Все на самом деле стало не так важно. Ничто, кроме того крохотного отрезка времени, в котором я буду жива. И самое смешное, что до этого нет дела даже мне. Четыре часа в день я могу быть в сознании, мутным взглядом ища за, чтобы зацепиться, что сделать единственной мишенью моих глаз.
Это так забавно, что я бы расхохоталась, я бы смеялась, пока не почувствовала боль в горле, пока мне не показалось бы, что я скоро захлебнусь в крови. Над тем, какую шутку сыграла со мной судьба. Я никогда не задумывалась, что буду вот так лежать в кровати, а милый докторишка с искусственным сочувствием будет говорить мне, что скоро я буду гнить под землей. Черт, это так мило. Он действительно печалиться. Я знаю, что на моих губах, бледных и потрескавшихся, рождается усмешка.
- Да бросьте, док…Я сдохну, меня закопают, а у вас появится очередной умирающий дурак, курящий по пять пачек в день. – Все это я выдаю хриплым и низким голосом.
Впрочем, у меня никогда не было красивого голоса и томных интонаций. Отрывисто, грубо, низко и как будто вечно над чем-то издеваясь.
Черт, я такая стерва. Он стушевался, этот милый доктор смущенно пробормотал что-то. Я не смогла разобраться. Я теперь мало что вообще могу понимать. Я всегда шла вперед, переступая через людей, не жалея и не щадя. А теперь мне самой нужна жалость. Чтобы было не так больно умирать. Чтобы не было этого тупого, свербящего где-то внутри, чувства безысходности. Иногда мне кажется, что я на самом деле зря жила.
Доктор спросил у меня что-то, но я не слышала, как будто он просто шевелит губами, не произнося ни слова. Доктор Джеймс Уилсон. Онколог. Вечно как будто смущенный и испытывающий вину, за то, что он не может спасти меня и еще нескольких безнадежно больных. Расслабьтесь, док, это не ваша вина. Мы всегда думаем, что времени полно, что мы еще успеем чертовски много. А потом оказывается, что осталось всего несколько дней. Невыносимо долгих дней, наполненных ожиданием неотвратимо наступающей смерти.
- Вы меня слышите, мисс Дельвиг?
Обеспокоенный, волнующийся…зачем? Нервные клетки не восстанавливаются. Я киваю, и это движение дается с таким трудом, что мне кажется, что я пробежала несколько миль. Мне на самом деле жаль, что получилось вот так. Глупо, банально и совершенно не интересно. Я всегда мечтала умереть так, чтобы другие с восхищением сказали: «Вот она, она жила! Жила за всех нас, жила каждый день, как последний!».
Тогда почему так страшно из-за того, что дни на самом деле последние?
- Вам нужно что-нибудь? – Не дождавшись ответа, он продолжил, опять же слегка смущенно. – Мы не смогли дозвониться вашим родным, но попытаемся связаться с ними в ближайшие часы.
Я смотрю на него и удивляюсь. Неужели ему действительно нравится глотать смерть каждый день, каждый день бороться за то, чтобы вытащить очередного больного раком, сохранив ему лет десять жизни? Зачем?
Может виной этому его стремление к тому, чтобы все вокруг были счастливы? Я никогда никому не желала счастья. Вокруг столько несправедливости, что я отчаялась найти действительно достойного, того, кто сможет быть просто счастливым. Доктор оторвал от меня взгляд и бросил его на кого-то, кто остановился с той стороны. За стеклом. Я никогда уже не выйду из этой палаты сама…только вперед ногами, прямиком в морг. И это заставляет меня рассмеяться. Горло перехватывает, и я кашляю, а приборы шалят. Доктор кидается ко мне, думая, что я задыхаюсь. Глупый, я теперь так смеюсь.
Тот на кого он смотрел, заходит в палату, чтобы посмотреть, как я смеюсь и задыхаюсь одновременно. Это правда, так интересно? Знала бы раньше, то смогла бы рубить на этом миллионы, да?
Я не самом деле не знаю, почему не разрешают эвтаназию. Неужели им нравится наблюдать за мучениями тех, кто умирает? Или может это своеобразное наказание нам, за грехи и ошибки наши? Оу, я произнесла последнее вслух? Точнее, прохрипела. Так смешно.
- Это действительно забавно. Эвтаназию не ввели специально. Чтобы такие желеющие себя не смогли так легко избежать ожидающей их кары. – Усмехается этот хромой, и я резко прекращаю смеяться, смотря на него.
Сукин сын. Уверенный взгляд, чуть судорожно сжатые на трости пальцы, ехидная улыбка.
- Хаус! – Возмущенный окрик Уилсона.
Хм, это может иметь смысл, и я согласна киваю, так как говорить тяжело. Они оба покидают палату, и Уилсон сердито что-то говорит этому Хаусу. Тот беззаботно отмахивается и улыбается. Если бы могла, я бы испугалась такой улыбки. Псевдо-счастливая, на самом деле полная непонятной мне горечи. Я хочу спать.