Разница безусловно есть. В начале первого сезона Хауз не мог и не хотел принять на себя вину за смерть Эмбер, а следовательно и за отъезд Уилсона. Конечно, это мучило его, и он пытался найти подтверждение при помощи Лукаса, что все это само собой закончится и вернется в прежнее русло. А как вел себя Уилсон? Насколько я помню, Хауза он всячески избегал (не очень люблю первые три серии 5-ого сезона, могу путать).

В придуманной мной ситуации у Хауза было два выхода, вернее три. Принять предложение Кадди и устроить войну с Форманом (это то, что мы возможно еще увидим, но это пусть Шор пишет), принять все как есть (без комментариев) и выбрать альтернативу, предложенную Грейс. Стал бы он говорить Уилсону, куда едет? Я считаю, что нет. Он и сам ОЧЕНЬ сомневался, а Уилсон быстро привел бы его к варианту 1.

Скучает ли он по Уилсону? Конечно. Он ведь, кстати, изначально не Кадди письмо писал. Почему это не проявлялось? Потому что он оказался в ситуации, в которой уже не был более 10 лет. Новое место, новые люди, новые отношения. Тем более, он надеется, что все это временно.

Думаю, Хаус действительно чувствует за собой вину в случившемся и его буквально рвет на части ощущение, что с одной стороны нет никаких логически объяснимых причин для этого чувства, а с другой стороны он осознает, что именно его участие запустило череду нелепых случайностей.

Спасибо вам за мысли и идеи.

В следующий четверг я должен был ехать сразу на четыре вызова. Эту часть работы я уже начинаю ненавидеть, потому что люди тут действительно имеют привычку вызывать врача домой, даже если у них вульгарный насморк.

Крутой домик… Однако последняя пациентка – еле держащаяся на ногах очень бледная девушка лет двадцати – действительно казалась больной.
- У меня какая-то странная ангина, доктор…
- Хауз. А кто вам сказал, что это ангина?
- Врач в Трувере, я там учусь, он выписал мне антибиотики, сказал через пять дней все пройдет. А уже прошло десять, а мне по-прежнему плохо, да еще и сыпь какая-то. Вроде, и температура уже невысокая, и горло не болит, а из постели встать не могу.
- Ясно.
Я тщательно осмотрел это несчастное создание, хотя мог бы поспорить с собой на сто баксов относительно диагноза.
- Нужен анализ крови, но это почти наверняка мононуклеоз. Можете выбросить антибиотики и передать врачу в Трувере, что он идиот. Где Ваши родители?
- В Европе, - девушка неожиданно смущается и отводит глаза.
- Уехали три недели назад?
- Четыре. А какое этот имеет значение?
- Ну, если бы мои родители уехали в Европу, я тоже оторвался бы на полную катушку. Сейчас я вызову санитарную машину, которая отвезет Вас в больницу. Пока будете ее ждать, можете обзвонить своих друзей и сказать, что следующая супер - вечеринка состоится не раньше, чем через полгода. И что им тоже стоит сделать анализы.
- Я пробуду в больнице полгода?!
- Пару дней, - меня веселит ее неподдельный ужас, - но устраивать игры в «бутылочку» раньше чем через полгода я Вам не советую.

Вот и все на сегодня. Я сел в машину и вбросил в рот таблетку. Она оказалась последней. Вот черт! Все это время лекарство давал мне Кэлеген, но он уехал на два дня в Бостон на конференцию и оставил мне рецепт. Уже было почти шесть, значит все аптеки, кроме «Таун-лейн драгз» вот-вот закроются. Я посмотрел на часы. Нет, точно не успею, значит выбора нет. Ну ничего, свое обезболивающее я уж как-то узнаю.
«Таун-лейн драгз» выглядела несколько старомодно даже по меркам Барнард-Ривера. Как и во многих провинциальных аптеках, тут торговали всякой ерундой, не имеющей никакого отношения к медицине. Марк Кестлер, вышедший мне навстречу, был просто воплощением фармацевтов старой школы, строгий, с безупречно прямой осанкой, в накрахмаленном белом халате, который казался свежим даже в такой поздний час. Я протянул ему рецепт.
- Несколько минут, доктор Хауз. Мак-Лейн сейчас все подготовит.
- А вы сами никогда не готовите лекарства, - спросил я, осматриваясь по сторонам. В этом царстве абсолютной чистоты и геометрического порядка сама мысль о возможности ошибки казалась кощунством.
- Последние годы уже нет. Только когда Мак-Лейна нет, но это случается редко, - на последних словах Кестлер чуть заметно скривился и коснулся рукой груди. Заметив мой взгляд, он через силу улыбнулся:
- Небольшое расстройство пищеварения.
Я посмотрел на него внимательней.
- Тяжесть в груди?
- Немного, но это так, ерунда, - он начал перекладывать что-то в стеклянной витрине, явно пытаясь замять разговор.
- Левая рука не болит?
-Нет. Послушайте, доктор Хауз, я понимаю, о чем Вы, но…
Я не стал слушать, перегнулся через прилавок и взял его за запястье, чтобы проверить пульс.
- Ему еще с обеда нехорошо, док, - сказал Мак-Лейн, который как раз вышел с моими таблетками. – Но он и слышать не хотел, чтобы вызвать врача.
- Мак-Лейн!
Я подошел к двери и перевернул табличку на «Закрыто».
- Снимайте халат и рубашку, я пошел в машину за стетоскопом.
После энергичных уговоров Мак-Лейна Кестлер наконец-то согласился раздеться, но только в рецептурной, так что я, сам того не желая, оказался на возможном «месте преступления».
Мои подозрения подтвердились, это было никакое не расстройство пищеварения.
- Вам нужно немедленно сделать ЭКГ. Кто Ваш врач?
- У меня его нет. Я никогда не болею.
- Я сейчас вызову машину…, - тут я вспомнил, что послал ее за тем бледным цыпленком. – Нет, лучше я сам Вас отвезу, так будет быстрее.
- Я не…, - он еще и упирается.
- Не изображайте из себя идиота. Или предпочитаете, чтобы Вас вынесли отсюда на носилках?
Пока Кестлер одевался, я крутил головой по сторонам. Сотни и сотни упаковок, все с четкими этикетками. Возле стены стояло устройство для автоматической фасовки таблеток. Чтобы что-то тут перепутать, надо быть то ли пьяным, то ли идиотом.
- Как вы тут только разбираетесь? – спросил я. – наверное, все-таки случаются ошибки?

Кестлер от возмущения даже прекратил застегивать пуговицы.
- Мой отец владел этой аптекой пятнадцать лет, и я еще тридцать. За все это время тут не произошло ни одной ошибки. В нашем бизнесе это недопустимо. Кто-то пустит слух, что вы что-то перепутали, и все, через неделю вы не увидите ни одного покупателя.
В машине он сидел тихо, тяжело дышал и постоянно вытирал пот со лба.
- Как странно, я уже столько лет не был в больнице… Это все из-за контhакта…
- Что? – я как раз вытянул мобильник и искал номер Эда Коэна, нашего кардиолога.
- Утром я получил письмо от моего адвоката. С моей арендой возникли какие-то проблемы, и теперь Саферштейн может разорвать мой контракт. Если бы Арнольд снова не уехал, я бы боролся, а так…
Я еще своей бабушке обещал не лезть в личные проблемы пациентов, так что ничего не отвечаю.

Возле входа наш уже ждал Эд, который как раз сегодня дежурил. Я передал ему Кестлера и пошел к себе в кабинет, так как кое-что забыл. Через несколько минут напрасного копания в ящиках я еще раз осмотрел стол. Что-то не так. Вроде все лежит там, где я оставил, но… вот эти папки как-то сдвинуты. И эти бумаги… Может у меня опять галлюцинации? Так, надо ехать домой, а то уже всякая чертовщина в голову лезет. Наконец, я нашел диск, который искал, прямо под журналами на столе и поехал к себе.
Эти пять недель я прожил здесь почти как в гостинице, даже половины вещей не распаковал. Каждое утро, натыкаясь на коробки с книгами, хаотично разбросанные по гостиной, я даю себе обещание вечером расставить их по полкам. Там уже лежит такой слой пыли, что вполне можно приступать к археологическим раскопкам.
На самом деле, я терпеть не могу беспорядок, но просто как-то не представлял, что оказался в Барнард-Ривере надолго. Три-четыре месяца, думал я, когда ехал сюда. Через три месяца Кадди или поймет, какую сделала глупость, или… по крайней мере напишет мне рекомендацию. А может и не стоить так спешить. Этот Кэлеген вроде неплохой парень … Я поудобней устраиваюсь на диване и включаю телевизор.

На следующий день я пересматривал предварительное заключение онколога. Лимфома желудка, этому мистеру Розоффу, или как там его, таки не повезло. Я уже собрался было сказать Дэниелу подготовить бумаги на перевод пациента в онкологическое отделение Труверской больницы, но вдруг задумался. А что если.. Зайти на ящик на Yahoo и набрать знакомый адрес: james.wilson@ppth.org было делом одной минуты. Пока я пересматривал материалы и убирал упоминания о нашей больнице, в дверь постучали.
Шеф Фланаган. Какого черта ему от меня нужно?
- Добрый день, доктор Хауз. Только я собрался побеседовать с Марком Кестлером, как обнаружил, что он оказался в больнице. Да еще и благодаря Вам.
- Кестлер – пациент доктора Коэна, а не мой. Но насколько мне известно, как минимум две недели его беспокоить нельзя.
- Я знаю. Но дело в этом. Я вроде бы просил, даже настаивал, чтобы Вы не вмешивались в это дело, - как же я ненавижу полицейских с этим их вкрадчивым тоном.
- Я ничего ему не говорил. А пойти в аптеку за лекарством еще никому не запрещено, - оправдываться мне не нравиться, и я решаю перейти в атаку. – Что-то вы долго собирались с ним поговорить.
- Видите ли, док, тут, в Барнард-Ривере, нельзя просто вызвать человека в отделение, это вам не Бостон. Чтобы собрать информацию, нужно время. А к этой истории оказалась причастна целая куча людей, в том числе и Вы. И, между прочим, оказалось, что в полиции Принстона кое-кто о Вас знает.
Началось.
- И что же сказал Вам этот кое-кто? – с вызовом спрашиваю я.
- Что Вы не склонны делать все по правилам, имеете талант встревать в неприятности и устраивать их другим. И еще что Вы неплохой врач.
Неплохой?! Это просто неслыханно!
- И это все?
- Нет, - Фланаган неожиданно улыбается. – Еще он передавал Вам привет.

- Шеф Фланаган! – Кэлеген появился как никогда кстати. – Увидел Вашу машину и отправился разыскивать. Есть какие-то новости?
- Привет, Ричард! Занимаюсь понемногу вашим делом, и яснее пока не становится. Оказалось, что в прошлую среду в «Таун-лейн драгз» работало сразу три фармацевта: Марк Кестлер, Росс Мак-Лейн и сын Кестлера, Арнольд. Так мне сказал Билл Саферштейн. Он думает, что отец попросил Арнольда помочь, так как из-за урагана в аптеке было полно покупателей. Люди всегда обо всем вспоминают в последнюю минуту.
- Ты что, допрашивал Билла?
- Нет, конечно, ведь официально никакого расследования не ведется. Заехал к нему по делам и, между прочим, спросил, как это так случилось, что он взялся доставить таблетки Беккеру. А еще мой лейтенант выяснил, что два года назад у Росса Мак-Лейна был конфликт со старым Джейкобом из-за закладной на его аптеку в Трувере. Старикан предъявил ее к оплате и Росс потерял бизнес. Дела вроде шли и так неважно, но ведь Мак-Лейн мог считать иначе.
- Просто чудесно, - сказал Кэлеген, нетерпеливо выслушав все это. – Значит теперь у тебя целых трое подозреваемых. Бред какой то.
- Двое. Марк Кестлер работал в тот вечер за стойкой, значит он ничего не мог сделать с лекарством, - ответил Фланаган.
- А самое интересное, что Арнольд той же ночью уехал из города, даже субботы не дождался, хотя приезжал вроде на две недели. Возможно, это и неплохо, что оказался в больнице.
- Чем это? – не выдерживаю я.
- Теперь Арнольд будет вынужден вернуться. Об интересе полиции к этому делу ничего не известно, так что бояться ему нечего.
Душевные парни все-таки эти полицейские.

Фланаган наконец убрался, оставив нас с Ричардом вдвоем. Тот задумчиво говорит:
- Такие беседы нужно запивать хорошей порцией виски. Ты как?
- Мне это не слишком поможет.
- Ну так составишь мне компанию. Давай, я тебя жду возле машины.
Я поворачиваюсь к ноутбуку и вдруг вспоминаю про письмо Уилсону. После секундного колебания я нажимаю кнопку «Черновики». Пусть полежит до завтра.

А если серьезно, раньше у него случались такие приступы врачебной заботы – почему-то вспомнилась сцена совещания в туалете, сопровождаемая жуткими звуками из одной кабинки, таки он там пацана сподвиг руки вымыть и о здоровой пище речь толкнул)))

Привет от Триттера - непередаваемо... в следующий раз может посылочку пришлет, с вареньем

Сцену в аптеке я уж очень подробно расписывать не стала. У Кестлера там реально прединфарктное состояние (коронарный спазм) и для опытного врача это заметно, даже если он не кардиолог. Вы считаете, Хаус бы просто развернулся и ушел? Это же не сцена в холле для Кадди или Уилсона. Относительно равнодушия Хауса... Он не равнодушный. Пациенты в клинике ему часто были не интересны, это правда. Он им зачастую хамил, это тоже правда. Но халатно он к ним никогда не относился.

Привет от Триттера? Ну, хулиганство, ну больше не буду.

В смысле Когда продолжение?

Бар, в который меня затянул Кэлеген, выглядел несколько обшарпано и, казалось, сохранил антураж еще с позапрошлого столетия, когда тут развлекались моряки с торговых судов. Стоявший за стойкой плечистый, двухметрового роста парень, весь в татуировках да и еще с причудливо выбритой головой, так не вязался со всем этим прилизанным респектабельным городком, что я сначала глазам своим не поверил. Где он, интересно, скрывается днем? Однако через три порции бурбона Яуже ничего не замечал. Келэген что-то болтал об амурных делах Эдда Коэна с одной из медсестер, а я пытался вспомнить, когда в последний раз мне было так весело.

Где-то полгода назад. Мы сидели с Уилсоном в какой-то забегаловке возле Принстон-Плейсборо, тянули лимонад и веселились как школьники. Я, как всегда, таскал еду с его тарелки, но он этого заслуживал за свои шуточки с диетическими морковками и «Мишками Гамми». Уилсон давился смехом при воспоминании о том, как я приперся инспектировать его холодильник, а мысленно перебирал варианты страшной мести. И даже нога не беспокоила.
- … хотя в последнее время у него появился конкурент, - Кэлегена, кажется, совершенно не волнует, что я почти не слушаю.
- Какой еще конкурент?
- Ну, ты, конечно! – вот уж не думал, что его так развезет от четырех порций скотча.
- Что, черт подери, ты несешь?
- Да ладно, медсестры в больнице только о тебе и сплетничают. Синие глаза и ореол таинственности – убийственное сочетание, особенно для такой провинции как Барнард-Ривер. Берегись, Грег, женщины – это зло, уж я то знаю.
Как бы его заткнуть?
- Дик, - спрашиваю неожиданно для себя, - а как ты попал в Мэйфилд?
Он затыкается на полуслове и несколько секунд молчит. Кажется, даже немного протрезвел.
- Потому что был идиотом. Чего это ты вспомнил?
- А почему не смог вернуться в Индианаполис?
- Ох, уж эта Грейс.… Там был… большой скандал. Я был женат на племяннице одного из партнеров, и эта история слишком на него повлияла. Да я и сам наделал глупостей. Вернуться я никак не мог, считал, как это пишут в романах с пестрыми обложками, что моя жизнь кончена. Приехал сюда, к отцу, он еще был жив тогда, чтобы собраться с мыслями и решить, что делать дальше. В местной больнице была вакансия, вот я и подумал, почему нет? Поработаю три-четыре месяца, подышу океанским воздухом, а потом.… Уже шесть лет прошло.
Я вспоминаю о собственных планах, и мне становится не по себе.

- Думаешь, настолько тебя не хватит? – насмешливо спрашивает Кэлеген.
- Не знаю. Не думал еще.
- Конечно. Честно говоря, я рассчитывал максимум на месяц. А Грейс – а два, но она по натуре оптимистка.
- Какого же дьявола ты согласился?
- Грейс умеет быть чертовски убедительной, - на лице Дика мелькает какое-то странное выражение. – Возможно, ты не заметил, но ей сложно сказать «нет». К тому же мне стало интересно. Так сказать, с профессиональной точки зрения.
- И как, удовлетворил свое любопытство? – я начинаю закипать.
- Не могу поверить, что это тебе шокирует или удивляет. Ты же сам всю жизнь охотился за интересными случаями, а твой случай даже больше чем интересный. Хотя, конечно, пациентом месяца тебе никогда не стать. Представляю, как Смолл с тобой намучился.
- Ты же его не знаешь.
- Ну, теперь я немного знаю тебя. А его я видел и много слышал от Грейс. Высокомерие и гипертрофированное самолюбие в сочетании с несомненным талантом.
- Этот «несомненный талант» вбил себе в голову, что моя проблема в том, что боль для меня – загадка, для которой я не могу найти решение. Моя «тайна», - я невольно начинаю подражать менторскому тону моего, слава Богу, уже бывшего психиатра. – Он считает, что мне кажется, если я не смог найти решение, то никто не сможет. И здесь он как раз не ошибается, несмотря на всю прочую ерунду, которой он меня ежедневно пичкал.
- И ты не стал скрывать от него свое мнение.
- Представь себе, не стал. Как говорил Бернар: «Как бы ни была хороша теория, она никогда так не прекрасна, как истина или факт». А факт заключается в том, что мне больно. Было больно десять лет назад, больно сейчас и будет больно всегда, и никто, ни один долбаный психиатр, этого не изменит! И Викодин - единственное, что мне действительно поможет. А все остальное – теории.
- Как же ты согласился на налтрексон?
Я почти со стыдом вспоминаю свой идиотское намерение сбежать.
- Как будто у меня был другой выход. Остался бы без лицензии, - я одним глотком допиваю виски. – Повторим?
Кэлеген задумчиво смотрит в пустой бокал.
-Да, наверное, уже хватит. И что ты думаешь делать?
- Не знаю. В Принстоне меня никто не ждет, - я искренне надеюсь, что Уилсон меня за это простит. _ Почти никто. Как-то протяну эти два месяца, а потом.… Не знаю. Ты мне поможешь?
- Если будешь хорошим мальчиком.
- Отвали. Прибереги свои медитации для кого-то другого. Все, что мне нужно, это как-то дожить до Рождества.

Мы выходим из бара в сырую осеннюю ночь. Кэлеген машет мне на прощание и направляется к такси, которое поджидает неподалеку запоздалых гуляк. Моя машина осталась на стоянке возле больницы, но отсюда до дома всего несколько кварталов, так что я решаю пройтись. Вокруг темно и холодно, также как и у меня на душе. Я медленно бреду безлюдными тихими улицами и вдыхаю запах океана, который постоянно стоит в воздухе. Действительно, а что дальше? Снова сяду на Викодин? И сколько времени это продлится? Если я снова попаду в клинику, то останусь без лицензии навсегда, это и без Смолла понятно.

Я останавливаюсь, чтобы немного передохнуть, и вдруг слышу тихую музыку из полуоткрытого окна одного из домов. Кто-то невидимый за плотными занавесками не очень хорошо, но старательно играет «Песню Сольвейг», пронзительную и одновременно чарующую мелодию Грига, которой меня когда-то мучил учитель музыки. Я слушаю эту песню–прощание о забытом и давно потерянном, о том, что мучает душу, молит, но не получает прощения, и не могу двинуться с места. Прекрасная Сольвейг все еще ждет своего Пера Гюнта, а кто ждет меня?

Почти все выходные я провел в полной прострации. Лежал на диване, щелкал пультом от телевизора, и старался ни о чем не думать, а тем более не вспоминать. Кто только придумал показывать мои любимые сериалы днем по будням? Я, между прочим, так и не знаю, вышла ли Мария замуж за Брока. И что я должен делать в выходной? Смотреть «Танцы со звездами» трехлетней давности? Я швырнул пульт на пол и решительно принялся разбирать коробки с вещами. Книги, рубашки, диски, снова книги. Где тут должен быть мой Game boy, не мог же я его Уилсону оставить.

Утром в понедельник я опоздал на работу почти на час, так как оказалось, что тут на весь город не более десятка такси. Ну и ладно, пациенты подождут, а для особо нетерпеливых Бог и создал Мэган.
Как я и предполагал, она оказалась в моем кабинете, где как раз выслушивала жалобы какого-то старикана на очередное обострение геморроя. Судя по выражению ее лица, он как раз подошел к самой захватывающей части, так что я поздоровался и весело сказал, что займусь детским приемом. Да-а-а, вот это взгляд. Даже Кадди до нее далеко! Весело насвистывая, я отправился к кабинету Меган и обнаружил под ним стайку галдящих мамаш, которые оживленно обсуждали новинки из мира памперсов и то, что им повезло сегодня там обнаружить. Особенно увлекательными казались подробности о том, как ОНО выглядело и чем именно пахло. У меня промелькнула запоздалая мысль, что я сделал ошибку, но отступать было поздно.

Через два с половиной часа, основательно измотанный всеми этими «у-лиззи-кажется-температура» и «доктор-я-заметила-странную-сыпь-это-наверное-скарлатина», я осторожно выглянул в коридор. Никого. Значит, можно улизнуть на ланч, пока Мэган заканчивает разбираться с моими пациентами. Гневной проповеди от не мне все равно не избежать, так что подкрепиться точно не помешает.

Я избегал посещать местную столовую, потому что вид у нее был абсолютно неуютный и больше похожий на операционную: белые стены, светлый пол и кремовая мебель. Да еще медсестры устраивали соревнование, кто кого переболтает, так что мне сразу хотелось сбежать. Через неделю моего пребывания в Барнард-Ривере я начал ходить в маленькое симпатичное кафе в квартале от больницы, которое мне показал Вэлч, и почти никогда не изменял этой привычке. Тут было тихо, чуть слышно играл джаз, клерки из соседних офисов жевали свои бургеры и шелестели утренними газетами, а самые продвинутые не отрывались от экранов нетбуков. Кофе, что было даже удивительно, тут варили просто фантастический. Я уже несколько раз подкатывался к Мелани, хозяйке этого райского местечка, чтобы выведать секрет, но она только смеялась в ответ.

Я сажусь за любимый столик и даже прикрываю глаза, чтобы острее почувствовать вкус первого, горячего как лава, глотка, но неожиданно от дверей слышатся голоса Дэниела и Эда Коэна. Черт! Я киваю им в ответ на приветствие и краем уха слушаю, как они перешучиваются с Мелани. Предательница…

- Еще раз добрый день! – Дэниел бесцеремонно устраивается рядом. Что-то я совсем расслабился. Пора начинать воспитывать подчиненных, им ведь со мной еще работать и работать. Мэган, наверное, хватит на сегодня, там еще неизвестно кто кого будет воспитывать, а вот Дэниел... Однако не успеваю я придумать, чем его как следует огорошить, как он меня опережает:
- Так что мне делать с мистером Розоффом?
О, нет… Я совсем забыл о начатом письме к Уилсону, то есть не забыл, а… Дело ведь там несложное, даже я вижу, что это рак. Уилсон меня знает и сразу поймет, что никакая консультация на самом деле мне не нужна, а просто я хочу… хочу узнать, как там дела… хочу заставить их просить меня вернуться… или просто мне чертовски его не хватает. Я представляю себе поток вопросов, обвинений и воспитательных речей, который обрушится на меня с первым же ответом от него. Не сейчас. Я еще не готов.
- А разве я не сказал? – мой тон сочится сарказмом. – Ты, наверное, забыл, лучше записывай. Готовь бумаги на его переведение в Труверскую больницу. Он уже не наш пациент.

значит у Хауса все будет хорошо )))