Добавлено (04.11.2008, 22:43)
---------------------------------------------
а ваш мне очень понравился - ждем проду!

И так, Харлей Дэвидсон и Ковбой Мальборо уехали на мотоциклах в закат...

Night_dolphin, вдвойне приятно. Спасибо=)

ага, пасибо, если честно, то я уже и не надеялась:)

Снег шел третьи сутки и Кэм начинало казаться, что они в хрустальном шарике и их постоянно встряхивают. Переворачивают с ног на голову. Хаус реагировал на это предположение насмешливой улыбкой и изредка веселыми искорками в глубине глаз. Работы в клинике было столько, что их пятничные встречи пришлось перенести в больничный кафетерий, а вместо виски или мартини они пили горячий какао. И оба ежились – Кэм от удовольствия, а Хаус от чрезмерной сладости напитка. Приближалось рождество, и Эллисон с улыбкой представляла, как они проведут его с Грегом. Как и последние три года.
У них ничего не было кроме дружбы и друг друга, чтобы кто не думал. Только теплота взглядов, редкие касания рука к руке, и только та искренность, которая может быть между двумя доверяющими друг другу людьми.
Иногда к их дуэту присоединялся Уилсон, который все же смог простить Хаус и вновь научиться верить ему. Им не хватало друг друга, и Кэмерон радовалась тому, что они вновь обрели свою, чуть было не умершую, дружбу. Но Джеймс был вновь женат, у него рос маленький сын Грегори, и он не мог проводить праздники с ними все время. Иногда Хаус шутил:
- Мы с тобой, Эл, два старых холостяка…
Кэмерон возмущенно била его пакетом или чем-нибудь еще по голове за эпитет «старые». Не смотря на то, что ей было уже тридцать семь, она выглядела замечательно, только лишь тени под глазами от усталости немного портили ее вид.
Было только одно, что она не могла доверить никому кроме Лизы. Уже полгода ее тело грыз рак, и изредка Кэмерон казалось, что силы на исходе. Она бледнела, и могла пошатнуться, ухватиться за косяк. Но Эл продолжала улыбаться, как, ни в чем не бывало. А Хаус то ли не видел, то ли не хотел признаваться себе. Он, как маленький бежал от ужасов окружающего его мира, и Кэмерон позволяла ему прятаться. Лиза с упреком смотрела на него и осуждающе качала головой, говоря Эллисон:
- Когда-нибудь он поймет, в чем дело и будет корить себя, Эл.
Эллисон улыбалась и беззаботно говорила, что все в порядке, и она не винит его. Она никогда не винила его ни в чем. Ее мать причитала, что дочь испортила себе жизнь, влюбившись в колченого калеку, и, что она закончит жизнь, как старая дева.
Эллисон искренне не понимала, почему мать никак не возьмет в толк, что есть вещи важнее любви и важнее эгоистичного себялюбия. Она всегда жила полной жизнью, и не искала других путей быть счастливой. Только Роберт. Но он был лишь легким проблеском глупой надежды на нечто более глубокое, на страсть, которая могла быть стать смыслом горения. Сейчас же она пылала, как никогда, а тогда…все слишком быстро потухло, и искра, данная Чейзом, быстро изжила себя.
Сейчас, смотря в окно, и покручивая в руках цветастую чашку с какао, Кэмерон улыбалась. Она не видела грустного взгляда Хауса, который сам того не желая, признавался себе, что она гаснет. Он как мог, поддерживал огонь в ее душе, но она выскальзывал из его рук. Слишком быстро, слишком неправильно.
- Красиво, да? – Протянула она каким-то потусторонним голосом, погруженная в сказку наступающего Рождества.
Хаус улыбнулся и кивнул, переводя взгляд за окно, где метель усилил свой натиск, словно хотела пробить окно. Кружа все сильнее, как будто затягивая в омут с головой.
- Очень красиво. – Бросил он, и, глядя на ее пустую чашку, пододвинул ей свою.
Как мальчишка, стесняющийся сказать девочке что-нибудь, он просто давал ей немножко шоколадного тепла. Кэмерон солнечно улыбнулась, и, забирая кружку, чуть коснулась его пальцев.
- Ты в порядке, Хаус? – Мягко спросила она.
И Грегори встряхнулся, натянул беззлобную усмешку:
- Да, мамочка. Пойдем работать, а то миссис Форман надерет нам с тобой наши холостятские задницы.
И против своей показной грубости, поддержал ее, помогая ей встать. Рабочий день вновь затянул их в свою канитель, а на улице шел снег. Наступало Рождество.

Комнату заливает яркий белый свет, казалось, что он задался целью изгнать тьму из углов. Шторы приоткрыты, и широкое больничное окно позволяет увидеть синеглазое небо. Кэмерон смотрит на ватные облака, голова сейчас такая тяжелая, и ей иногда мерещиться, что чья-то рука крадет яркий шар солнца. Но это только кажется.
Она не похожа на себя – больше не похожа. Тонкие, хрупкие руки и вечно мерзнущие пальчики, исчерченные линиями ладони. Ногти стрижены коротко: зачем красоваться? Она стала похожа на фею, и Хаус любит говорить, что она, как Тинкербел из Питер Пена – она позволяет людям летать. Уж он-то знает. Ей все еще тридцать семь. Уже тридцать семь. Три плюс семь равно десять. Да, да, ей только десять лет. Те, что она знает его и те, которые она была с ним. Их ничтожно мало.
Эллисон хмурится, когда настырный луч света прыгает ей на одеяло, и она старается поймать его слабыми пальцами. Но нельзя-нельзя. Игла капельницы может выскользнуть, как в прошлый раз, и Хаус будет ругать ее. Ей только десять – тридцать семь – ничтожно…слишком много.
Большие круглые часы – такие выпуклые! – с толстыми стрелками, показывают полтретьего. Скоро обед, но ей трудно кушать, поэтому кто-нибудь будет кормить ее. Иногда Кэмерон, кажется, что она заперта глубоко в себе и никак не может найти выход, только изредка видит дверь…забитую толстыми гвоздями дверь в свое «я».
Мать постоянно плачет и Элли искренне не понимает почему, иногда она сама начинает плакать. Но не от безысходности, скорее просто потому, что…мама плачет так же, как она и Кэмерон хочет вторить этой горечи. Стать эхом. Почему же так больно?
- Ты так устала... – Шепчет самый родной на свете голос. – Может поспишь?
Эллисон мотает головой, и снова смотрит на солнце, которое играет с его пальцами. Хаус игнорирует чуть шершавые прикосновения жара – он с привычной теплой нежностью смотрит на Элли.
- Сколько еще…? – Тихо говорит она.
Она не понимает, ей только десять. И спрашивает она о пудинге, который Кадди обещала ей принести. А Хаус отводит подозрительно блестящие глаза. Невыносимо так. Лучше бы ее не стало сразу. Или их обоих. Было бы легче. Не так...больно.
- Совсем скоро… - Отвечает он.
Но он знает, что дает ответ совсем на другой вопрос. У нее бледная кожа и темно-фиолетовые синяки под глазами. Запавшими и потерявшими цвет. Серо-пустыми, с потухшей дорожкой жизни. А голова с коротким, едва видным, ежиком волос. Иногда Хаус жалеет, что больше не может запустить пальцы в ее густые, темные локоны. Элли изучает его лицо и тихо вздыхает:
- Пожалуйста, не грусти…я виновата.
- Совсем нет. Я просто устал и мне нужно спать. – Поспешно отвечает он, а на губах его тень прежней иронической усмешки.
- Тогда ложись рядом. Кровать такая большая для меня одной. – Задержав дыхание, зардевшись и отведя глаза.
- Хорошо.
Хаус ложиться рядом и обнимает ее хрупкое тело. Не так, как стал бы обнимать ее раньше. Она всего лишь дитя, фея, сбежавшая из фантастического мира. Так он и засыпает, не чувствуя мягких прикосновений робких рук. Как она капельницу-то сняла? Кэмерон улыбается.
- Я тебя люблю…