В смысле чтобы забрал или чтобы не забрал вы хотели? Мне кажется отказать в такой ситуации еще труднее чем прекратить страдания...

Я не думаю что у Хауса шизофрения или что то необратимое - достаточно одной наркомании чтобы потерять достоинство... Да, даже если он и прекратит прием опиатов - что то все равно изменится. Но у Хауса исключительная сила воли и самообладание - я думаю с наркозависисмостью он справиться. Так или иначе...

Поверите или нет - я не знаю какой будет конец - сюжет есть, а куда заведет логика развития ситуации и персонажей - поглядим... самой интересно.

Так вот следующий кусок:
4.
Уилсон
Кадди вошла в мой кабинет, и я сразу понял, что что-то случилось. Лицо у нее было если не потрясенное, то какое то взбудораженное, в руках пачка газет.
– Читай, – сказала она и шлепнула их на мой стол.
Через час изучения прессы я встал, закрыл кабинет и на подгибающихся ногах отправился вниз. Ситуация требовала немедленного обсуждения.
Даже не обсуждения, а принятия мер.
Я сел в кресло, не обращая внимания на двух посетителей, упакованных в дорогущие костюмы. Наверное, я слишком долго общался с Хаусом?
Наконец они ушли, я разобрал на прощание что-то вроде «Мы обсудим ваше требование».
Она вопросительно взглянула на меня. Я развел руками. Такого не ожидал никто. Компания «Фармакон» отзывала почти все свои двухнедельные поставки наркотических средств. По причине выявления в них посторонних примесей. Примесей, содержащих психотропные средства, продуцирующие галлюцинации и парною. Плюс три практически доказанных случая суицида.
– Наши юристы их разденут, – сказала Кадди.
– Вериться с трудом. Это скандал национального масштаба.
– Уж я постараюсь, чтобы он таким стал, – заверила она. – Но… что мы будем делать? Надо ему сказать.
Так я и думал. Чувство вины страшная вещь.
– Нет.
– Почему?
– Чем дольше он пробудет без своего викодина, тем выше шанс, что он избавится от него навсегда.
– Это не правильно… нечестно. Уилсон, мне кажется, ты ошибаешься.
Я злюсь и говорю резче, чем хотел бы:
– И как ты предлагаешь это сделать? Сказать, слушай Хаус, глюки у тебя появились не из-за того, что ты довел прием викодина до 100 миллиграмм в сутки, а исключитесь потому, что какой-то мексиканец закинул в чан с твоим викодином пару психотропных колес?
– Нельзя его обманывать.
– Откуда такая забота, Кадди? Ты привела его ко мне, сдала с рук на руки, можно сказать, так что теперь позволь мне решать, что делать.
– Вспомни, что было, когда мы попробовали его обмануть. Уилсон… я хочу ему сказать…
– Пусть пройдет реабилитацию до конца!
– Я позвоню в госпиталь, хотя бы врач должен знать!
– Не смей!
Это рано или поздно все узнают, информация не ограничится местными газетами. Я еле удержался, чтобы не выйти и хлопнуть хорошенько дверью. Это не ей пришлось отдирать от себя его руки и, глядя в воспаленные глаза твердить – «нет, Хаус, нет, и нет, даже не мечтай!». Нет смысла останавливаться посередине дороги!
– Но ты же сам говорил – его убивает то, что он думает, что и впрямь спятил! Что он потерял все, что было ему так дорого!
– Ты хочешь, чтобы он продолжал принимать наркотики? Я хочу, чтобы он попробовал жить без них!
– А я хочу, чтобы он сам решал.
– Мой Бог, Кадди! Ты же врач! Ты что не понимаешь, то он уже давно не может ничего решать, он – наркоман, который за таблетку сделает все что угодно. Ну, почти все. Он не контролирует себя, не контролирует их прием, он жрет их по нарастающей, увеличивая и увеличивая дозу!
– Ну а что он сделает, когда узнает?
– Постарайся выбить ему компенсацию побольше. Он оценит.

Хаус
– Привет, Хаус, – слышу я.
– Привет, Уилсон, – отвечаю.
– Выглядишь лучше.
– Не твоими молитвами.
– Нет, правда. Как ты себя чувствуешь?
– Я в порядке.
Хрен вам всем.
Я все равно выберусь отсюда.
– Динамика положительная, – говорит медсестра. Позавчера ему было намного хуже.
Да, верно, настолько хуже, что мой лучший друг Стивен Хантер, поглядев на кардиограмму, распорядился таки дать мне наркоз, и они закончили детоксикацию за два часа! Всего-навсего два гребанных часа, которые я безмятежно проспал. А потом проспал еще часов десять, так с чего бы мне не чувствовать себя лучше? Я очень даже хорошо себя чувствую. А то, что в голове нет Беспощадной Стервы – дополнительный бонус. Осталось только выяснить, насколько быстро теперь меня прикончит нога. Она пока не болит – с чего бы ей болеть, если я лежу в кровати и ничего не делаю? Ем, что дают, сплю и слушаю музыку. Просто курорт.
Болит душа – там серая, тупая стена. Об нее разбиваются все мысли и желания.
Но кому есть дело до моей души?
– Хаус… Я рад, что все закончилось. То есть… не закончилось, конечно, но я рад что, самое тяжелое осталось позади.
Он треплет меня по плечу, я смотрю на него, чуть прищурившись. У Джимми что-то на уме. Он хочет что-то мне сказать, но не знает как. Будет ходить кругами… Ладно, говори, приятель, я почти уже не злюсь за то, что ты не забрал меня отсюда.
– Тебе большой привет от Кадди. И Тауба.
– Ты вроде говорил, что никто не в курсе, где я.
– Он просто передал привет. На всякий случай. Нет, никто не знает. Кроме Кадди и меня. Не переживай.
Он молчит, потом говорит виновато:
– Она хочет навестить тебя.
– Нет! – слово срывается с языка прежде, чем я успеваю придумать более нейтральный ответ.
– Хаус… Она очень за тебя переживает. Ей жаль. Правда, крайне жаль что…
– Что ничего не было? – спрашиваю я.
Уилсон надувает щеки, медлит с ответом. Значит соврет.
– Ей жаль, что ты заболел.
Да уж, это точно. Заболел. Можно и так сказать. Дурацкая ситуация – но мне все равно. Какое это имеет значение? Что вообще имеет значение?
– Слушай… Хочу спросить… – Уилсон ерзает на стуле. Нет, определенно у него что-то на уме… – Расскажи, как все было.
– В смысле?
– Ну, как ты с ней…
Он делает руками непристойный жест.
– Совсем охренел?
– Она красивая, – говорит Уилсон чуть мечтательно. Я смотрю на него с подозрением. Это прикол? Или он и впрямь решил, что я сейчас начну пересказывать свои эротические фантазии?
– Какого цвета у нее соски?
– Пошел ты, – бурчу я. Понятно, что это он вдруг… Глупость конечно, но я чувствую, как по лицу расползается улыбка и та тоска, что давила на меня все утро стала чуть-чуть меньше. Совсем немножечко, но меньше. И на том спасибо, как говориться… Выбирать не приходиться.
Я наслаждаюсь этим маленьким выбросом эндорфинов, но Уилсон все портит.
– Насчет твоей ноги. Ты должен понимать, что она может начать болеть намного сильнее, чем было…
А то я не знаю.
… – но не потому, что тебе реально больно, а потому что твой мозг будет хотеть получить опиаты. Ты же это понимаешь?
Про это у нас с Хантером была беседа. Точнее я выслушал его монолог на эту животрепещущую для меня тему. Какая жалось, но ничего нового я не узнал. Но я был так ему благодарен за конец дотоксикации, что не перебил ни разу и со всем согласился.
Правда, потом он предложил мне рассказать что-нибудь о себе, а я не смог. Просто лежал и смотрел в потолок. Ни одной мысли. По крайней мере, из тех, что можно произнести вслух.
– Хочешь погулять в парке?
Это опять Уилсон.
Мотаю головой. Неа… не дождетесь. Пока у меня ничего не болит – так и буду тут лежать с закрытыми глазами. Наслаждаться моментом и двадцатью гигабайтами музыки. И потом – что значит погулять? Ты что ли собрался возить меня в инвалидном кресле? Нет, на такое я точно не подписывался. Ладно, Уилсон, иди уже что ли, увидимся через пару недель, когда меня выпустят отсюда… И спасибо за Кадди. Серьезно спасибо. Только ты умеешь перевести такие болезненные вещи в шутку. Нет, правда, я уже не злюсь на тебя за отказ. Я понимаю… наверное, я тоже отказал бы тебе…
– Хаус… Как ты думаешь… Каттнер – никогда не брал твой викодин?
От неожиданности я открываю глаза и смотрю на озабоченную физиономию Уилсона. Я бы сказал озабоченную и усталую. Остатки совести колют меня – мой друг выполнил обещание, был здесь, не знаю, помогло мне это или нет, но хуже точно не было.
– Каттнер? С чего ты… Нет. То есть… Не должен был… Почему ты спрашиваешь?
– У полиции новая версия.
– Разве они не закрыли дело?
– Появились новые данные.
Каттнер – наркоман? Черт, нет, не может быть. Никогда бы не подумал…
– Возможно все это полная чушь, но так, чисто теоретически… Ты не замечал пропажи таблеток?
Я бы подумал, что Уилсон намекает на то, что я не контролирую объем потребленного наркотика, но тут что-то другое. Явно что-то другое. Что ж, спасибо Уилсон еще раз - будет о чем подумать…
Он уходит, а я вновь закрываю глаза.
Подумать? Думать не хочется. Ничего не хочется. Вообще ничего.

– Доброе утро мистер Аррингтон. Как спалось? Как самочувствие?
Пожимаю плечами.
– Нормально.
– Мы должны поговорить о вас, мистер Аррингтон. Это часть лечения. Вы не против?
Мотаю головой. Я буду самым послушным пациентом, не хочу растягивать пребывание здесь дольше необходимого минимума. Я даже улыбаюсь.
– Хорошо.
Стивен Хантер усаживается на кресло около стены, долго устраивает в нем свое большое тело.
– Расскажите о себе.
Я открываю рот и закрываю его. Я не могу. Я просто физически не могу говорить. Стебаться мне не хочется, и да, я все еще испытываю чувство благодарности к этому человеку, но я не могу говорить о себе. Просто не о чем говорить…
– Я никуда не спешу… если что, – сообщает он спокойно. Мы будем встречаться каждый день на час, полтора – но вы должны говорить, должны сказать, что вас беспокоит больше всего и мы вместе решим, как лучше это исправить.
Гнев затопляет меня. Нет, не хочу сорваться.
Что меня беспокоит больше всего? Меня беспокоит только то, что я урод. Вот и все. Всего-навсего. Как мы это исправим? КАК?
– Скажите это вслух, – говорит Хантер. – Повторите то, что вы сейчас подумали. Ну же… для меня.
Я сажусь на кровати, смотрю на него в упор. Он делает это специально. Провоцирует хоть какую-то реакцию.
Опускаю голову.
– Я… я не могу.
Я, правда, не могу. И не хочу. Зачем мне это? Что это изменит? Есть я, есть моя нога. Есть все остальное. О чем бы мы не говорили, о чем не рассуждали – словам не дано изменить объективную реальность. Я встаю – чисто автоматически – я люблю ходить, когда говорю, когда думаю, я делаю несколько быстрых шагов.
Вот оно. Правильно.
– Мне больно, – отвечаю я. – Больно. Понимаете? У меня болит нога. Я не могу бегать, не могу ходить, не могу танцевать, черт я даже трахаться не могу так, как хочу! Это реальность. Я с ней живу. Как вы собираетесь это исправить?
– А вы?
Я сажусь на кровать, начинаю тереть ногу. И то хорошо, пару дней мне честно дали отдохнуть.
– То есть вы считаете, что все проблемы вашей жизни связаны с травмой?
– Это не травма, – говорю я. – Не травма. Это врачебная ошибка. Сначала поздняя диагностика, затем неверно выбранное лечение…
– Расскажите поподробней. В чем вы видите неправильность лечения?
Да пусть подавится.
Я рассказываю то, что ему хочется знать. Повторить свою историю мне не трудно. Она даже уже не вызывает особых эмоций. Потому что весь свой персональный ад мною давно исследован…
Я умолкаю. Врач тоже молчит.
– У вас хорошая память, мистер Аррингтон.
Злобный демон давно проснулся – я усмехаюсь и начинаю говорить:
– «Говорите все, что бы ни пришло вам в голову. Действуйте так, как будто вы путешественник, сидящий у окна вагона и описывающий кому-то, находящемуся в глубине купе, сменяющиеся виды. И, наконец, никогда не забывайте, что вы обещали быть абсолютно честным, и ничего не исключайте из-за того, что по той или иной причине об этом рассказывать неприятно».
– Вам будет трудно, – говорит врач. – Подумайте об этом.
Он уходит, я откидываюсь на подушку. Постепенно боль утихает, а с ней и злость.
Не хочу говорить о себе. Зачем? Кому это нужно? Мне? Я все знаю про себя и так. Наверное.

Добавлено (25.05.2009, 05:58)
---------------------------------------------
– Для того, кто не знает куда плыть – не бывает попутного ветра, – это мой врач, Стивен Хантер. Он набит подобными сентенциями. Уверен, у него припрятана пара книжек с цитатами, которые он вставляет время от времени в разговор.
Мне все равно, что он говорит. Не хочу слушать, не хочу отвечать. Но я слушаю и отвечаю – то, что, наверное, нужно отвечать. Да, мне нравиться гулять в саду, да, еда могла бы быть и повкуснее, нет, меня не тянет принять викодин. Я без него почти две недели, это мой личный рекорд.
Мы говорим о погоде, о моей ноге – да меня это расстраивает, еще бы мне не расстраиваться, да, пока терпимо, нет, я правда не хочу принять викодин, я же говорю, наркотики для меня не блажь, а жизненная необходимость, если нога не болит, я не употребляю. Употреблял ли я что-то иное? Все употребляли, ну ладно многие… Да, я тоже пробовал другие наркотики, да, и героин, один? нет, два раза. Круто забирает. Метадон? Да и его где-то неделю, амфетамин тоже, ЛСД? Да, но… но немного же! Редко… вы намекаете, что я и впрямь законченный нарик? Жру все, что до чего могу дотянуться? Нет, я не буду отрицать очевидное, хотя это не так! Это было просто интересно… да, да конечно я понимаю, что излечение невозможно, что я буду жить с этим все жизнь, да конечно, первые полгода будет особо трудно, я готов, правда готов, нет, окружение хорошее, мне помогут, у меня есть работа, знаете эээ неважно какая, но хорошая работа, я буду занят весь день, нет галлюцинаций больше нет, это истина святая, Эмбер кажется, умерла насовсем, нет, увы, женщины постоянной нет, да как-то не тянет, но если что-то нарисуется я никогда не против. Почему как монах? Нет, у меня бывают женщины, да, ну понимаете, ничего особенного, да вы правы, конечно, нужно стремиться, пожалуй, теперь я попробую… И режим мне понятен, да, конечно, осмотры, анализы, нет, я и, правда, не собираюсь закинуться викодином сразу же, как выйду отсюда.
Мы треплемся таким образом две недели. С разными вариациями. Хантер в основном слушает, иногда задает вопросы, и умные вопросы. Он явно не дурак, но со мной ему не тягаться.
А завтра приедет Уилсон и мы уедем.
Растягиваюсь на своей кровати, включаю плеер, затыкаю уши.
«Европа» – «The Final Countdown».
Последний отсчет. Мы уедем завтра и скучать это этому заведению я не буду.
Мне почти хорошо.
Тянет меня принять викодин или нет – никого не касается кроме меня. Я знаю, что прежде чем выпустить меня отсюда мне ведут налтрексон – та еще хрень. Три месяца раз в день я буду обязан принимать блокатор опиатов – так что не соскочить, можно даже не пытаться.
Если не нагружать ногу – то с тем, что мне дают – существовать можно. Но вот именно, что существовать. Я почти не могу ходить. Немного движения и полночи я буду крутиться на кровати, пережидая приступ. Разве эта жизнь? Хантер с Уилсоном, славно спелись и по очереди уверяют меня, что это временно, но я то знаю, что это вранье.
А еще я знаю, что буду жить день за днем, час за часом, минуту за минутой преодолевая желание взять в руки флакон, открыть крышечку и высыпать в рот половину упаковки. Столько, чтобы преодолеть блокатор, чтобы принять теплую, нежную волну, что омоет каждую клеточку сладчайшей негой, отгонит боль, успокоит, утешит, не даст впасть в отчаяние, подарит несколько счастливых минут.

Уилсон не приехал.
Я промаялся весь день, то досадуя, то негодуя, то злясь, а то и беспокоясь.
После ужина пришел Хантер.
– У меня для вас не очень хорошая новость, – сказал он.
– Уилсон? – спросил я, подозревая самое худшее.
Врач взглянул на меня растерянно.
– Нет, нет, с вашим другом все в порядке, мы обсудили это…– Дело в том, что я не могу вас выписать.
– Что?!!
Я вскакиваю на ноги, ругаюсь, и почти кричу:
– Почему??? Я же чист!
В палату входит медбрат и застывает у косяка.
– Я же согласился на налтрексон, – продолжаю я, сбавив тон, я должен объяснить, что со мной все в порядке, я не хочу тут больше оставаться, ведь Эмбер исчезла, я же сделал все, что было нужно… – подождите, подождите, как не можете выписать? Со мной все в порядке! Никаких симптомов, никаких галлюцинаций, даже с ногой все в порядке, почти не болит!
Врач поднимает руку, прерывая мой панегирик собственному здоровью.
– Да, но мы так и не выяснили природу вашей тяги к наркотикам, мистер Аррингтон, – говорит Хантер. – Откровенно разговаривать вы не желаете, а без этого я не могу быть уверен, что ваша жизнь в безопасности. Извините, но вам нужно здесь задержаться.
– Но я не хочу!
Он пожимает плечами.
Это значит, что у меня нет выбора?!
– И Уилсон согласился?
Врач кивает.
Убью сукиного сына! Клянусь, он пожалеет!!!
– Сколько?
– Пока на три недели. Понаблюдаем вашу ногу, проведем еще кое-какие исследования. У меня есть пара перспективных идей. Ведь, как вы уверяете – боль в ноге единственная причина приема опиатов. Как вы относитесь к гипнозу?
Я чувствую, как кровь приливает к щекам, еще немного и неконтролируемая ярость кинет меня на санитара. Кулаки сжимаются сами, но я вижу, что врач и санитар внимательно смотрят на меня. Это тест?
– Завтра запишем вас в группу, вы должны общаться с другими пациентами.
Вот еще новости! Я отлично провел две недели, не видя ни одну человеческую рожу, за исключением Хантера, Уилсона и парочки медсестер.
– Не хочу! – говорю я. – Не желаю слушать чужие тупые истории!!!
– Можете не слушать, но…
– Да пошли вы!!! – я решительно направляюсь к выходу. – Я выписываюсь!!!
Санитар чуть дрогнул под моим взглядом. Но с места, гад, даже не подумал сдвинуться. Я хватаю его за лапу, удерживающую дверь, и с легкостью отдергиваю ее. У меня сильные руки. Рвусь к двери, я просто не могу не попробовать, не могу не показать, насколько этот наглый, подлый, бесстыжий произвол возмущает меня!
Меня хватают с сзади, это Хантер; разворачиваюсь и пытаюсь заехать ему в морду, но санитар успевает перехватить меня, и волочет к кровати.
Надо полагать у них большой опыт работы с буйными. Спустя пару секунд я лежу на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Правая рука за спиной – захват что надо. В такой позе особенно не повыступаешь. На что я вообще рассчитывал? Свалить из этой богадельни босиком? Без денег и телефона?
Боли он мне не причиняет, просто держит. И я слышу продолжение планов Хантера:
– Так вот, групповые занятия. Можете не слушать, но посещать их вы будете. А также я назначаю вам класс по арт-терапии. Плюс лечебная физкультура.
Он издевается? Какая к хреням собачьим физкультура? Он что поставит меня на беговую дорожку?
– И массаж, – заканчивает врач.
Я все же пытаюсь освободиться. Давлением на руку усиливается, и я оставляю бесполезные попытки. Что теперь? Вколят сульфозин?
– Успокойтесь, мистер Аррингтон. Никто не собирается причинять вам вред. Мы хотим вам помочь. Вы же сами видите, что ваше состояние еще далеко от нормы.
Я лежу смирно, нет, больше я не поведусь на провокацию.
Санитар убирает свои руки от меня.
– И мы также начнем уменьшать количество седативных, – заканчивает Хантер, – поэтому вы должны быть более заняты, должны научиться отвлекаться. Вы же это понимаете?
Я понимаю только одно – опять кто-то решил, что лучше для меня – за меня!
Отвлечься…
Я знаю много других способов отвлечься – заняться больным например, поиграть на пианино, выпить полбутылки бурбона, подрочить наконец, подоставать Уилсона или Кадди…
Сажусь на кровати и мрачно спрашиваю:
– Я могу позвонить?
Хантер разводит руками.
– Извините, пока нет.
Я молча укладываюсь обратно и отворачиваюсь к стене.
Слышу, что врач вздыхает. Так, словно ему и впрямь жаль огорчать меня.
Если ты не верил мне, какого черта слушал мои истории две недели? – хочу спросить я, но не спрашиваю. Не хочу. Ничего не хочу.
Они уходят, я остаюсь один. Я и стены. Серые стены безликой комнаты. Да, я знаю, что цвет у них, в общем то не серый, а я бы сказал – песочный. Жизнерадостный такой цвет. Но сейчас цвет серый. И будет таким, пока я не выберусь отсюда. Здесь – не может быть иных цветов. В принципе не может…
Потому что здесь я – не свободен.
Мои пальцы касаются стены.
Я останусь здесь еще на три недели. Двадцать один день. Пятьсот четыре часа. Тридцать тысяч двести сорок секунд.

Конец 1 части.

Продолжение будет через пару неделек.
Дорогие читатели, огромное вам всем спасибо за отзывы и мнения! Очень-очень приятно читать такой всеобщий одобрямс! Тем более тема и впрямь сложная. Если кто что хочет обсудить там по сюжету или мотивировки действий – так я только за
Вот думаю расколется Уилсон про викодин или нет, как думаете?

Ну, твой Хаус как всегда прекрасен! Самый настоящий, с юмором как всегда, хоть и с грустным.

Не удивлюсь, если они твою фишку с викодином в сериале используют

И эта… Я пока на один раз прочитала, не усекла просто… Почему Хаус думал, что он там всего на две недели?

А слезу не, не вышибла Жду вторую часть, надеюсь она сможет это со мной сотворить
Ну и спасибо конечно за фик, не зря я терпела и по кускам не читала

Не особо конечно получилось "что почитать" , но, может перечитав, или прочитав вторую часть я ещё что-нибудь напишу

Не наживай дурных приятелей, уж лучше заведи врага.


баннер - дело умелых рук maiden_marina :)

Вопрос первый. А что это странное с Уилсоном произошло? Как-то он грубо так на Кадди наехал... Вот тут:

И второй вопрос, который мучает меня гораздо больше. Зачем лечащий врач одновременно и физически (ростом, массой, силой) превосходит Хауса, и интеллектуально может взаимодействовать с ним на равных? Тут какой-то глубокий смысл, которого я не вижу... А какой?
И вот странность - Хаус игру своего лечащего врача не раскусил, значит, с ним что-то не так, что есть грустно...

— Делайте что хотите, но чтобы через полчаса в лесу было светло, сухо и медведь!

Хотя, конечно же, придет хозяйка и ровными рядочками по полочкам все разложит.

Сломанное_Перо, ППКС, но за что ж вы так Уилсона существом то

"– Можно написать Микки Маус?
– Я рада, что вы в хорошем настроении, мистер …"
"Ей жаль. Правда, крайне жаль что…
– Что ничего не было? – спрашиваю я."

Пока юмор с ним, он не сдастся. Важно, что первая шутка была в начале, а вторая - в конце. Он все еще держится, он молодец. И ты тоже.

"Мы бы и Лизу Кадди поделили бы мирно. Вот насчет Анжелины Джоули я не уверен."
"похоже в нашем госпитале нервное расстройство просто фактор жизни"
"– Какого цвета у нее соски?"

Уилсончег вернулся в прежнем формате.

"Я… я думаю, она хотела переспать со мной."
Отдельное спасибо за этот разговор у кровати. Наконец это сказано. Мурр!

"Нет! – тут же говорю я. – Нет, я… это не имеет значения. Я смотрю на потолок, пытаясь успокоиться и говорю четко и ясно, так словно читаю то, что там написано: – Я знаю, что должен пройти детокс, но я боюсь его, боюсь боли, поэтому говорю то, что может увлечь вас в сторону неверного диагноза."

Еще один респект. Справился с собой, просчитал себя и справился. И с Эмбер тоже. Сквозь психотропные вещества, боль, опиаты, ужас. Мощно. Если он после этого победит, я поверю. Это не ООС будет.

"Похоже, из всей новой команды только этот маленький еврей относится к Хаусу если не с симпатией, то с сочувствием."
Любовь к героям у тебя всегда просвечивает. Ты меня почти заставила полюбить Тауба одной фразой.

«Господи, женщина, ты можешь подумать о чем-нибудь еще, кроме себя?»
Крик души, да?

А еще я вижу непрерывную и настойчивую линию любви. Не ООСной, ИМХО.

"Кадди встала из-за стола, бордовый костюм с черной отделкой эффектно подчеркивал ее грудь и бедра. И они все еще хороши."
"Может быть сходим поужинаем?"
"У меня большой практический опыт на тему как успокоить рыдающую женщину и переспать с ней потом."
"Она смущена? Это довольно диковинное зрелище – смущенная Лиза. Определенно она мне нравиться такой."

Мой любимый пейринг! Сэнкс, аффтар. Чем бы это не кончилось, удовольствие растет и ширится.

"Примесей, содержащих психотропные средства, продуцирующие галлюцинации и парною. Плюс три практически доказанных случая суицида."

Класс! Все объясняется, Хауз не станет овощем и уже в клинике - проходит детокс. С Уилсоном объяснился, с Кадди Уилсон поговорил, Каттнер тоже стал понятен. Все по полочкам, умница! Жаль, Шору не допереть. Может, хоть скоммуниздит? Прочитайте ему это кто-нибудь с переводчиком.

"Вспомни, что было, когда мы попробовали его обмануть. Уилсон… я хочу ему сказать…"
"– Но ты же сам говорил – его убивает то, что он думает, что и впрямь спятил! Что он потерял все, что было ему так дорого!"
"я хочу, чтобы он сам решал."

Это мы уже прходили. Еще более жесткий виток. Интересно, кто окажется прав на этот раз? Эх, не хотела бы я быть Уилсоном в данной ситуации. В пользу Кадди говорит сам Хауз.

"Болит душа – там серая, тупая стена. Об нее разбиваются все мысли и желания."

Страшно за него как-то...
Но ты-то, канешна, Уилсона правым сделаешь, я понимаю.

С нетерпением буду ждать продолжения.