Ну в общем посмотрела я кино, в 2 присеста, потому что меня в 3 утра уже вырубало, а была только середина фильма.
Мне понравилось. Чёрно-белая картинка это моя слабость вообще, а тем более такая. Операторская работа на высшем уровне. Гаррельчик - замечательный актёр и всё тут. И никакой обнажёнки! Сама история выше всяких. Задумываешься о том, как мы живём...

И два хороших отзыва.
Корректируя Бертолуччи

В оригинале фильм Филиппа Гарреля называется Les amants rйguliers. Слово «регулярные», хотя по-русски оно превращается в «обыкновенные», ему очень подходит. Потому что речь идет не о любви в чистом виде, а о любви на фоне войны. И сама любовь тоже своего рода форма военных действий, в которой сталкиваются регулярная армия классических чувств и разрушительные партизанские действия революционного интеллекта.

Это война, она же революция 1968 года, о которой сегодня во Франции вспоминают особенно часто в связи с недавним социальным взрывом. А за несколько лет до этого эпоху молодежного бунта воскресил Бернардо Бертолуччи в «Мечтателях». Именно он привел на съемочную площадку Луиса — сына своего друга Филиппа Гарреля — и сделал из него восходящую звезду. Из трех юных участников фильма Луис единственный, кто не только внешне подходил к образу, но знал про 68-й из семейных преданий.

В легендарном мае Гаррель-старший строил баррикады в парижском Латинском квартале, а Бертолуччи участвовал в стычках в римском Кампо деи Фьори. В это же время он снимал фильм «Партнер» с актером Пьером Клементи, который каждые выходные возвращался к себе домой в Париж, а потом привозил в Рим свежие новости.

«Мечтатели» — фильм-сон о веке золотом. Альтер эго Бертолуччи — американец Мэтью — приезжает в Париж изучать киноискусство и оказывается втянут в вихрь молодежной революции. Но реально он так и не доходит до баррикад, оседая в большой квартире своих новых парижских знакомых, брата и сестры. Революция начинается как триумф синефилии (борьба за Синематеку Анри Ланглуа), потом стремительно переносится в постель, и только в последних кадрах затворники опять выходят в реальный город, потрясенный майскими событиями.

Сквозь успех «Мечтателей», снисходительно позитивно принятых молодежью, пробились голоса тех, кто остался разочарован фильмом. Среди них — Филипп Гаррель. На венецианской премьере он публично обвинил Бертолуччи в ревизионизме. И, возможно, был бы еще более резок, если бы не благодарность за звездную карьеру сына. В 2001 году Гаррель привез в Венецию фильм «Невинный дикарь». А Бертолуччи там же показывал «Мечтателей», которые сначала назывались «Невинные», но из-за фильма друга-соперника режиссеру пришлось изменить название. В свою очередь Гаррель хотел снимать в своей картине Луиса, но тот был занят у Бертолуччи. Пришло время, и Гаррель решил представить свою версию парижской революции и при-гласить сына на главную роль. Фильм был снят за 39 дней и стоил в десять раз меньше, чем «Мечтатели», которые словно преследовали Гарреля: когда он снимал сцену с настоящими полицейскими, выяснилось, что один из них уже участвовал в массовке у Бертолуччи.

«Обыкновенные любовники» в трудной борьбе завоевали почетный второй приз Венецианского фестиваля плюс приз за операторскую работу Уильяма Любчански, который покорил профессионалов гипнотическим черно-белым романтизмом изображения (одним из явных соперников здесь был «Гарпастум» Алексея Германа-младшего). Это прямая полемика с Бертолуччи, который соблазняет чувственной цветовой гаммой, и недаром Луиса Гарреля после роли в «Мечтателях» назвали «мальчиком Караваджо». Полемика явно заметна и в сюжете, который тоже разыгрывается на площадке большой квартиры, оставленной родителями и оккупированной группой молодых героев. Но если «мечтатели» в основном занимаются сексом и выморочными психологическими экспериментами, то в «Постоянных любовниках» находится место и стычкам с полицией, и действительно роковым чувствам, и юношескому надлому, и играм со смертью. По выражению рецензента из газеты Village Voice, «Обыкновенные любовники» — это тот фильм, которым должны были бы стать «Мечтатели». (Забавно, что другой рецензент уподобляет картину Бертолуччи высококачественной парфюмерной рекламе, признаваясь в итоге, что его она больше устраивает, чем трехчасовой черно-белый образец режиссерского нарциссизма Гарреля.)

В центре фильма, как и обещано, история «любовников» — Франсуа (Луис Гаррель) и его подружки Лили (Клотильда Эсм). Место кинематографа в их любовной игре занимает поэзия: Франсуа бредит нe фильмами, а стихами. Однако синефилия остается внутренней темой фильма, посвященного «новой волне» и ее наиболее радикальному последователю Жану Эсташу, автору постреволюционной «Мамы и шлюхи».

Есть в «Обыкновенных любовниках» и переклички с суровой монументальной эстетикой раннего Миклоша Янчо. Картина структурно делится на три части. Зачином становится долгая и статичная, мучительно галлюциногенная сцена «Ночь баррикад», герои которой обходятся почти без диалогов и уподоблены мифологическим ликам Байрона, Робеспьера, Сержа Генсбура или фигурам полотен Делакруа. Центральная часть описывает развитие романа «любовников», окружающую их среду «революционеров», бурные «Ночи опиума и гашиша» и отношения Франсуа с властью: парень уличен не только в том, что участвовал в беспорядках, но и в том, что косит от армии, а это чревато судом. В этой части много разговоров: о маоизме, о фильме Бертолуччи «Перед революцией» и о том, можно ли завоевать счастье для рабочих без участия самих рабочих. Один из героев — подсевший на опиум Антуан — признается, что на судьбы революции ему наплевать, поскольку он сам богат. Вторая часть переходит в третью — о послевкусии революции. Герои баррикад разбредаются кто куда. Лили уезжает в Америку с новым богатым другом — кажется, делать карьеру галерейщицы. Франсуа осознает, что и революция, и любовь, и, в сущности, молодость кончились, а осталось, может быть, одно искусство. По сравнению с инфантильными «мечтателями», которые прожили май, как сон, «любовники» выносят из него реальный опыт взросления. Это может даже разочаровать тех, кто признал в героях мифологические «иконы» бунтарей, декадентов и проклятых поэтов, которые никогда не стареют, уходя в вечность молодыми. Но Гаррель апеллирует и к другой — классицист-ской — традиции. Как в трагедиях Расина, здесь налицо конфликт между долгом и чувством, между историей и личностью. В итоге внутренней борьбы художественных программ фильм, начинающийся выспренне и пафосно, почти маньеристски, кончается на удивление реалистически, почти в духе психологического романа воспитания.

Луис Гаррель играет с той же юношеской спонтанностью, но за эффектной внешностью открывается драматизм. Его герой уже не рисуется, как в «Мечтателях», а по-настоящему страдает, когда его подружка в духе времени (и с согласия Франсуа) спит с другим мужчиной. Стать настоящим артистом, а не просто натурщиком сыну помог отец. Он привел в помощь к нему еще одного члена семьи: в роли деда Франсуа снялся Морис Гаррель. Все трое — дед, отец и сын, — если сделать скидку на возрастную разницу, похожи друг на друга как капли воды.

Восьмидесятилетний Морис Гаррель, ученик Шарля Дюллена, опытный театральный актер, снимается вот уже полвека. Его амплуа — люди с беспокойным взглядом, персонажи, отличающиеся скрытностью и двойным подтекстом. Вторую молодость он пережил недавно в фильмах Патриса Шеро и своего сына. В «Обыкновенных любовниках» он воплощает благородную уходящую натуру — лицо в морщинах и старческих пятнах, которое, несмотря на разрушительную работу возраста, остается прекрасным.

Сам Филипп Гаррель давно не снимается, но он тоже киногеничен: огромная копна седых волос, романтический профиль, воспаленные глаза, ожившее лицо со старого портрета — нынче таких лиц не делают. И — в знак опровержения этой консервативной мысли — новый кумир молодежи Луис Гаррель, юноша бледный с взором горящим, человек уже совсем другого времени, но меченый наследственной метой. Такой же горбатый нос, такие же глубокие глаза. Могучие семейные гены.

Филипп Гаррель снял свой первый фильм в шестнадцать лет, в двадцать приобрел репутацию «вундеркинда «новой волны» и «младшего брата Годара». Он довольно рано оставил революционную сцену ради чистого кинематографа и частной жизни. Его изысканную кинематографическую манеру с удлиненными насыщенными планами, словно бы отвлекающими внимание от главного, не спутаешь ни с какой другой. Его фильмы производят впечатление ложных детективов, в которых загадкой становится не сюжет, а стиль. Таков, например, сравнительно недавний «Ветер в ночи», где двое героев — молодой и старый — быстро забывают о своем соперничестве из-за женщины (даже если ее играет Катрин Денёв) и уходят в идеологический спор об уроках 68-го года.

Гаррель прослыл «оккультным гением» андерграунда — особенно после того как снял несколько фильмов со своей тогдашней подругой — певицей и фотомоделью Нико, музой Энди Уорхола и героиней «Сладкой жизни» Феллини, погибшей в дорожной катастрофе на Ибице, где они с Гаррелем прожили десять лет. В «Обыкновенных любовниках» сцены «опиумных ночей», озвученные мелодиями Нико и The Kinks, настолько тактильны, что почти физически передают ритмы и ощущения конца 60-х годов. Это еще одна альтернатива использованному Бертолуччи старомодному и формальному стилю ретро, уподобляющему экран антикварной лавке. Гаррель легко обходится без исторического хлама, ничуть не боясь упреков в том, что костюмы его героев выглядят купленными сегодня в соседнем магазине.

Филипп Гаррель "Регулярные любовники" (2005)

В роттердамской программе, говорят, числится как фильм про наркоманов. С привычного героина Гаррель перевел героев на опиум (опиум, как им утверждается в интервью «Кайе де синема», «отсылает к литературности, романтизму и Кокто»).

Во Франции же проходит как фильм о 68-м годе. Не политический, конечно. Хорошо ли, дурно, но Гаррель равнодушен к политическому радикализму. Однако, учитывая апофатический характер события («что-то одновременно очень ясное и очень темное», Бадью о 68-м), гаррелевская версия признается удачной. Событие столь «ясное и одновременно темное», столь сингулярное не может совпасть со всей тотальностью фильма, может быть только частью – 30 минут (по-моему тоже, самых лучших). Однако, это уже больше, чем в «Ветре в ночи», где был только усталый комбаттант, которому нечего было сказать юноше, жаждущему наследовать, чему? нечему наследовать.

Гаррель – режиссер онейрический и психоаналитический. И кажется, что примитивной сценой в его случае был 68-й (Жан-Мишель Фродон). Все его предыдущие фильмы сопровождают эффекты события, кризиса, происходящего всегда за кадром. Соответственно в кадре это всегда отголоски, преломления, искажения, резонансы, по которым можно о чем-то догадаться. В «Регулярных любовниках» Событие происходит в кадре.
Другим травматическим событием было самоубийство Эсташа, человека, к которому Гаррель ближе всего чувствует себя в искусстве. С тех пор в каждом фильме Гарреля есть приоткрытое окно (то, из которого выбросился Эсташ).

В 68-м Гаррель снимал что-то вроде хроники событий о движении 22-го мая, кеймафлексом на 35 мм с использованием отснятого кинооператорами-любителями 16-мметрового материала. Фильм потерялся. Утвреждает, что в «Регулярных любовниках» старался точно повторить эти планы, «так легче вспомнить, ощущения забываются, а план остается». Факт может подтвердить Годар, который видел ту юношескую хронику.

Так вот о Годаре. Годар – безусловный гаррелевский кумир, он много о нем говорит. В каждом гаррелевском фильме можно найти что-то от Годара, иногда столь же сильно преломленное и трансформированное, какой-то отголосок (как отражение примитивной сцены своего рода). Переснятые сейчас аутентичные планы из 68-го оказались пластичны и монументальны. «Не авангардисткий театр, а литургия» (Сирил Нейрат). Инсургенты на баррикаде принимают позы потерпевших кораблекрушение пассажиров с плота «Медуза» Жерико. Можно попенять, но опять же Гаррель не политический радикал (особенно на фоне фильмов Ги Дебора, усилиями Ассаяса вышедших на двд и во фр. прокат одновременно с «Любовниками"). Поэтому годаровский контекст для «Любовников» - это, конечно, же «Страсть». И, естественно, «Китаянка» с той же плакатной и честно-щемящей политической наивностью. Вернувшийся с баррикад сын сбрасывает запыленные ботинки (такие совершенно вангоговско-хайдеггеровские), размазывает гарь по лицу, мать убирается в квартире. Он бросает ей: «Можно ли делать революцию для пролетариата вопреки пролетариату?».
Живописность позволяет избежать худших клише, однако.

На самом деле, лучшее в этом фильме это сцена: «Утро. Люди возвращаются домой с баррикад». Принимают ванну, пьют кофе, сбрасывают пыльную обувь. Не торопятся смыть гарь с лица (которая, конечно, отсылка к «Безумному Пьеро»). Сидят за столом с родными: Луи Гаррель-сын, его настоящая мать (Брижитт Си) и его настоящий дед (Морис Гаррель-отец). Разговаривают о поездке за город, дедушка вспоминает о том, как внук был маленьким, и пытается изобразить фокус. Повседневность после Истории, ближайшая повседневность, ни отчаяние, ни термидорианство (хотя и это будет), а то, что сразу пост-, на следующее утро буквально. Поразительное ощущение.

«Регулярные любовники» парадоксально соотносятся с «Мечтателями» Бертолуччи. Гаррель купил у Бертолуччи костюмы, в которых снимались «Мечтатели», видимо, подешевке, прямо у него на съемках нанимал статистов для «Любовников». В одной из сцен героиня смотрит в камеру и упоминает Prima della Revoluzione. Вроде бы Гаррель приходит после к тому же, что было у Бертоллучи до: шикарная буржуазная квартира, дендизм, «коммуна». Только у него все-таки коммуна, а не ménage a trois. «Мечтатели» наоборот: не Революция после жизни, а жизнь после Революции. После революции наступают танцы, рок-н-ролл, влюбленности. И поразительная невинность, как у тех, у кого ничего еще не было, у кого в прошлом – пустота, чистая страница, как у нормальных 20-летних. А тут пустота заполнена, казалось бы, главным содержанием: Историей, фазой развития абсолютного духа. И как будто бы ничего не было. Привычная тема разрыва во времени переживается вдруг совершенно головокружительно.

И, конечно же, замечательная работа с лицами. Что больше всего вызывало недоверие в «Мечтателях»: лица, типажи. Лица из сегодня. А Гаррель/Любчанский (оператор) снимают того же Луи Гарреля, в начале немного как Жан-Пьера Лео, а потом Луи уже и этой подпорки не надо, он и сам хорош. И всех так снимают – как чем-то все время напоминающих лица оттуда, вот у кого-то мелькнул ракурс Лео, у кого-то чуть ли не Бельмондо, вот Даниэль Поммрей (друг и товарищ, которому посвящены «Любовники», умер в позапрошлом году). Оно понятно. В фильме из серии Сinema de notre temps Гаррель исчерпывающе сформулировал свое кредо: parole, visage, sexualite’, reve (слово, лицо, сексуальность, сны). Кредо того, что было до определенного момента, наверное. Но visage осталось.

Появился юмор, несколько снижающий гаррелевский героиновый романтический пафос, «бурлеск», как он его сам называет. Например, в сцене побега Луи Гарреля по крышам от жандармов («бурлескная сцена par excellance»), в сцене суда над героем (не за революцию, а за уклонение от армии) или приход сборщиков задолженностей по коммунальным услугам.

«Революционеры на одну ночь, регулярные любовники» (Стефан Делорм) Это как у Стендаля, - говорит Гаррель, - переживаешь Историю, а потом попадаешь в частное, камерное». Монотонно регулярные. С потрясающей сценой первой встречи героя и героини. Все настолько приближено, настолько без зазора, настолько естественно и втягивает, что становится страшно от того, что в этом можно просто раствориться. Но возникают привычные три аккорда (обычно Кейла, здесь другой композитор) и спасают - дистанцируют. В этом собственно функция музыки у Гарреля: создать метапозицию внутри чего-то уж слишком личного, совсем интимного, кажется. Дальше монотонность под вальсок. И поразительные окончание любовной истории: одним раккордом. Героиня позирует в ателье известному скульптору, который говорит в пустоту, что в Париже больше нечего делать, надо перебираться в Нью-Йорк. План: лицо героини в слезах, как будто одно только расплывчатое предложение разрушило ее связь с героем. Потом она спускается по лестнице и как бы шумом случайно будит героя на другом конце города. Достаточно одного монтажного стыка, чтобы показать, что все кончено. Не надо ни авансов скульптора, ни явленного желания поддаться соблазну. Любимое гаррелевское эллиптическое кино-письмо, сочетающееся с вязкой, растянутой длительностью поразительную скорость в неожиданных местах, совершенно особенный опыт времени. «Гаррель иногда – самый быстрый режиссер мира» (Стефан Делорм).

Ч/б здесь немного странное, слишком контрастное и красиво-фотографическое. Слишком красивое, менее естественное, чем обычное. С другой стороны, оно усиливает герметичность, закрытость кадра, в котором совсем нет воздуха, шумов. Отсюда, кстати, видимо, гаррелевская любовь к дверным и оконным проемам – разрезать пространство, покромсать, еще больше его герметизировать, так, что невозможно представить, что за кадром что-то еще есть и туда можно как-то выбраться. Ну и гениальный кадраж, конечно.

Добавлено (05.04.2009, 20:29)
---------------------------------------------

И чтобы не флудить, фотки с ентого самого фестиваля.

Я лох... сегодня же День рождения у нашего папика! Т.е. не у нашего, а у Гаррельчикового. 61 год! Спасибо, что родили нам такого сынка, мсье Гаррель!