***
У него действительно болела голова, болела так, что он даже забыл о ноге. Приступ мигрени случился совершенно неожиданно. Он вошел в палату пятьсот тринадцать. Пока он осматривал мальчонку, Уилсон, черт бы его побрал, сказал беременной мамаше, что вот это он, Грегори Хаус, самый лучший шанс для ее ребенка выжить. Перепутал Джимми его со Всевышним. Бывает. Оно конечно лестно, но только до тех пор, пока на его голову не посыплются проклятия от матери, за то, что не оправдал ее надежд. И ждать проклятий придется недолго.
Тут мальчик проснулся и уставился на него. Красивые глаза. Пожалуй, все, что осталось красивого у несчастного ребенка. Живые. Эти глаза смотрели прямо ему в душу, пытаясь найти там что-то такое, что он сам давно потерял. Надежду? Любовь? Нежность? Вы должны меня спасти, – говорили эти глаза и слова отпечатывались у Хауса в мозгу. – Любым путем, любой ценой. Я слишком важен, – говорил взгляд ребенка, – я не могу умереть. Если для того чтоб спасти меня, нужно убить моего брата, мою мать – сделайте это, но не дайте мне умереть! Мир вокруг отдалился, бормотание, то бишь разговор Уилсона и миссис как-ее-там, звучал легком фоном, а то, что говорил… говорил ли? или транслировал все это прямой передачей ему в мозг умирающий ребенок, и было всем тем, что осталось в этом мире. Словно невидимые невесомые нити протянулись из одной головы, лишенной волос, маленькой, лысой, жалкой к другой, покрытой наполовину седыми, нечесаными кудрявыми волосами, которые давно пора было подстричь. Да все лень дойти до парикмахерской… до ножниц… Мысль о ножницах ему понравилась. Они острые, холодные, честные… Хаус представил, как матово отсвечивает сталь, прикоснулся к холодной поверхности, провел по острию пальцем, царапнул кожу так, что выступила кровь. Рука сама взмахнула ножницами, разрезая связавшие его с мальчиком нити; они закричали, умирая, а голова взорвалась болью, но эта боль была легкой щекоткой по сравнению с той, которую он причинил себе, выдирая нити из своих мозгов: их волокна ветвились, внедрялись в ткани, пытаясь закрепиться там, требовали, кричали и вопили – убейте брата, убейте мать, спасите меня… но Хаус тянул их один за другим, не обращая внимания на боль, ни на то, что происходит вокруг, стараясь больше не встречаться взглядом с бирюзовым омутом предательских глаз. Через некоторое время он осознал, что стоит посредине палаты, сжимая руками голову…
– Хаус, что с тобой? – он наткнулся на озабоченный взгляд Уилсона – неужели прошло всего несколько секунд?
А, Уилсон? Он тоже выдирал из головы эти нити-мысли или они там и остались… остались, остались… Что осталось? Еще через пять секунд Хаус потряс головой. Привидится же такая дрянь. Но с чего бы это вдруг на него напала мигрень? Он вообще не страдал головными болями, хотя возможно на фоне приема викодина, легкая и не очень головная боль проскользнула бы не замеченной. Пальцы сами нашли заветный флакон…
– Хаус!
Какого хрена его друг так орет? – подумал он, все еще пытаясь вспомнить то, что пережил и понять – пережил ли?
Хаус отправился в свой кабинет.
Там было хорошее кресло, в котором он планировал провести остаток дня…

***

Он и провел бы, если бы не Кадди.
Начальница учебного госпиталя Принстон Плейнсборо вошла в его кабинет и встала перед Хаусом уперев руки в бока. Конечно, вид Лизы Кадди в ярко алой блузке с декольте до пупа, был намного приятней вида Уилсона, но что его тело, что ее соблазнительные формы выполняли одну функцию – заслоняли телеэкран. А сегодня, как никогда, Хаус был не расположен к таким шуткам.
Лизу от немедленной расправы спасла начавшаяся рекламная пауза.
– Не собираюсь никого лечить от рака, не собираюсь делать из нерожденного младенца склад костного мозга! – успел сказать Хаус еще до того, как Кадди открыла рот.
– Ты сейчас же оторвешь свое филе от этого кресла и пойдешь помогать Уилсону! Будешь делать все, что он попросит! Понял? Или я… – Кадди запнулась на секунду, соображая, какая угроза возымеет свое действие, – запру тебя в клинке на месяц! – наконец сказала она.
Хаус нахмурился. Это было странно. Лиза со своим нереализованным материнским инстинктом готова была порвать на мелкие клочки любого, кто покусится на жизнь, что плода, что младенца. Столкнувшись пару раз с ее напором, Хаус зарекся в ее присутствии упоминать эту тему.
Так, шутки кончились. Хаус щелкнул пультом дистанционного управления телевизора, выключая его.
– Я правильно понимаю, что ты даешь добро на убийство невинного дитя?
– Я даю добро на операцию по пересадке костного мозга. Плод идеально подходит, Уилсон провел анализ. Так что у вас есть отличный шанс спасти обоих братьев.
– Ты понимаешь степень риска, которому подвергается тот, которого еще нет на этом свете?
– Если ты не поторопишься, кое-кого другого скоро не будет на этом свете. Мы должны спасти этого ребенка!
– Любой ценой? – Хаус встал с кресла. Что-то было неправильно. Слишком ярко блестят глаза Лизы и горят щеки. – С каких пор мы начали вытворять подобные штуки?
– С тех пор, как ты подал всем пример!
Хаус обошел Лизу, все еще продолжая морщить лоб. Впечатление было такое, что начальница либо нюхнула кокаина, либо приняла пару колес.
– Ты была там? Говорила с мальчиком?
– Хаус, где твоя команда? Немедленно, я сказала немедленно, принимайся за работу!
Хаус одарил ее подозрительным взглядом и молча вышел в коридор. Мир сошел с ума, и уже давно. Чертов Джеймс Уилсон, чертов больной ребенок, чертов рак… Может быть сегодня полнолуние и его начальница просто взбесилась?
– Форман! Стой! – закричал Хаус, увидев в конце коридора темный силуэт. – Что ты думаешь об этой трансплантации?
– Это же ваша идея?
– Ничего подобного! Это пацан придумал.
– Который? Тот, которому шесть лет?
– Уилсон так говорит.
– Со всем уважением, Хаус к вашему другу…
– Это потом, – перебил его Хаус. Мысль, бродившая по задворкам его сознания, наконец, сформировалась.
– Иди в палату, осмотри пациента. Мне нужно твое мнение.
– Но я невролог, а не онколог…
– У тебя самые трезвые мозги в этом госпитале. После моих, разумеется.
Форман пожал плечами, стараясь скрыть радость от нежданного комплимента.
– Быстро! – рявкнул Хаус и Форман, не дожидаясь, пока шеф подкрепит приказание руганью, побежал в отделение онкологии.
Хаус проводил его глазами. Потом потер голову, боль немного унялась, но далеко не прошла. Ни за какие коврижки он не пойдет в комнату к мальчишке, возможно у него разыгралась паранойя, но есть вещи, которые лучше не проверять лично. Совесть внезапно подала голос – а как же Форман? Ты отправил человека на… Хаус приказал ей заткнуться. Он оглянулся. Лизы Кадди в его кабинете уже не было, но смотреть телевизор расхотелось. Возникла загадка, которую нужно было разгадать.
Дверь кабинета Уилсона была совсем рядом. Он заглянул во внутрь комнаты. Уилсон стоял посередине помещения закрыв глаза и склонив голову набок. Потом он открыл глаза, кивнул Хаусу, как ни в чем не бывало.
– Кадди сказала, что ты поможешь.
– Откуда ты можешь это знать? Ты же ее не видел.
– Да, но… – Джеймс запнулся… – потом продолжил неуверенно, – просто знаю…
– Ты помнишь, что сейчас делал?
– Что?
– Стоял с закрытыми глазами. Потом кто-то включил тебя, и ты мне сказал, что я помогу тебе. Причем ты сослался на Кадди, а с ней ты не мог говорить, потому что Я с ней говорил пару минут назад. Что происходит?
– Ты пьян?
– А ты?
– Пойдем, пора готовить Майки к радиооблучению.
– Я не буду.
– Что?
– Я не буду это делать. Я НЕ буду помогать!!! И тебе советую выкинуть эту блажь из головы… ааах…
Хаус не смог сдержать стон, когда десяток острых шурупов воткнулось ему в голову. Он зажмурился, отступая к стене, поднял левую руку, защищая лицо.
– Что, что происходит? Тебе плохо?
Голос Уилсона звучал через плотное облако. Так, нужно сосредоточиться, сконцентрироваться. Какая-то волна налетела на его голову и следы тех невидимых нитей, что он уже один раз выдрал из нее, отозвались на зов, причиняя боль. Блок. Плотная стена. Нет. Никто и никогда не влезет ему в голову. Медленно, как ребенок делающий первые шаги, Хаус ставил одну преграду за другой. Точнее перебирал их. Вот дверь, дерево, пластик он закрывает ее за собой, но поток чужого сознания легко проникает за ним, он закрывает металлическую дверь бомбоубежища, крутит колесо, руки ощущают сваренные металлические швы, поток ослабевает, но не исчезает вовсе. Хаус уходит дальше, в глубокую темную нору, старясь завалить вход землей, но и это не спасает; потом он стоит на лугу, покрытом зеленой травой, залитым солнечным светом и пугается смертельно – нет преграды, нет, ничего, что могло бы защитить его; он уже понимает, кто посылает эту волну, и понимает что тот, кто это делает, делает это не сам, невидимые нити связывают Уилсона и Кадди, Кадди и мамашу мальца, и дальше, дальше лицо с огромными зелеными глазами, которые излучают эти невидимые нити, пси энергию, проникающую везде, подчиняющую своей воли здоровых и вменяемых людей… нееет, пожалуйста, не надо!
Он понимает, что почти теряет сознание от боли, опираясь стеной о стену, знает, что Уилсон даже не догадывается о том, что делает, приближаясь к нему с заботой в глазах
– Нога, Хаус?
Луг. Солнце. Или он защитит себя, или эти глаза его прикончат; он поднимает руки, там, на лугу, обе; трости в правой руке нет, он здоров, он может сделать все что угодно, он ловит солнечный свет руками, и тот сгущается и закрывает его сверкающим золотым потоком. Поток загустевает, становится почти осязаемым, а потом внезапно превращается в зеркало, которое с легкостью отражает все направленные на него волны. Хаус смеется: там, лугу, он свободен и счастлив, абсолютно здоров, а Хаус в кабинете Уилсона улыбается сквозь силу, пытаясь соединить оба своих сознания вместе.
Вот так значит, и сходят с ума. Классический случай шизофрении.

– Меня тошнит, – выдавил он из себя, – видимо съел что-то... Медленно, держась за стену, Хаус вышел из кабинета Уилсона, отклонив помощь.
В коридоре он наткнулся на Формана. Его черная физиономия просто лоснилась от благодушия. И Хаус понял, что его невролог скажет, еще до того, как услышал:
– Хаус, это необычный случай, этот мальчик, мы должны его спасти!

…Что вообще это такое? Внезапно прорезавшиеся перед ликом смерти паранормальные способности? Вызовите кого-нибудь из пси-корпуса! Что там бормочет Форман? Инфильтрация десен лейкозными клетками? Или это его хаусовское острое галлюциногенное состояние? Или этот ребенок мутант? Сын дьявола?
Тогда пусть проваливает в ад!
– Да, отвечает Хаус, старясь привести все нахлынувшие мысли в порядок. – Я понял, мы будем его спасть. Согласен. Тащи его в радиологию, делайте, что там нужно, а я пойду, поговорю с матерью… Она должна… должна подписать согласие.
– Вы выглядите нездоровым, – говорит Форман с несвойственной ему заботой.
– Я в порядке, – автоматически отвечает Хаус. – Иди, займись делом.

***
…То, что с ней происходило, она и сама не могла понять. Сначала к ней пришел Джеймс Уилсон с абсолютно неприемлемым, неэтичным предложением, которое она отмела сразу же, даже не собираясь обсуждать. Но глава онкологического отделения умел убеждать. Он привел ее к маленькому Майки, познакомил с матерью, глядевшей на нее темным взглядом фанатички. Лиза подбирала в уме слова отказа, когда Майки открыл свои глаза и все изменилось. Спасение этого ребенка стало главным делом ее жизни, смыслом существования. Она готова была заставить любого сделать все возможное и невозможное для спасения этого ребенка. Спустя полчаса она поняла, что помимо этой убежденности, она получила еще один подарок – все ее единомышленники, а ими невольно становились все, кто имел дело с Майки, понимали не только ее слова, но и мысленные приказы. А если постараться можно было подключиться к мыслям другого человека, заглянуть в самые потаенные уголки его сознания. Так он узнала, что Форман считает ее расчетливой и похотливой сукой, а Уилсон именно ее представлял несколько раз в душе. Последнее ей даже польстило. Если бы не репутация Джимми Уилсона как первого ловеласа учебного госпиталя Принстон Пленйсборо, она бы давно наплевала на условности субординации и затащила бы онколога на свои роскошные шелковые простыни, но стать четвертой экс миссис Уилсон у Лизы Кадди не было желания. Она бы не отказалась от звания миссис Хаус, если бы у ее гениального диагноста хоть раз хватило ума вести себя с ней по человечески: подарить цветы, пригласить на ужин, чертов голубоглазый ублюдок был невыносимо хорош; хорош и влюблен в себя как павлин, нет, тут серьезных отношений не выстроишь… И какого черта он держит за руку эту молоденькую праведницу?
– Хаус?
Ответом ей был стон.
– Доктор Кадди, – я думаю, доктор Хаус серьезно болен, – сказала Кемерон.
– А что он сам говорить разучился? – спросила Лиза, пытаясь обойти Кемерон с правой стороны.
Все что Хаусу хотелось – так это оказаться за сотню миль от места работы. Чтобы прекратилась это давление, вызывающее болевые спазмы, хотя надо признать, что сейчас ему было легче выносить это. Зеркальная стена, что он выстроил в сознании, только заслышав цокот каблучков, защищала его. Вот только на то чтобы удержать ее – уходило слишком много сил, У него было ощущение, что если он отпустит руку Кемерон, то сил станет ровно вполовину меньше, но сделать это надо, рано или поздно. И еще надо остановить Чейза.
– Я в порядке, – сказал Хаус. – Я предлагаю ввести Майки стволовые клетки его брата. Мы могли бы взять немного, не стимулируя родовую деятельность у матери.
– Отлично, – кивнула Кадди.
Угумс, Хаус взялся за дело. Главное спасти мальчика, все остальное вторично. А с Кемерон она поговорит потом, если этот паразит пристает к бедной девочке, она положит этому конец. Нет, но как он вцепился в ее руку, прямо завидно смотреть…

***
Волна, требующая подчинения, что мучила его, исчезла. Это не прекратило головную боль, но сделало ее терпимой настолько, что Хаус нашел в себе силу отпустить Кемерон и пойти в коридор. Мысль была одна – остановить Чейза. Жалко парня. То, что Кемерон увязалась следом было хорошо.

Палаты, полные спящих детей. Где-то сидят родители, где-то суетятся медсестры. Все как обычно. Хаус убыстрял шаги, нога его почти не беспокоила, были заботы поважнее.
– Чейз! – крикнул он, увидев за поворотом австралийца. – Стой!
Молодой человек остановился, поджидая начальника и Кемерон.
– Вы оба! Может считать, что я спятил, но вы туда не пойдете.
– В чем дело, Хаус? Наш долг помочь мальчику.
– Это невозможно.
– Но вы же сами говорили о стволовых клетках! – Кемерон смотрела на него с упреком, Чейз с интересом.
– Специально, чтобы отвлечь Кадди. Она причиняет боль. Все, кто контактировал с ребенком, заражены… не знаю чем, но он превращает людей в зомби. Ясно вам?
Чейз и Кемерон переглянулись.
– Хорошо, как скажете, – кивнул Чейз. – Я с места не двинусь. Он демонстративно уселся на больничный диван, закинул ногу на ногу.
– А я пойду, – упрямо сказала Кемерон. – Вы не в себе Хаус. Она шагнула к палате. Хаус схватил ее за плечо, но она вырвала руку, еле сдержав желание толкнуть босса.
– Хорошо, напиши мне… Хаус пошарил по карманам, ничего не нашел, повернулся к посту медсестер, быстро перегнулся через барьер, добывая там лист бумаги и ручку, сунул это Кемерон.
– Пиши!
– Что именно? – спросила девушка.
– Я, Эллисон Кемерон, была предупреждена о воздействии, которое окажет на мой мозг мальчик и мне плевать на это.
– Все? Кемерон протянула Хаусу исписанный лист.
– Добавь еще, что ты думаешь по поводу аборта для мамаши.
– Пожалуйста. А теперь, отойдите Хаус, я иду в палату.
– Последнее, – зло сказал Хаус, – когда он вопьется в твои мозги, попробуй вырвать все его мысли. Будет больно, – он усмехнулся. – Очень больно. Попробуй трюк с зеркалом – представь себя внутри зеркала, оно отражает…
Кемерон, окончательно уверившись в том, что последняя партия викодина, полученная госпиталем, была с примесью ЛСД, вошла в палату.
Хаус прислонился к стеклянной стене.
Он видел, как девушка что-то сказала матери, потом повернулась к мальчику. В руках у нее был шприц. Шприц… а это идея. Пожалуй… Хаус оценивающе взглянул на Чейза, развалившегося на диване.
– Эй! Принеси мне морфин, ноль пять, живо! У меня есть план.
Чейз посмотрел на босса с испугом.
Такое количество морфина, безусловно, смертельная доза, и чтобы просто получить ее нужно сильно постараться.
Хаус закатил глаза.
– Выпиши, сколько сможешь, остальное у меня в столе есть. Давай шевелись!
Не заботясь больше о том, что делает Чейз, Хаус вновь приник к стене палаты.
Кемерон уже взяла у мальчика кровь и теперь сидела на его кровати, нежно гладя спящего ребенка по щеке. Ему хотелось вбежать в палату, схватить девчонку за руку и вытащить оттуда, но он просто не мог туда зайти, когда там сидела мать. Ее сознание было как глубокий колодец. Никаких сомнений, колебаний, где-то там внутри нее билась маленькая слабая искорка другого создания, еще ничего не осознающего, просто существующего. Существующего и уже беспокоящегося о себе. Неужели плод может чувствовать угрозу?
Движение в палате привлекло его внимание. Кемерон смотрела в глаза мальчику. Потом попыталась встать с кровати, взмахнула руками. Он не знал, что она сейчас делает – сдается на власть ребенка или пытается бороться? Наслаждается нитями, связывающими ее с ним, или пытается вырвать их из себя? Кемерон закричала и Хаус, хромая, вошел в палату, стараясь не думать ни о чем, блокировать все, что может быть направлено на него. Он обхватил Кемерон за талию и потащил к выходу.
– Борись! Борись с ним! – Он швырнул ее в коридор, так сильно, что она оказалась на полу, сжимающая руками голову. Он стоял над ней, ожидая что же случиться? Она победит мальчишку или у него появится новый враг?
Эллисон смотрела на него глазами, полными боли, ее взгляд пронзал насквозь, умолял о помощи, требовал, просил. Хаус опустился рядом с ней на колени.
– Ну, успокойся, все, все прошло.
Она прижалась к нему, вздрагивая и всхлипывая.
– Это было… было Хаус. Так больно. Я не поверила вам. Господи, что это было?
– Как будто что-то в мозги втыкают, да?
– Да! И потом они эти иглы начинают…
– Да, да, знаю, переплетаться… Сможешь встать? У меня есть идея как с этим покончить.

***
– Идеально. Подходит идеально! – Форман отошел от микроскопа. Шесть из шести. Это вы делали биопсию? Ювелирная работа.
Уилсон довольно кивнул.

***
Кемерон поднялась на ноги и поняла, что она поторопилась это сделать. Стоять не было никакой возможности, колени тряслись, ее мутило, но хуже всего было голове, где казалось, поселились дятлы, что клевали и клевали ее мозги. Рука Хауса поддерживала ее, отдавая ей часть неведомой энергии. Она с благодарностью взглянула на него. Господи, ему тоже плохо, но он держится, значит и она сможет.
– Я бы тебе дал викодин, но лучше бы тебе не вставать на скользкую дорожку.
Она, повинуясь невольному порыву, поднесла его руку к лицу, прижалась губами. Он обнял ее, и, не давая упасть друг другу, они дошли до дивана и буквально упали на него. Наверное, со стороны это выглядело нелепо: немолодой, усталый мужчина и молоденькая девушка в белом халате сидели на диване, прижавшись, девушка спрятала лицо у него на груди, а рука мужчины успокаивающе поглаживала ее спину. Внезапно рука его остановилась. Кемерон тоже замерла. Ей показалось, что она стоит на пороге какой-то странной комнаты – там было много всяческих интересных вещей, что-то покрыто чехлами, что-то спрятано в тени, но каждая вещь несла в себе потаенную эмоцию – грусти, радости, отчаяния… С трудом понимая что происходит, она вошла в эту комнату и оказалась в сознании Хауса – на какой то миг, скорее всего, но этого мига хватило для того чтобы сердце ее сжалось от горя и безнадежности. Она стояла в центре города, уничтоженного ядерным взрывом. Не в самом эпицентре, где-то на горе, город, когда-то был прекрасно спланирован, но сейчас там был хаос; улицы, ведущие в никуда, осколки рухнувших дворцов, выжженные сады… убитая надежда, боль предательства, отношения, кончившиеся пустотой… Невозможно залечить эти раны, также как невозможно исцелить его ногу. Хаус прикрыл глаза, ему совсем не хотелось, чтобы кто-то видел это. Видел его отчаяние, страх боли, страх наркотиков, неспособность верить и нежелание любить… но он не мог оттолкнуть ее, зная что это причинит сильную боль, и вместо того чтобы закрыть себя, так как он уже научился, он осторожно заглянул в другую душу. Все было, так как он и представлял себе – да в центре огромное проплешина от давно погасшего костра, непонимание и неприятие мира таковым каким он является, горечь потери… но молодые зеленые росточки новой любви, новой веры тянулись со всех сторон. Еще немного и старое костровище затянется совсем, оставив в душе лишь памятную зарубку, не причиняющую боли. Хаус отступил осторожно, постарался перевести свой взгляд куда то еще, не вторгаясь в эту душу больше чем необходимо, нет, не я буду целителем, я не хочу причинить ей вред… – сказал он. Нет, вы не сможете это сделать, – прозвучал ответ. Позвольте, я попробую исцелить вас… Лепесток веры коснулся его, застыл на руке. Он мог бы сдуть его, не потревожив покоя, но, помедлив, Хаус осторожно сжал руку, беря его в плен, еще не зная зачем. И волна признательной нежности затопила его, неся успокоение и давай надежду. Может быть, еще не все кончено? Может быть, еще есть шанс и у него? Может быть, и для него откроется дверь в лето? Осторожней, заговорил другой голос, спрятанный в потаенных уголках его сознания, надежда – для глупцов, не желающих принимать реальность. Ты – больной наркоман, не посмеешь связать свою жизнь с этой девочкой, влюбленной в тебя так безоглядно…
Все это длилось несколько секунд, а казалось, прошла вечность, но тут оба сознания испуганно сжались – теперь они оба чувствовали что что-то приближается к ним, что-то опасное и нехорошее.
Кемерон и Хаус открыли глаза и отпрянули друг от друга, смущенные невольной откровенностью
– Мне все равно, Хаус, что с вами. Я просто вас люблю, – сказала Кемерон.
– Я знаю, – ответил он, пытаясь отогнать от себя иллюзию надежды.
– Вот, достал, – подошедший Чейз протянул Хаусу шприц.
Хаус с трудом поднялся с дивана.
– Что там? – Кемерон тоже встала. Голова немного успокоилась, но войти в палату к мальчику было немыслимо.
– Молодец, – Хаус кивнул Чейзу.
Австралиец, прикусив губу, отступил в сторону. Кемерон переводила взгляд с начальника на молодого врача.
Хаус вздохнул, собираясь с силами, сдвинул брови.
– Ему осталось несколько дней, вы все делаете правильно, – сказал Чейз.
Хаус скривил губы. Вот уж спасибо, за поддержку. Он и сам знал, что делает все верно. Просто он не был уверен, что сможет это сделать. Сможет заблокировать свои мысли так, чтобы войти в палату, минуя мать, и сможет ввести шестилетнему ребенку смертельную дозу морфина. Но то, что происходит – надо прекратить. И как говорил этот мальчик – любой ценой.
Рука Хауса легла на дверь палаты.
– Стой! Стой! – он обернулся и увидел, что по коридору бегут Уилсон и Форман, а сзади их догоняет Кадди. Времени не оставалось.
Хаус решительно шагнул в палату.
– Нет!!! – кто-то кричал сзади. И тройная волна энергии влетела за ним следом. Он ждал ее, готовился, но все равно боль была оглушительной. На краю сознания мелькнул вскрик Кемерон, которую задело этой волной. Все исчезло в яркой вспышке. Осталось только цель – мальчишка на кровати и шприц с освобождением и для мальчика, и для его коллег и друзей. И для Кемерон. Долю секунды он потратил, обдумывая к какой категории отнести теперь ее?
Он был уже у кровати ребенка.
– Это лекарство, – сказал он поднявшейся со стула матери. – Для вашего сына.
Форман схватил его за руку, отводя шприц.
– Ты не посмеешь, это сделать! – Уилсон схватил за другую руку, оттащил к стене.
– Лиза, забери у него шприц! – крикнул Уилсон.
Хаус даже не пытался вырваться. Он проиграл. Сейчас его тонкая преграда лопнет и они испепелят ему мозг. Все что он мог – это продержаться как можно дольше.
– Хаус! – Лиза Кадди глядела на него в упор. – Ты себе сделаешь укол! Форман отпусти его…

Это было странное, упоительное чувство. То чувство, отголоски которого, она испытывала, отдавая приказы, управляя госпиталем – абсолютная власть, та самая власть, что развращает абсолютно, та власть, что ей давно, безумно хотелось применить к этому невозможному человеку, нет, не растоптать и унизить, а подчинить, заставить делать то, что хочет она. Добровольно.
Форман отпустил его, и Хаус уставился на шприц в своей руке. Он тысячи раз делал инъекции и не меньше сотни раз себе. Сделать то, что велит Лиза было не трудно. Черт, это было именно то, чего он если и не хотел в душе, но к чему был готов, готов с той самой минут что отошел от наркоза после операции. Смерть заглядывала много раз в его глаза и теперь она была совсем рядом, на острие иглы. Мелькнула мысль, что возможно для привычного к опиатам организма ноль пять граммов не будет смертельной передозировкой, он же не планировал вводить морфин себе, а для мальчишки двадцати килограммов весу шансов не было никаких… Но если он сделает укол себе, кто остановит мальчика? Кто прекратит превращение нормальных и здоровых людей в марионеток, дергающихся на болевом поводке?
– Нет!!! – В комнату вбежала Кемерон, и с разбега налетела на Лизу Кадди. Сила инерции увлекла обеих женщин на Уилсона и свалила всех с ног. Форман уставился на Кемерон, явно отдавая ей какой-то приказ, лицо девушки побелело, она замотала головой, стараясь справиться с невидимым врагом, этих секунд хватило Хаусу, чтобы вновь оказаться у постели ребенка. Возня взрослых разбудила мальчика и он сел в кровати.
Времени, чтобы сделать укол по правилам не было – Хаус схватил ребенка на руки и выскочил из палаты. Сзади остались какие-то крики, кто-то пытался ухватить его за пиджак.
– Чейз задержи их! – крикнул он. Взгляд метнулся направо, налево – вниз по лестнице, был шанс. А если они сверзятся вниз и оба сломают шеи – считай, повезло.
Он прижимал лицо мальчика к своей груди, не желая встречаться с ним глазами, нет, он сделает то что нужно, а потом пусть весь мир катится ко всем чертям. Интересно сколько лет ему дадут, если семь человек подтвердят, что именно он вколол смертельную дозу бедному, умирающему ребенку? Пообещав себе, что в тюрьму он точно не сядет, Хаус вломился в подсобку, закрыл деревянную дверь.
– Что вы делаете?! Пустите, больно! – мальчик пытался вырваться, молотя его кулачками по спине, он уложил ребенка животом себе на колени, так чтобы он не мог повернуть голову. Вздохнул, стараясь успокоится. Теперь укол. Нащупать вену, даже у брыкающегося мальчишки было делом техники, элементарной операцией, которой он мог выполнить с закрытыми глазами.
Закусив губу, он вводил жидкость в вену, когда в дверь кто-то ударил. Ударил так, что штукатурка посыпалась с потолка.
Еще пять секунд и шприц был пуст.
Он развернул ребенка – голова откинулась назад, серое лицо. Он бережно положил мальчика на пол, пощупал затихающий пульс. Коснулся его щеки.
– Прости, малыш.
Боль в его голове утихала, сменяясь волной эйфории, той самой что приносят первые уколы морфина, господи, он не мог ввести его себе, как же… Сознания, связанные еще несколько секунд, теперь вместо боли получали экстаз, удары по двери прекратились, Хаус представил мысленно всю команду, валяющуюся в отключке у дверей и Чейза смотрящего на них в немом удивлении. Подбери челюсть парень, а то кто-то врежет тебе по ней. Затем он почувствовал, что силы совсем оставляют его. Голова Хауса стукнулась об пол, и все стихло. Интересно, а второй сын у матери тоже будет с особенностями, или это так, случайная комбинация генов? Когда смерть заберет мальчишку, эйфория кончится, это хорошая смерть, лучше так, чем сесть в тюрьму…
– Хаус!
Кто-то звал его далеко-далеко. Какой знакомый голос.
– Хаус! Я три раза звонил! Ты в порядке?
Чужие руки трясли его за плечо. Потом рывком перевернули на спину.
Он открыл мутные глаза, пытаясь сфокусировать взгляд.
Уилсон.
И совсем не под кайфом, напротив смотрит зло, нет презрительно, правильно, кто ж будет смотреть с дружеской улыбкой на детоубийцу?
Конец.

Мне тоже было не очень страшно, хотя фик, конечно, интересный. Спасибо автору! *кажется, я и здесь догадываюсь...*