"...Хватит! Хватит обманывать себя! Нет смысла мечтать о том, кто никогда не скажет: "Пойдемте со мной, доктор Тауб!". У меня тоже есть гордость. Я врач! Я оставлю швабру в подсобке, посмотрю Хаусу в глаза и заставлю его уважать себя!" - так думал я с начала пятого сезона, бессонными ночами ворочаясь на неудобном диване в гостиной.
И вот сегодня случай представился: у меня появилась интересная идея насчет диагноза... "Сейчас или никогда! Вот он, твой звездный час, Тауб! Говори, чтобы тебя услышали! Встань и дай Хаусу совет!" - запел ангельский голос в моей голове (кстати, он уже довольно давно дает мне различные рекомендации, большей частью довольно экстравагантные).
Я начал говорить... Но стоило поднять голову и взглянуть в его ослепительные глаза (да, голос в моей голове именно так и выразился: ослепительные глаза), как дар речи покинул меня... Хаус стоял у доски с маркером в руке и смотрел на меня с насмешливым сочувствием, а я никак не мог выговорить элементарные слова "транскраниальная допплерография". Я чувствовал, как краска заливает мое лицо, как пылают уши... Эти мгновения позора - худшие в моей жизни (если, конечно, она не озаботится подкинуть чего похлеще). Но все же их можно назвать и самыми прекрасными: неяркое зимнее солнце словно специально подсветило высокую сутуловатую и самую прекрасную в этом мире (а может, и в том тоже, добавляет голос в моей голове. - Да заткнись наконец, не мешай рассказывать!) фигуру гениального диагноста...
На помощь мне пришел Форман, привыкший разбирать мычание неврологических пациентов: "Доктор Тауб хотел сказать, что нужно сделать ТКДГ".
Хаус одобрительно хмыкнул, привычно взъерошил нимб и заскрипел маркером по доске (от этих божественных звуков я едва не потерял сознание).
"Да проблема с сосудами вполне вероятна. Нужно сделать допплерографию. Пойдемте, доктор Тауб!" - бросил он, выходя из кабинета.

Давно пора прекратить это. Прекратить то, чего никогда не было. С самого начала было ясно, что это несуществующие отношения.
Но порой... Редко-редко... Случается что-то непредвиденное - и тогда сумасшедшая, алогичная надежда возвращается - и серенькая моя жизнь вновь обретает смысл ("Ой-ей-ей! Сколько пафоса," - издевается внутренний голос. "Тогда вообще не буду рассказывать!" - обижаюсь я. Из спальни выглядывает моя жена: "Ты что-что сказал?" "Нет-нет. Спокойной ночи!")

"Похоже, что ты питаешь здесь к кому-то сексуальный интерес. Например, к Таубу", - говорит Хаус.
Она уходит.
"Что-то мне подсказывает, что речь шла совсем не обо мне", - выдавливаю я.
Он насмешливо прищуривается, и я, несмотря на расстояние, могу рассмотреть каждую ресничку.

Мы оба знаем, что речь не о Кадди.

"Я думаю, она вас любит...Скажите ей о своих чувствах. Если вы не скажете, я скажу. Черт возьми, такую любовь нельзя держать под замком."
Катнер и Тринадцатая, как обычно, не видящие дальше собственного носа, переглядываются и хихикают.
Хаус удивленно оглядывается: "Говорили с Уилсоном?". Он явно растерян. Моя новая уверенная манера сбивает его с толку: теперь я спокойно подхожу к нему, смотрю прямо в лицо...
И в который раз (как я и говорил, вмешивается внутренний голос) он предпочитает избежать серьезного разговора. (Хаус вообще не терпит ничего серьезного: ни разговоров, ни отношений. Поэтому у меня нет шансов, но есть мечта).
Опять сделав вид, что ничего не понял, он отсылает меня делать какие-то дурацкие анализы.