из "нереализованных" сцен ине интересен последний кадр в 3х15, когда Хауз (после того, как раскрылся его обман с раком) наблюдает за своей командой в каком-то кафе, и потом входит туда. интересно, что у них там произошло? они же все вроде были обижены на Хауза... а в следующей серии вообще об этом ничего не говорится...

еще интересно, что чувствовал Хауз после той серии, где он врезал Чейзу, назвал Кадди плохой матерью и не разрешил свою загадку? кажется, у него должен был быть большой стресс... а в следующей серии - опять же - как будто ничего не произошло.

Угу, интересная тема, надо на заметочку взять. Насчет пары Хаус/Кемерон, дамы, боюсь я вас розачарую, но как то она меня не вдохновляет. Я люблю чтобы канон соблюдался, герои в характере были, а в реальности сериала - эта пара не состоялась и уже видимо не состоится. Кемерон - да влюбилась, пыталсь, но увы, он на нее смотрел либо как бы так выразиться "отеческим взглядом", либо просто забавлялся. Наверное у нее был бы шанс только застрянь она с Хаусом на необитаемом острове... или в какой то долгой экстремальной ситуации.
Так, ну не будем о грустном.

Я продолжаю историю

4.
Сажусь на пол снова. Сосед сопит. Я ему завидую. Ночь продолжается.
Тот день, был серым, дождливым днем, когда я уже на стену готов был лезть от боли. Третьим дождливым днем подряд. Нет, я не хочу сказать, что меня приканчивает любой дождливый день, нет, и я даже не могу понять, какой дождливый день преподнесет мне подарок, а который предъявит счет. Все что я знаю, это тягостное чувство по утрам, когда ты еще спишь, но уже понимаешь, что скоро вставать и первое же движение вернет тебя на круг ада, с которого ты думал, что сбежал.
Вчера двойная доза викодина не помогла. Сегодня тоже. День прошел словно в тумане, я надеялся, что никого не убил. За окнами давно уже было темно, я сидел за столом в своем кабинете, один, пытаясь найти силы, чтобы дойти до лифта, а потом до своей машины. Хотя мысль о том, что лучше добраться до неотложки посещала меня все настойчивей. Но там мне наверняка не дадут то лекарство, что припрятано у меня на черный день. Лекарство там, а я тут. И надо как-то совместить оба предмета в пространстве. Меня можно считать предметом? Сейчас – да, точно, неодушевленный предмет – я продолжал забавлять голову этой чушью, когда услышал негромкие слова:
– Эй, ты еще здесь?
Я обернулся, продолжая тереть ногу. Массаж, тепло рук уменьшает боль процентов на пять, но и на том спасибо. Плюс иллюзия, что ты что-то делаешь, чтобы помочь себе. Раз не можешь помочь, так как нужно.
– Вильсон? Это тебя я должен спросить, почему ты еще здесь?
– Были кое-какие дела. Тебе плохо?
Самое важное мой приятель просекал сразу. В кабинете полумрак, но со зрением у него все в порядке, моя же рожа, надо полагать, выглядела не лучшим образом.
Он подошел ближе, положил руку мне на плечо. Присвистнул.
– Отвезти тебя домой?
Я кивнул.
Когда тебе помогают, идти намного легче. Я даже смог сказать, что-то насчет одинокой жены, ждущей мужа. Не помню смешно ли это было, но Вильсон рассмеялся.
– Почему не пошел домой раньше? – спросил он, когда мы сели в его машину.
– Думал, полегчает, – ответил я.
– Давно?
– Третий день.
Мы не первый год знаем друг друга, нет необходимости в долгих разговорах. Да я и не расположен был тогда вести беседы. Сидел, угрюмо вцепившись в свою ногу. Десять миль до моей заветной коробочки. Восемь, пять…
Машина плавно затормозила.
– Спасибо, – ответил я и выбрался наружу. Близость цели пьянила так, что мне даже стало немного легче. Я дохромал до двери, зашарил руками по карманам в поисках ключа. Ага, вот он, но черт бы его побрал! Ключ выскользнул из пальцев и ускакал куда-то в район газона. Кажется, я его даже видел, но только чтобы его взять нужно наклониться, или даже опуститься на колени, нашарить маленького засранца в траве, потом умудриться встать и повторить попытку открыть дверь.
– Хаус! Подожди!
Конечно, он не уехал, пока не убедился, что со мной все в порядке.
– Вот, держи ключ.
– Спасибо, – повторяю я. Я правда благодарен. День неудачный для ползанья по траве.
– Господи, ты бы видел выражение своего лица, – сказал Вильсон. – Ты даже не подумал о том, что кто-то может тебе помочь! Стоял набычившись и думал как провернуть дельце, да?
– А кто может? – пробормотал я. – Ты мог бы уехать. И…
– Но я не уехал! Тебе достаточно было попросить! Рукой махнуть!
Дверь открылась и я зашел внутрь. Точнее попытался зайти, потому что накатила такая волна боли, что я точно бы сполз по стене, если бы Вильсон не подхватил меня.
– И ты называешь людей идиотами, ты сам – самый большой идиот, которого я видел в своей жизни!
Я молчал, но не потому, что было нечего сказать, вот с этим то у меня проблем никогда не было, я всегда мог что-нибудь сказать, а потому, что я просто не мог говорить. Я чувствовал, что удары сердца учащаются, меня просто трясло, на говоря уже о том, что я был мокрый как крыса, которую утопили в унитазе. Нет, в унитаз крыса бы не прошла. Тогда в ведре. Точно. Бедная крыса.
Вильсон дотащил меня до спальни и помог лечь на кровать. Было бы совсем хорошо если бы теперь он оставил меня в покое. Минут через десять я бы отлежался и добрался до своей заначки. Но мой друг был основательный человек, начав дело, никогда не бросил бы его по середине – он стащил с меня пиджак и начал снимать кроссовки, левую снял без проблем, но правую… то ли он неловко задел меня, то ли я дернулся, не помню точно, кажется я вскрикнул и вырубился на пару минут. А может больше, потому что следующее, что я ощутил это то, как он перетягивает мне руку выше локтя и протирают кожу чем-то холодным. Я скосил глаза, так и есть, рукав рубашки закатан, и у него в руках шприц. Откуда он узнал о моем схроне?
– Ты отключился, – сказал он, будто я сам не знал. – Я сходил в машину, у меня было с собой немного…
– Ты обокрал своего пациента? Как ты мог?
– Чего не сделаешь ради друга.
Мы шутили с серьезными лицами. Точнее сказать Вильсон шутил с серьезным лицом, какое лицо было у меня – я не знал. Знал только, что Вильсон избегал смотреть на меня.
Тонкая игла вошла в вену, пожалуй я сам не ввел бы лекарство лучше.
– Морфин?
Вильсон кивнул.
Сколько? – спросил я, имея в виду дозу.
Вильсон ответил.
– Это даже много, – пробормотал я.
Благословлен будь опийный мак.
Действие практически мгновенное, теплота уже зарождалась где-то в глубинах живота, чтобы наполнить меня своим нежным, золотым, заботливым светом. Я почувствовал как меня охватывает легкость, спокойствие, блаженство и даже любовь к человечеству… За столько часов боли я заслужил небольшую передышку – прошептал мне мой мозг, прежде чем предаться бесстыдной эйфории.
– Много? Ты… ты что уже балуешься им?
Я молчал, бессмысленная улыбка гуляла по губам.
– Хаус? Хаус!
Так нечестно. Не надо было давать мне лекарство, чтобы потом так трясти.
– Как часто ты его принимаешь? Отвечай! Хаус!
– Дважды за прошлое лето. Я не идиот.
– Где ты его взял? Кто выписал?
Ну да, так я тебе и рассказал, где я добыл свою страховку.
– Отстань, хочу спать… я… устал.
(окончание следует)

5.
Не знаю, сколько он еще проторчал в моей квартире и сколько сил приложил, чтобы найти мое лекарство. Наверное, примерно столько же сколько я потом убил, прибираясь. Коробку с морфином он не нашел. Шутишь приятель, такие вещи я прячу хорошо.
В камере на удивление тепло, сосед бормочет что-то во сне. Мозг - странная штука, он способен запоминать и воспроизводить слова, мысли, запахи, ощущения. И тот, давний укол согревает меня сейчас. Что это? Самогипноз? Шутки подсознания? Надолго ли? Я сижу на полу и улыбаюсь. Все равно, когда я позвоню ему, нужно будет напомнить, чтобы прихватил с собой викодин.
Они думают боль у меня в голове. От плохого настроения, от эмоций, и даже от отсутствия человечности. Вроде бы умные люди. Кадди и Вильсон. Я не спорю с ними. Бессмысленно объяснять. Слепому не объяснить цвет заката. Они просто не могут понять.
Две недели потом Вильсон пытался навести разговор на морфин. Намекал, рассказывал какие-то душераздирающие истории. Будто я их сам не знал. Он доводил меня до безумия своей заботой.
Пока я не наорал на него. Что я сам знаю все не хуже него, что тип моей психики совершенно не предрасположен к морфинизму. Я не страдаю нервозностью, эмоциональной незрелостью или того лучше – впечатлительностью и уступчивостью. Я могу контролировать то, что делаю. Что это исключительная мера, что мне просто страшно, когда нет уверенности в том, что я могу все прекратить. Нет, не в том смысле, в каком сразу подумал мой приятель, просто иногда бывает, что сил терпеть не остается.
И я не просил, чтобы это случилось со мной! Меня даже нельзя обвинить в том, что я игнорировал ранние симптомы. Потому что их не было. Просто кто-то, словно забавляясь, взглянул на меня и одним щелчком решил изменить мою жизнь навсегда.
После этого разговора он и начал беспрекословно выписывать мне викодин. Я не сержусь. Я знаю, что он переживает за меня. Я тоже переживаю за себя. А кто бы не переживал? Кто сменяет нормальную жизнь на ежедневный прием наркоты? Не для кайфа, а просто ради того чтобы жить, более или менее нормально. Но что я могу сделать, что? Все что я могу – растянуть то, что мне осталось подольше.
Кетамин дал надежду, и даже пару-тройку беспечных месяцев. Но месяцы кончились и надежда умерла. Конец все равно будет один. Я это знаю, все это знают. Огонь зажжен и рано или поздно свеча догорит.
Мысли путаются в голове, похоже я вздремнул пару часов. Но сладко выспаться на полу в тюряге это из разряда фантастики.
Я сажусь около стены. Интересно, сколько времени? Окна чуть посветлели, наверное, около шести.
Кадди снова поднимет шум, когда узнает где я провел ночь. Смешно звучит. В общем-то мне с ней повезло. Мы знаем друг друга тысячу лет, и даже… хм, впрочем, большинство сотрудников нашей больницы даже не сомневаются, что у нас с ней или были, или есть личные отношения. Люди всегда ищут объяснений не понятному, если у них есть хотя бы две извилины. А у врачей обычно есть. И не только две. Потому что все то, что она спускает мне, никому другому бы не сошло с рук. Конечно, я гениальный врач, но как она метко заметила, даже я не стою сто миллионов долларов.
Она мне нравится. Умная, с острым язычком, не боится меня, отличная фигура и роскошная задница. А ведь мы и впрямь были близки, точнее сказать переспали пару раз лет двадцать назад. Студенческие вечеринки знаете ли… Тогда ее задница не была такой м… впечатляющей. Не думаю, что был влюблен в нее тогда, и точно уверен, что не влюблен сейчас, хотя когда она начинает строить глазки кому-то еще, меня это как-то заводит. Знаю, что это чувство больше из серии «не люблю, когда трогают мои вещи». Лестно, что и у нее ко мне иногда возникают периодически такие же эмоции. Ничего удивительного, если вы были близки с женщиной, если знаете вкус ее губ, знаете, как она кричит в экстазе, как вцепляется в вас, оставляя на спине отметины, то это не может не менять отношений. Чуть большая граница дозволенного в шутках, чуть меньше личного пространства. Чуть больший интерес к жизням друг друга. И мне кажется, я ей до сих пор нравлюсь. Ну конечно не так, чтобы всерьез строить глазки мне… И стоит ли все усложнять? Хм, если бы у нее появился приличный ухажер, я бы слова ни сказал, но она вечно путается с какими-то совершенно не подходящими типами. Взять ту же историю с зачатием. Ведь стоило только попросить… Или намекнуть. Иск за сексуальное домогательство ее никак не должен был заботить… Хотя наверное меня она забраковала как наркомана. Ну да ладно, рано или поздно она найдет того, кто сделает ее счастливой. Я порадуюсь за нее. Честно. А еще она похожа на Стейси.
Нет, про Стейси не хочу думать. Уже не так больно, но все равно не хочу. Как-нибудь в другой раз.
Лучше про Кемерон.
Наивная девочка с глазами обиженного ребенка. Ее даже подкалывать было неинтересно, она же велась буквально на все. Правда потом обтесалась чуток, но так пропускать сквозь сердце любой напряг – это совсем не иметь мозгов. Хотя мозги у нее есть. Это я зря. Да, мозги и сердце, большое такое человеческое сердце, полное нежной любви.
Я не виноват в том, что женщины меня любят, ведь так? Хотя при этом считают, что я – веду себя как высокомерная скотина. Но это не высокомерие. Это – констатация факта. Насчет скотины я не возражаю.
Я знаю, почему любят. Господи, это же все написано на их влюбленных лицах. Большими буквами. На английском языке. Конечно, нюансы имеются. Кому-то хватает моих голубых глаз и красивых рук, ха – они думают, что я не замечаю их взглядов, но знали б они, сколько раз я выслушивал комплименты на эту тему и сколько лишних поцелуев получил за нежное, умелое прикосновение; ну знаете, как бывает – ты касаешься, чуть дрожащими пальцами зардевшейся щеки, тут главное не переборщить, так чтобы не раскусили притворное смущение, да, именно, осторожно, словно не решаясь. И как только щека сама прижмется к твоей ладони, все, дело сделано, зеленый свет, открытая дверь и прочие метафоры, что придут на ум. Потом, главное не напортить. Помниться Форман (спасибо, Кемерон, тебе за длинный язык) сказал, что у него опыта побольше в таких делах. Кто б знал, каких усилий стоило мне не расхохотаться ему в лицо.
Кому-то хватает моего остроумия, но это те у кого есть мозги.
Но большинство мечтает изменить если не меня, то мою жизнь к лучшему. Любимое женское развлечение – найти бездомного, грязного, больного котенка, приютить, отмыть, исцелить… Называется материнский инстинкт. Вы скажете, что это замечательное качество? Ну, да замечательное, если потом вам не предъявят счет за приложенные усилия, если потом не захотят насладиться существом, полным искренней благодарностью за труды.
Но я не котенок. И я не считаю себя нуждающимся в подобных усилиях. И раньше не считал. Конечно, есть исключения, кто-то готов дарить свою любовь просто так, ничего не требуя взамен. Стейси умела... Возможно и Кемерон бы смогла…
Но она мне не нравится. Не люблю, когда женщина смотрит на меня снизу вверх. Я предпочитаю игру на равных.
Забавно, что я говорю о женщинах, но не говорю о себе. Я не хочу об этом говорить. Не сейчас. Я правда сложный.
Но я никогда не против хорошего секса. Полезно для здоровья.
Принципы Кемерон и мое положение босса – исключают и секс. Хотя думаю, от ее принципов ничего бы не осталось, дай я себе труд и впрямь за ней поухаживать. Но оно мне зачем? Ничего, переживет, ни она первая, ни она последняя. Что мне действительно интересно – так это наставлять ее на путь истинный, как тогда с историей о статье. Я сказал, что мне было просто лень ее читать. Говоря по правде, я вообще забыл про статью, вспомнил, только когда Форман подсунул свою. Подписал сразу же. Это должно было стать отличным развлечением. И хорошим уроком для «хорошей девочки». Пусть лучше здесь, в нашем маленьком мирке усвоит истину, что не все в этой вселенной устроено разумно, и что порядочность скорее исключение, чем правило… Но спасибо она мне не сказала. Я не удивился.
В окнах светлеет. Сосед шевелиться на скамейке. Спи, придурок, а то опять начнешь песни петь.
Какая ерунда лезет в голову!
Нет, мне тут не нравится.
Совершенно.
Как хорошо, что скоро одиннадцать и все закончится. Больше я не увижу этого Майкла Триттера во веки вечные.
Аминь.

Конец.