2.
Я не двигаюсь с места. Совсем не потому, что хочу еще пошутить с придурком. Просто мне не приходилось ходить со скованными за спиной руками. И я не уверен, что смогу удержать равновесие, если подведет нога. До машины шагов восемь или десять, но это неважно. Я оглядываюсь на свой мотоцикл и коп понимает заминку не так как следует.
– Не трясись за свой драндулет, я вызову эвакуатор. За который ты потом заплатишь. Пошел вперед!
Ясно, что если я не пойду, урод меня толкнет, а то и ударит. Кто-то сомневается в том, что копы бьют задержанных? Если какой-то коп способен тыкать электрошокером в женщину-бродяжку, не сделавшую ему ничего плохого, стоит ли мне беспокоится о том, на что способна эта разобиженная задница?
Хотя если я упаду, и удачно приложусь лицом об его гребаную машину, то картина будет классная. Несчастная жертва полицейского произвола. Я уже вижу пару заголовков газет.
Я делаю шаг, нет, все равно мне не хочется растянуться тут на дороге, к вящей радости этого козла. Не дождется, я делаю второй шаг, нога подворачивается, но мне не везет.
Коп успевает подхватить меня. Я уже говорил, что это чертовски быстрый коп. Его пальцы вцепляются мне в плечо.
– Ах, да, я и забыл, – говорит он. – Ты же у нас беспомощный инвалид.
Ненавижу оба слова. Даже не знаю какое из них больше. Они ненавистны мне оба. Но я молчу, так как стараясь не закричать. Очень неудобно, знаете ли, когда вас поддерживают за плечо, намеренно забыв, что на руках надеты наручники. Еще три шага и машина. Он раскрывает дверь, придерживает мне голову, и пихает внутрь.
Пытаюсь отдышаться и не могу поверить, что все это происходит на самом деле.
Коп, как кстати его зовут? Терпеть не могу утруждать мозги чужими именами. Так вот, коп, заканчивает разговор по мобильному телефону, и идет осмотреть мой мотоцикл, хотя все что там есть это моя трость. Он прихватывает ее и возвращается к машине. Он знает, что я вижу все что он делает и приближается медленно, похлопывая тростью по свободной ладони. Неужели он думает что я куплюсь на такую дешевку? Пристраивает трость около переднего сиденья, садится в машину и заводит мотор.
– И что теперь? – говорю я, – Отвезешь меня в поле и там прикончишь? При попытке к бегству?
– Я кажется велел тебе заткнуться, – говорит он. – Если конечно ты не хочешь рассказать о наркотиках.
– Каких наркотиках?! – кричу я. – Это лекарство, оно выписано по рецепту, и мне уже давно принять таблетку!
– Да ну, – отвечает он, – трогая машину с места. – Об этом можешь забыть приятель. Откуда я могу знать, что это за отраву я нашел у тебя в кармане? У тебя же нет рецепта, где было бы написано что это и сколько раз в день ты можешь или даже должен принимать это, не так ли? Так что боюсь, – он поворачивается ко мне и улыбается, – тебя ждет очень сухая ночь.
Уверен он не надеется, что я начну просить или что-то объяснять. Он прав, я не буду. Я вообще не хочу с ним говорить. Я хочу позвонить Вильсону. Потому что своего адвоката у меня нет, не считая Стейси. Но вряд ли она поможет, находясь за двести миль отсюда. Вильсон не мой адвокат, но он мой друг и он придумает что-нибудь. Например, позвонит своему адвокату. А он у него точно есть, хотя все, в чем замешан мой приятель, это пара-тройка неудачных браков. Наверное его адвокат его просто обожает.
Коп никуда не торопится. Он отвечает на вызовы по телефону, они говорят про какой-то бар и массажный салон, про судью, несклонного соглашаться с мнением окружного прокурора, про вечеринку, что была третьего дня, я слышу прочий никому не нужный, неинтересный, бессмысленный треп.
Я пытаюсь пристроить поудобней больную ногу, но если не свободны руки, то это трудно сделать и я заглотил свою таблетку уже больше трех часов назад. Но сегодня – хороший день. Это означает, что я чувствую себя на своем викодине вполне нормально. И могу потерпеть.
Минут десять спустя мы трогаемся с места.
Коп не нарушает правила и мы тащимся со скоростью двадцать миль в час, возвращаясь в город. Там мы кружим по улицам, пока он останавливает машину у какой-то рыгаловки.
– Куплю чего-нибудь перекусить, – говорит он.
Разумеется он знает, что я никуда не сбегу, но машину запирает. Возвращается минут через двадцать, с полным пакетом в одной руке, и большим стаканом кофе в другой. Устраивается за рулем, припадает к кофе, потом выуживает из пакета хот-дог. Хороший такой, с кетчупом.
– Время ужина, – сообщает он и начинает жевать эту холестериновую бомбу. Я бы тоже съел. Много чего. Обычно в это время я дома, один, сытый и почти довольный жизнью, господи как хорошо, когда ты один и не одна мразь на двух ногах тебя не достает, когда тебя все оставляют в покое…
– Смотри не подавись, – говорю я, – и вообще при твоей комплекции и темпераменте я бы прекратил жрать по ночам, а то разжиреешь как свинья. Не успеешь порадовать пенсии.
Я могу еще много чего еще сказать. Черт, я могу сказать такое, что отобьет у него аппетит на пару недель. Но зачем? Мне абсолютно начихать на его здоровье. Я демонстративно зеваю и откидываю голову на спинку сиденья.
Сволочь дожевывает свой хот-дог, запивает кофеем, потом уходит, очевидно помыть руки, возвращается и вот радость, мы едем дальше. На все про все ушло минут сорок. Тут до меня доходит, что именно он делает. Можно начать возмущаться или просто переждать. Я выбираю второе, так как первое ни к чему не приведет. Злить его дальше мне просто лень. И я не зря сказал про темперамент, этот флегматичный боров из тех, кто умеет держать себя в руках и не поведется на слова. Впрочем как и я.
Полицейский участок ярко освещен. Мы тормозим рядом с табличкой, извещающей всех кому принадлежит это здание. Коп неторопливо обходит машину открывает дверь и ждет когда я выберусь на свежий воздух. Долго ждет, потому что я и не думаю шевелиться. Он вздыхает, потом выволакивает меня наружу. Я ему не мешаю.
В участке он усаживает меня на скамью в коридоре. Там уже сидят две девицы, грязный старик и пьяный в доску мужик. Это что, очередь в тюрьму? Мой коп передает дежурному сержанту бумаги, наверняка штраф за скорость. Тот смотрит удивленно. Правильно, смотри внимательней, как обращается твой коллега, с замашками фашиста, с больным врачом, нечаянно превысившим скорость, исключительно тогда, когда он спешил к такому же больному пациенту!
Еще немного и я сам себе поверю.
Все вокруг вызывает во мне острое отвращение. Тусклый свет, заплеванный пол, урна, полная окурков. Девицы хихикают, старик чешется, мужик пускает слюни. Дежурный направляется ко мне, в руках я вижу ключ от наручников, но коп перехватывает его руку.
– и сопротивление при аресте…– слышу я.

(продолжение следует)

Этот жанр вроде бы можно назвать как пропущенная сцена. Нам же не показали что там в полицейском участке было...
Я когда пишу стараюсь из канона не выбиваться. В смысле взял чужие игрущки, поигрался, положил на место Так что больших отклонений от сюжетной канвы не будет, так пара размышлений за жисть, пара воспоминаний...
А есть предложения что то изменить?

А жаль

Сцуко бритиши! Ненавижу вас! ^_^ Floahh

3.
Сержант хмурится, потом кивает и продолжает разговор с девицей. Я закрываю глаза. Я устал, я хочу есть, пить и спать. Я много чего хочу, например сказать что я думаю о них о всех. И о том, что все лгут. Интересно, сержант знает историю с градусником? Держу пари что нет. Может, стоит рассказать? Позабавить окружающих, да, в самый раз устроится штатным клоуном в эту богадельню. Тут я вспоминаю еще кое-что. Телефон! Вот что я хочу. Прямо сейчас!
– Эй, ты, – кричу я, – как тебя там! – Где мой телефонный звонок?! Я хочу позвонить другу! Слышишь?
Сержант не реагирует, занимается со второй девицей. Похоже, они давно друг друга знают.
– Я знаю свои права, – начинаю я снова. – Я хочу позвонить. У меня дома остался маленький щенок, у него нет ни еды ни питья, я не могу сидеть здесь, зная что он там сейчас умирает!
Наверное нужно было сказать, что у меня дома остался маленький ребенок, хотя я не похож на человека у которого может плакать дома голопопый паразит.
– Всего один звонок, неужели у вас нет сердца! – я стараюсь изо всех сил. Сержант продолжает заполнять бумаги, девица оборачивается, и я вижу, что ее растрогала моя история. Только ее сочувствие мне абсолютно не нужно.
– Я думал тебя хватит на дольше, – это мой коп выходит из соседнего коридора.
– Ты не имеешь права держать меня здесь вот так! Я хочу позвонить.
– Конечно, – кивает он, – без сомнения ты получишь свой звонок, как только тебя оформят. Или ты привык получать все по первому сигналу?
– Да, так и есть, – подтверждаю я.
– Значит, отвыкай, – говорит он и уходит.
Девицу уводят в соседнюю комнату, потом возвращают, бумаги, бумаги, она что-то подписывает, приходит женщина в форме, и уводит с собой потаскушку. Какая жалость, мы с ней уже почти нашли общий язык. Дед и алкоголик займут сержанта минимум на час. Плюс тридцать минут на меня и когда они дадут мне телефон будет около двух ночи. Я, кончено, сволочь, но смысла звонить кому-то среди ночи не вижу. Проще дождаться утра, надеюсь мне удастся заснуть.
– Ваше имя, мистер.
Наконец он добрался до меня.
– Ни скажу ни слова пока не снимите наручники, – говорю я.
Сержант смотрит на часы. Потом кивает.
– Ладно, – кивает он и косится в коридор.
Я отвечаю на вопросы, имя, местожительства, работа и прочая хрень без которой ты не человек. Я устал сидеть, хотя нога ведет себя прилично, но хочется лечь, я правда устал за долгий день.
Теперь когда руки свободны я вполне уверенно иду с сержантом в соседний закуток. Точно, так я и думал.
– Негатив на память? – спрашиваю я. – Или файл?
Сержант улыбается, но не отвечает. Сует мне в руки бумажку с моим именем. Какой бред. Вспышка раз и еще раз.
– Отпечатки, – говорит он, указывая на стол.
– Чего ради? – спрашиваю я хмуро. – За превышение скорости?
– Хранение наркоты. Давай, не усложняй.
Нет, руки краской мне никто не мажет, портативный сканер, похожий на пенал, вся процедура занимает минуты три, и я вижу на мониторе свою небритую физиономию и отпечатки.
– Пошлем в федеральную базу. Если ты чист, то бояться нечего.
А кто боится, кто?
– Что ты не поделили с Триттером? – спрашивает сержант.
– С кем?
– Детектив Майкл Триттер. Тот, кто тебя привез.
А точно… что-то такое я уже слышал.
– Чувак, ты не поверишь, – говорю я, – он приставал ко мне на приеме.
Сержант хмыкает.
– Не зли его, приятель. Лучше не надо. Он из тех, кто не отступает.
– Знаешь, – отвечаю я, – я тоже.
– Тебе объяснили твои права? Хочешь что-нибудь сказать?
Я мотаю головой.
– Ладно, идем. Есть почти пустая камера. И что у тебя с ногой?
– Отсидел в машине, – отвечаю я. – И где у вас сортир?
Это серое лицо с всклокоченными волосами я и есть? Долго смотрю в зеркало над умывальником. Жду пока стечет вода. Умываюсь. Мечтаю о тюремных нарах, чтобы лечь, потому что ходить и стоять становится все труднее. Звонить я конечно не стал. Десерт оставим на утро.
Возвращаюсь на скамью у входа, жду, когда придут за мной.
Какой облом, там нет кроватей, только еще одна скамья, на которой сидит волосатый тип и что-то бормочет. Почему-то без ботинок.
– Куртку, кроссовки, ремень, – говорит мне мой сопровождающий.
– Что?
– Раздевайся! Тепло, не замерзнешь.
Носки мне тоже оставили. Клетка метров пять на пять не больше. Окна где-то вверху, электрический свет; замечаю, что стены выкрашены болотной краской. Что ж, все что теперь нужно сделать – дождаться утра.
– Садись, – волосатая личность хлопает по скамье. – Ты кто?
– Я тут по ошибке, – говорю я. – Считай, что меня тут нет.
Но я тут. Я тут, сижу на полу, машинально растираю ногу. Какая чушь и нелепость. Да, я сделал плохо одному человеку. Только он – не Майкл Триттер. Он – это я. И я могу сделать себе еще хуже.
Правило Миранды.
Все что вы скажете может быть использовано против вас…
Не хочу оправдываться, и тем более жаловаться, что-то объяснять. Все, что я скажу не может, а будет использовано против меня. Но с сам с собой-то я могу разговаривать, верно?
Поэтому никто и никогда не узнает, как мне может быть плохо без лекарства, и иногда и с ним.
Пожалуй, Стейси знала. Тогда когда мы были вместе. Сейчас – нет. Сейчас знает Вильсон, но его знание я могу пережить. В нем, в его знании, нет того, что я ненавижу – жалости.
Через полчаса приходит Триттер, стоит молча у сетки, наверное, чего-то хочет от меня. Люди все чего-то хотят от меня. Хотят, чтобы я узнал, что с ними не так, хотят чтобы я был вежлив и любезен, когда все что мне хочется это послать их далеко – далеко, кто-то хочет чтобы я никогда не ошибался, а кто-то мечтает, чтобы я сделал ошибку. Всем не угодить, знаете ли. Не стоит и стараться. Я смотрю в его глаза не мигая. Мы пялимся друг на друга с минуту, потом он уходит. Мелочь, а приятно.
Волосатик на скамье что-то бормочет, я разбираю слова про дьявола. Теологический спор – это как раз то что мне нужно в данный момент. Даже не слушаю, что он там продолжает вещать. Потом он начинает петь. Фальшивя безбожно. За такое нужно убивать. Я ложусь на пол, затыкаю пальцами уши. Уже лучше, но сон не придет, можно даже не рассчитывать.
Сажусь, потом встаю. Четыре шага вдоль сетки в одну сторону, четыре в другую.
– Слушай, певун, может быть, ты заткнешься?
Обиженный взгляд. Он хотел как лучше. Брови его сдвигаются, я словно вижу как неуклюжие мозги приходят к выводу, что вместо обиды лучше почувствовать злость. Хороший амбал.
– Ты этта… чего надо?
Господи, откуда в этом мире столько идиотов?
Я вздыхаю.
– Спать пора, – говорю я.
– Точно! – радуется это одноклеточное создание и укладывается на скамейке.
Когда человек, с которым находишься в одной квартире, комнате или кровати засыпает – ты получаешь маленький глоточек свободы. Ты принадлежишь сам себе. Нет нужды контролировать выражение своего лица, думать о том, что сказать или что сделать. Вся забота – не разбудить, продлить блаженное состояние одиночества. Я смакую этот маленький подарок. Четыре шага в одну сторону, четыре в другую. Еще и еще раз. Сколько я уже без викодина? Шесть часов. До ломки еще далеко, но боль начинает предъявлять свои права. И все что я могу сделать, это тереть ногу и пытаться убедить себя что мне не больно. Как советовал еще один идиот в реабилитации. Еще тогда когда все начиналось. Этого хватило, чтобы больше никогда не прибегать к услугам психотерапевтов. И потом, зачем человеку психотерапевт, если у него есть друг? У меня есть. Правда.
(продолжение следует)