Я лениво открываю глаза, потому что мой краткий сон нарушает уже привычный, но от того не менее противный, звук. Тинь-дилинь. Тинь-дилинь. Тинь-дилинь. Почему стандартный звонок у будильников такой мерзкий? Его точно придумал человек равнодушный к музыке. А может вообще глухой? Что ж, сколько бы я не рассуждала, но пора вставать. Снилось ли что-нибудь мне? И снова нет.
Выходя из душа, бросаю взгляд на календарь. На носу Рождество. В моём доме нет гирлянд и шариков. Я не пеку праздничных пирогов. Мои стены не украшены предрождественскими носками.
Спросите, как это я не заметила приближение праздника? Да мне всё равно. Я не отличаю выходных от будней, дня от ночи и больничной кушетки от своего дивана. Мне просто всё равно, в любой момент пальцы могут перестать меня слушаться, дальше сознание одолеют галлюцинации, потом тело перестанет быть подконтрольным разуму, и затем…я ведь уже знаю, что затем. Как и вы. Но не будем о грустном. Ведь на носу Рождество!
Моя дорога на работу совсем не долгая, и всё-таки уже на пороге больницы моих губ успевает коснуться одинокая снежинка. Вкус её неизменен, в прошлом году он был таким же, и в позапрошлом тоже, и точно такой же ещё два года назад. Попробуйте и вы так сравнить. Я уверена, не будь вы даже неизлечимо больны, вы всё равно поймете, что вкус неизменен.
Сегодня короткий день у основной части персонала. Но не у меня. С лёгкостью соглашаюсь отдежурить в эту ночь. Кажется, даже мой босс удивлен тому, что я совсем не сопротивлялась этому назначению. Но он не спорит. Может ему, наконец, надоели эти подколки?
Наконец всё расходятся, ещё через несколько часов будет совсем темно. Я не стану зажигать лишний свет. Конечно не ради того, что бы Кадди сказала мне спасибо за экономию энергии. Просто это не первое рождественское дежурство. Максимум им нужна будет скорая. До кабинета клиники они не дойдут. Адекватные люди слишком осторожны, что бы наделась глупостей в такой праздник. Неадекватные слишком пьяны, что бы добраться до больницы.
Бесполезно лежу на больничной кушетке, я могла бы подняться в комнату отдыха и занять более удобную мебель, но моему сознанию всё равно, где пытаться заснуть. Может быть телу и есть разница, на каком месте затекут мышцы и в какой из позвонков будет неудобно упираться моя же небрежно положенная кисть. Но по большому счету смена местоположения ничего не изменит.
Проворочавшись, неопределенное время, чувствую, как кто-то приближается. Затем ощущаю ветерок уже знакомого дыхания над моим ухом. Она устраивается рядом со мной.
Я не помню когда мы с ней стали столь близки. Эти дни моя память безнадежно прячет в беспорядочной пыли моих призрачных воспоминаний. Каждую ночь, когда мы были вместе, а это случалось почти каждую ночь, если не считать перерывов в несколько часов между нашими встречами, мы не отрывали глаз друг от друга, не размыкали объятий друг друга, не упускали каждый вдох и выдох друг друга. Мы говорили до самого рассвета, и лишь тогда, когда меня касались первые лучи, ещё не проснувшегося, ленивого, солнца, подернутого сливочно-розовым румянцем, она оставляла меня в полном бессилии. И весь день, после этих ночных посещений, сознание моё исполняло какой-то странный танец со смутными движениями, постоянно путая левую и правую сторону, теряя последние сказанные слова и, под конец, забывая даже мелодию, под которую совершался танец. Я без конца смеживала веки, пряча глаза от дневных часов: будь то блики солнца на водной глади, зеркальные отражения неба в чужих солнечных очках летом, будь то яркая расцветка осеннего ковра листьев или же будь то болезненная белизна снега зимой. Так проходили минуты, часы, дни, недели и месяцы, и вот однажды…
…Однажды я сказала ей "уходи". Даже вспоминать этот импульсивный шаг теперь смешно. Она пыталась удержать меня. По всему телу я ощущала касания её жадных пальцев, в моих ушах её настойчивый шепот угрожал мне, просил, умолял меня остаться. Она была так близко, что её волосы щекотали мне лицо, а её дыхание врезалось мне в кожу. С неимоверным усилием, я её оттолкнула, всё ещё ощущая вкус её очарования, являвший собой коктейль из битого стекла и сахара, с ароматом полуувядших чайных роз, со следами неизменных порезов от их шипов. Утопив боль расставания таблеткой аспирина, таявшей от тридцати девяти градусной температуры моего тела, я погрузилась в долгое -долгое беспамятство. Почти невозможное длилось целые сутки - мой сон. Я очнулась в то утро от привычного прикосновения солнечного зайчика к ресницам и поняла, что её рядом нет. Она всё-таки ушла. Но расстались ли мы окончательно? Сегодняшняя ночь тому опровержение. Она снова со мной, и сейчас, тепло дыша мне в шею, она хитро улыбается и, обнимая меня за плечи, наконец, целует мои губы. Я говорила вам, что вкус неизменен? Так вот, вкус её поцелуя такой же, как и в прошлую рождественскую ночь. И такой же как в позапрошлогоднюю. И да, как вы уже догадались, точно такой же как ещё два года назад. Через полуприкрытые жалюзи я вижу, как занимается рассвет, и как обычно, солнце начинает разнимать наши объятия. Потом она шевелит губами у самого моего уха, чуть слышно произносит: "До следующей встречи, дорогая. Я буду ждать тебя. Твоя бессонница".
До прихода пациентов ещё несколько часов. Я лениво закрываю глаза.