Мысли – это птицы, скрывшиеся за облаками…
Мысли – это крошечные пузырьки воздуха в стакане воды…
Мысли – это мнимая действительность, которой Вольтер придавал так много значения… «Я мыслю, ergo…»
Вот это «ergo» еще привязалось… «Ergo» значит «следовательно». «…Следовательно, я существую». Ergo ты существуешь, ergo он существует, ergo они…
Они. Вон один из этих «они», маячит за дверью, в маленьком стеклянном окошечке видна его лысина. Какое странное чувство – ненависть к спасителю. Он приносит мне облегчение в шприце или в виде маленьких белых таблеток. Так ненадолго. И, конечно, они не снимают полностью эту чертову боль. Она проникла в каждую клетку тела, она скрутила каждый капилляр, она сочится из меня, проникая в воздух, затем обратно в легкие.
Я задыхаюсь от боли, от собственного внутреннего бесконечного крика, которому вторит спокойный обкуренный голос Тома Йорка: «…No alarms and no surprises. Silent…» Какая насмешка судьбы – именно сейчас, когда так плохо, мозг живет решительным «здесь и сейчас». Я никогда не умел так наслаждаться счастьем. О, если бы Мефистофель выбрал своей жертвой меня, мир никогда не услышал бы: «Остановись, мгновенье, ты – прекрасно!» Нет, я умею перескакивать через это чувство, как лучший скакун через свои барьеры.

Когда боль отступает, я сажусь в изголовье кровати, подтянув к себе здоровую ногу, и слушаю свою собственную галлюцинацию, которая не торопится покинуть меня. Она молчит при санитарах, и молчит, когда мне особенно больно. Но стоит только мне затеять передышку, как она тут как тут, на второй половине моей кровати.
- Мы это переживем, Хаус…Мы всех обманем…Будем казаться паинькой, пока они ждут этого от нас…А потом, когда выйдем…
Она протягивает мне ладонь, на которой лежит таблетка викадина. И хотя я знаю, что на деле ее там нет, как нет и ладони, и самой Эмбер, я тянусь за ней снова и снова, каждый день, каждый раз.

Иногда мне кажется, что приходит Уилсон. Он говорит, что я справлюсь, что будет легче. Он встает, чтобы уйти, смотрит на меня с подозрением, просовывает руку под мой матрац и извлекает из-под него оранжевый пузырек, наполовину заполненный таблетками.
- Хаус! Что ты делаешь? Как ты умудрился протащить его сюда? Тебе нужна помощь, ты знаешь это, иначе бы не пришел ко мне сам!
Он качает головой и уходит, разочарованный.
Я не брал. Я не брал! Я не брал!!! Как же они могли там оказаться? Почему я не проверил сразу? Я шарю руками под матрацем, я скидываю его на пол, я прощупываю каждый миллиметр. Таблетки…Они были тут, а я не знал. Как такое могло случиться? Это, наконец, выматывает мою волю, я падаю, обессиленный. До завтра, Уилсон, в это же время.

Катнеру я сразу говорю:
- Ты мертв.
Он соглашается. Печально подтверждает, что он галлюцинация. Самый тихий и незаметный.

Перед Кадди я пасую. Все, что приходит на ум:
- Прости…
Она подходит близко, заставляя мое дыхание замереть, и спрашивает низким голосом:
- Ты же хочешь меня поцеловать?..
Мы не дожидаемся моего ответа. Ее губы легки, как воздух, ее пальцы чертят невидимые знаки на моих щеках…

«…This is my final fit
My final bellyache with
No alarms and no surprises
No alarms and no surprises
No alarms and no surprises
Please…»