим!» и перелистнула на „Le Tigre et l’éléphant" или ещё какой-то кошмар. С тех пор наши пути разошлись. И как же вы пришли к блюзу?
Воспоминания слегка размыты, но мне, наверное, было лет одиннадцать- двенадцать, когда я впервые услышал блюз по радио в машине моего брата, по-моему „I Can’t Quit You Baby" Вилли Диксона*. Вау! Для меня это было, как будто я всегда знал, что где-то, далеко, эта музыка всегда ждала меня. Волосы на моём затылке стали дыбом, вся моя жизнь изменилась в один момент. С тех пор блюз уже никогда не отпускал меня.
При этом, будучи молодым человеком, вы, что называется, из первых рук, пережили панк-движение. Вас это совсем не коснулось?
Панк и поп прошли мимо меня стороной. Ведь к тому времени я уже нашёл свою настоящую любовь. С тех пор ничто новое не могло с этим сравниться. Конечно, время от времени мне нравится какая-нибудь попсовая песня, но я не слушаю такую музыку. Это не та музыка, к которой меня тянет и которая меня трогает .
В буклете к вашему альбому вы пишете, что блюз заставляет вас плакать, танцевать и смеяться, а также стимулирует вас к другим действиям, которые вы бы не хотели упоминать на альбоме для всей семьи. Вы ведь о сексе говорите, не так ли?
Да, блюз может быть эротичным. Иногда очень прямо и открыто. И в тексте некоторых песен совершенно откровенно говорится о сексе.
Ну хорошо, блюз поёт и о сексе. Но может ли этот тяжёлый ритм стимулировать такие же чувства , как, например, соул?
По своему совершенно определённо. Давайте договоримся, что Groove des Blues’* может быть не очень сексуален, но может быть очень чувственным.
Многие истории блюза рассказывают о алкоголе, падении и лишениях. О мужчинах, которые бросили своих жён, или покинутых своими женщинами...
У вас очень узкий взгляд на блюз. Для меня в этой музыке гораздо больше. В ней много меланхолии и грусти, но также много остроумия и жизнерадостности. Я вижу блюз как идеально сбалансированную картину всей жизни. Поэтому он не только заставляет людей грустить, но и делать их счастливыми.
Лори боролся с депрессиями
Вы достаточно открыто рассказывали о депрессивной фазе вашей жизни, вы проходили терапию. На этом фоне приобрели ли для вас печальные блюзовые песни какой-то особый глубокий смысл?
Да, это правда, что я немного страдал от уныния. В тот момент ноша на моих плечах была слишком тяжёлой. Но терапия мне очень помогла. Сегодня у меня, как и у всех, есть хорошие и плохие дни. Но, несмотря на это, представление о том, что для того, чтобы играть настоящий блюз, обязательно нужно было страдать, я считаю полной ерундой. Или быть чёрным, что я слышу ещё чаще.
Этого я не утверждал.
Я знаю. Я вот что хотел сказать: я уважаю ветеранов блюза больше, чем кто-либо другой. Но эта музыка не должна только стоять в стеклянной витрине с надписью: "Исключительно для использования пожилыми чёрными джентельменами». Таким образом блюз просто вымрет. Это тоже самое, что утверждать, что Шекспира можно играть только в лондонском театре «Глобус» или что подлинного Баха могут представлять только немцы в колготках. Это всё клише.
Но вы должны согласиться, что сегодняшнее представление о блюзе зачастую сводится к клише типа : „Woke up this morning, my baby left me". ("Проснулся утром, а моя малышка меня бросила...") Если вы больше ничего не можете услышать в блюзовых песнях, то , позволю себе заметить, вы просто недостаточно внимательно слушали. Для меня это совершенно не так. Может быть есть люди, которым не очень нравится опера или другие , которые об определённом стиле живописи говорят: « Это всё выглядит одинаково». На что я только могу сказать : смотрите внимательнее! О блюзе часто пишут в слегка самонадеянном поверхностном тоне. Слушайте внимательнее! В каждой из этих песен есть нескончаемое богатство историй, деталей и чувств. И всё-таки основное настроение этих песен почти не менялось на протяжении сотни лет. Как однажды заметил легенда блюза Леон Редбон**: «Блюз - это не что иное, как хороший человек, которому плохо». Какое значение в наши дни имеет блюз для молодых музыкантов?
Ах! Ну назовите мне хоть какое-нибудь настроение, которого вам не хватает в блюзе..
Как насчёт возмущения, агрессии, бунта?
Есть миллион яростных блюзовых песен! Послушайте песни Ховлина Вольфа***, они отчасти очень неистовые. Первая песня, которую написал поздняя звезда блюза Ледбелли****, это яростное обвинение в том, что черному боксёру Джеку Джонсону только из-за его цвета кожи было отказано в поездке на «Титанике». В блюзе есть много гнева, также как и любых других эмоций. И Леон Редбон совершенно определённо думал точно так же, не важно, какие занятные выражения журналисты выдёргивают из его интервью.
Вот теперь вы говорите почти как доктор Хаус. Я всё же надеюсь, что это было не так устрашающе, как вы себе представляли.
Беседу вёл Стивен Гайер. * Вилли Диксон ** Леон Редбон *** Ховлин Вольф **** Ледбелли Перевод - Lilita7, бета - sofiko1968 Источник
|
