Добавлено (23.01.2012, 17:52)
---------------------------------------------
В ту же секунду, как Уилсон повесил трубку, Хаус пожалел, что позволил ему это сделать. Когда дело касается извинений, Уилсон здесь эксперт, ведь ему пришлось побывать и серийным мужем и изменщиком. Он лучше, чем кто-либо другой, кому доверяет Хаус, знает что делать.

Но перезванивать — не вариант.

Конечно же, Хаус пытается, но включается автоответчик, и он знает, что он остался один. Что означает, что сейчас он может сдаться, потому что просить прощения — не его сильная сторона. И в силу того, что он как-то ухитирился оказаться в ситуации, которую он старался избежать враньем (причинить боль своей женщине), теперь он не уверен, что знает, как поступать дальше.

Просить прощения и подарить цветы? Может быть, подарить что-то другое? Рискнуть и пойти к ней только со словами, чтобы защититься от ее гнева? Возможно, нужно купить боксерскую защиту, если она вдруг решит ожесточиться...

К черту.

Он знает, что не важно, что он ей купит или что принесет. Она расстроена и вряд ли всё забудет, просто из-за нескольких роз или плюшевого медведя, или чего-нибудь еще. И по той же самой причине, если ей захочется его покалечить, она найдет способ, не важно, какую защиту он на себя наденет.

Не то, чтобы он и правда думал, что она его покалечит. Просто ему нравится обдумывать все возможные варианты.

И всё, о чем он может думать, подъезжая к ее дому, прикидывать насколько плохо всё может закончиться.

Он пытается отвлечься рассуждением о том, дома ли она. Он видел, как она ушла днем с работы, и хотя, возможно, что она вернулась обратно, он в этом всё же сомневается. Всю прошедшую неделю на работе они не давали друг другу жизни, и он уверен, что она поехала домой, чтобы избежать его.

То, что на дворе была пятница, тоже поддерживало это подозрение. Люди, у которых есть личная жизнь, обычно куда-то выходят, но у Кадди ребенок и не так уж много друзей, так куда она может пойти в пятницу?

Нет, он уверен, что она дома.

Но укрепившись в этой мысли, Хаус чувствует, как его размышения возвращаются к потенциальному негативному исходу этого визита.

Что, если она его не простит? Он не хочет задавать себе этот вопрос, но не может удержаться. Уже столько времени прошло (по крайней мере, по ощущениям) с тех пор, как они нормально разговаривали, что ему кажется, что ее злость стала непроходящей. Что если он попросит прощения, но это ничего не изменит?

Снова и снова он задумывается: а что она будет делать?

Когда он появляется у ее дома, ответ на вопрос напрашивается сам — игнорировать. Он стучит в дверь, звонит в звонок, но она не открывает.

Хаус знает, что она дома, потому что ее машина припаркована рядом. Так что ясно, что она его игнорирует.

Ну и ладно. Он знает, где она прячет запасные ключи, и входит сам.

Признаваясь сам себе, он понимает, что ей не понравится тот факт, что он к ней вломился. Но поскольку она хотела, чтобы он сделал первый шаг, он убеждает себя, что у нее нет права жаловаться на этот шаг.

Даже если он оказался выламыванием.

Как оказывается, ее в доме нет, и она вовсе не притаилась за углом со своими обвинениями. Конечно же, он ее ищет, но не находит ни ее, ни ребенка, но потом случайно выглядывает в окно кухни.

Он тут же замечает их возле одного из больших деревьев во дворе. Возможно, вспомнив, что грядет зима, Кадди решила взяться за листья. Она не видит, как он наблюдает за ней через окно, потому что стоит к нему спиной и сосредоточена наполовину на собирании листьев, а наполовину на Рейчел, которая носится вокруг как подорванная с листьями в руках.

Честно говоря, картина семейной идилии его немного оттолкнула, потому что, пусть он и смирился с тем, что Кадди стала матерью, для него все еще странно видеть ее... в этой роли. Обычно, когда он бывает здесь, Рейчел уже спит или собирается спать, или только просыпается. Она где-то рядом, но не совсем в сознании. И определенно, она не носится кругами, как сейчас, и, принимая во внимание то, что всю неделю Кадди была ужасно злой, даже странно видеть ее улыбающейся и смеющейся этим шалостям Рейчел.

На мгновение Хаус задумывается о том, что можно бы и подождать. Он знает, что Кадди проводит с дочерью меньше времени, чем ей бы хотелось. Она никогда этого не говорила, но он и сам видит, что она каждый раз думает об этом, когда ей приходится оставаться допоздна, каждый раз, когда он тому причина. А сейчас она выглядит такой счастливой с Рейчел, что ему не хочется мешать.

Он не хочет портить хорошее настроение.

Но... еще он знает, что слишком долго это откладывал. Просить прощения — это то, чего он делать не хочет, но он начинает понимать, что это неизбежный шаг, который он должен сделать. Кадди ни за что не начнет с ним что-то обсуждать, пока он не начнет, и даже пусть он и не жалеет о содеянном, он начинает сожалеть о том, как он это все провернул.

Почему он не мог просто соврать, а потом извиниться сразу же, как она узнала? Зачем он вместо этого стал защищать свои методы? Особенно после того, как он нес ей какой-то вздор о лжи, почему он решил игнорировать и насмехаться над ее чувствами?

Глядя на это все теперь, Хаус знает, что можно было избежать всей этой неприятности, если бы он просто притворился, что она права.

И он понимает, что так и есть. Если он позволит Кадди думать, что она права, все это может прекратиться. А он как раз этого и хочет, так ведь?

Он не совсем хочет, чтобы она победила, но он хочет перестать быть с ней в контрах. Он хочет, чтобы все вернулось на места и чтобы его женщина не смотрела на него так, будто бы он окончательно и бесповоротно ее предал.

И он знает, что ничего этого не будет, пока он не капитулирует.

Так что пока он не передумал, он открывает кухонную дверь, которая ведет на задний двор.

Она не слышит и не видит его. Он это понял по тому, как она подпрыгивает, услышав его голос.

— Прости, — он надеется, что слова получились искренними, но он не уверен.

Медленно повернувшись, она тут же глядит ему в глаза. Он решает, что его попытка быть честным частично провалилась, потому что она смотрит на него так, как будто ждет подвоха.

Он хочет добавить «Я серьезно», но передумывает. Если настаивать на том, чтобы она поверила, можно добиться обратного результата.

— Правда, — это должно быть вопросом, но она настолько сомневается, думает он, что получилось просто утверждение.

Хаус окрывает рот, чтобы ответить, но тут встревает Рейчел:

— Привет.

Добавлено (23.01.2012, 17:53)
---------------------------------------------
В ее голосе неуверенность, и ему забавно обнаружить собственные чувства в словах двухлетки.

И в глазах тоже, замечает он.

Глядя на нее, до пояса зарытую в опавших листях, он видит на лице взволнованное выражение. Ее круглые глаза широко раскрыты и выжидающе уставились на него.

Яблоко от яблони, с горечью думает он.

— Привет, — отвечает он, пытаясь быть настолько милым, насколько может. Вообще-то, он не с ней хочет поговорить, но он знает, что Кадди за ними внимательно наблюдает.

К счастью, в этот момент где-то в ветвях дерева громко защебетала овсянка, и внимание Рейчел тут же перекидывается на ярко-красную птицу, которая исключает возможность того, что на него свалится птичий помет. Что до него, так в эту секунду, он готов принять этот помет на себя вместо ребенка.

Так просто проще, правда.

— Видишь птичку? — сладко спрашивает Кадди, наклоняясь к дочери, но Рейчел просто выворачивается от ее руки.

Хаус видит мимолетную боль, промелькнувшую на ее лице, когда она снова распрямляется. Конечно же, он притворяется, что ничего не видел, и делает вид, что очень заинтересован восторженной реакцией Рейчел на птицу. Потому что в чем он уверен, так это в том, что Кадди не потерпит, чтобы ее чувства стали предметом обсуждения.

Не тогда, когда она и так на него злится.

Так что вместо того, чтобы наломать еще больше дров, он просто ждет, когда она заговорит. А поскольку она сосредотачивается на его ошибках, долго ждать не приходится.

— Я ушла с работы пораньше, чтобы тебя не видеть, — она снова начинает сгребать листья, яростно шагая — настолько, что листья, которые она пытается собрать, снова разлетаются. Но она едва замечает яркое конфетти позади себя. — Зачем ты пришел?

Он пожимает плечами.

— Попросить прощения.

— Ясно. — Она отворачивается от него, чтобы оттащить Рейчел от ствола дерева. — Не надо лезть на дерево...

— Нет! — хнычет Рейчел.

— А тебе не пора идти баиньки? — это звучит как вопрос и как угроза. Рейчел это знает, потому что тут же мотает головой. — Тогда не пытайся влезть на дерево, — строго произносит Кадди, тихонько отводя дочь обратно к куче листьев, с которыми она играла, когда заявился Хаус.

Но Рейчел уже больше не интересно. Она остается там, где ей сказала Кадди, но не играет. Она просто с надутым видом смотрит на листья.

Но, очевидно, Кадди это устраивает.

Снова обращаясь к нему, она объясняет:

— Думаю, она еще не пойдет спать. Она проснулась, когда я...

Она замолкает, вероятно, чувствуя, что слишком много говорит или что ему до лампочки, и поэтому она меняет тему. К несчастью, возвращается ее гнев.

— Так значит, ты пришел просить прощения.

— Вообще-то, — исправляет он. — Я уже попросил.

— А зачем? — Она не дает ему ответить на вопрос, не сразу, по крайней мере. — Рука устала?

— Я думал, что так задумано изначально, что они, — он указывает на ее грудь, затем, указывая пониже пояса, продолжает: — и она всегда лучше этого. — Он поднимает вверх руку, и краем глаза видит, что Рейчел повторяет его жест.

— Так значит, ты пришел, чтобы... — она делает паузу и продолжает тише: — ...заняться сексом.

Хаусу хочется заметить, что после недели воздержания, не только ему одному нужно что-то большее, чем мастурбация. Она, естественно, станет отрицать. Она устроила этот несчастный целибат, поэтому она ни за что не позволит себе его закончить самой или даже признать, что это просто ужасно.

И поэтому он передумывает швырять ей в лицо ее собственное желание. Она ни за что не признается, и более того, обозлится еще больше. Поэтому он мотает головой и произносит:

— Нет.

Но потом поддается соблазну и добавляет: — Но если тебя это интересует...

Она бросает грабли на землю и скрещивает руки на груди:

— Пока ты не...

— Извинюсь? Это я уже сделал.

— Почему?

Вопрос хватает его врасплох. На такие вещи Уилсон умеет тактично отвечать, но Хаус и понятия не имеет, что говорить. С его точки зрения, он не может дать ни одного ответа, который бы ее не вывел из себя.

Но она все равно злится. «Почему?»

— Почему я прошу прощения? — переспрашивет он, будто бы не так понял. По правде сказать, он просто пытается выиграть время.

Кадди невесело смеется над его вопросом, и одно это заставляет его чувствовать себя так, будто он уже ляпнул что-то не то.

— Ты все еще не понимаешь, — говорит она, печально качая головой.

Первое побуждение — сказать, что он понимает. Его беседы с Уилсоном дали ему кое-какое понятие, о логике, которую она могла бы принять. Но Хаус уверен, что она достаточно умна, чтобы понять, что он делает. И даже если и нет, он был так же уверен, что если он будет прокладывать себе путь таким образом, то ему же выйдет боком. Он убежден, что идти по легкому пути гарантированно приведет его к тому, что он и в будущем повторит свою очевидную ошибку.

Боясь этого, он тем не менее знает, что должен сказать ей правду. Он не хочет признавать, что понятия не имеет, почему она так расстроена, но это — единственный путь.

— Я... не понимаю, — медленно и тихо признается он.

Она тут же отвечает.

— Тогда уходи, — она насмешливо улыбается. — И можешь вернуться, когда поймешь.

Но он не двигается с места.

Он не уйдет.

— Зачем ты это делаешь? — любопытствует он.

Вдруг до него доходит, что в этом еще меньше смысла, чем он думал. Все это время он был сосредоточен на том, настолько глупо с ее стороны злиться на него. Теперь же... теперь он начинает понимать, что тут вообще нет никакого смысла.

Она настолько обозлена, что даже не может детально объяснить, что он сделал не так?

Бред какой-то.

Совершенный.

— Ты злилась на меня всю неделю, но ты не собираешься мне сказать...

— Я не должна тебе ничего говорить, — Кадди говорит будто с пережатым горлом. — Ты должен был знать...

— Что? — совершенно растерянно спрашивает он. — Что я должен знать? Что может быть настолько очевидным, что ты даже с Уилсоном об этом не говоришь?

Она нервно переступает с ноги на ногу, и, чувствуя что она колеблется, он делает шаг ближе к ней.

— Я могу попросить прощения, — ласково говорит он ей. — Но это не будет иметь совершенно никакого значения, пока ты не объяснишь, что тебя беспокоит.

Он видит, как шевелятся мышцы на ее шее, когда она сглатывает ком, подступивший к горлу.

— Ты мне солгал.

— Я тебе и раньше лгал, — Хаус не хотел быть жестоким, но ведь это правда. И он чувствует, что должен акцентировать это, потому что часть его не понимает, чем именно эта ложь отличается от других.

Но Кадди все равно хочет указать на различия.

— Да. Но тогда мы не спали вместе.

— Я не лгал тебе, как своей женщине. Я солгал начальнице.

Как только слова слетели с его губ, он вдруг задумался, почему, чем чаще он это говорит, тем неубедительнее это звучит. Наверное, потому, что это тоже ложь, думает он, и не очень-то хорошая.

И конечно же, в нее Кадди тоже не верит, по крайней мере, пока. Поэтому он говорит:

— Только не говори, что ты не можешь это отделить. Конечно же, можешь. Просто ты...

— Тут нечего отделять, Хаус, — раздраженно бросает она. — Ты солгал мне, чтобы получить мою подпись. А потом ты продолжал лгать.

Хаус бросает взгляд на Рейчел, которая внимательно за ними наблюдает. Ему не кажется, что она расстроена или злится. Но так же, как она смотрела на птицу, теперь она смотрит на них, с тем же интересом. И пусть даже она не понимает и половины из того, что они говорят, ему все равно как-то не ловко из-за того, что их разговор происходит при свидетелях.

Конечно же, ему хватает ума не потребовать увести ребенка. Если Кадди ее не замечает, он ничего не скажет. А если она заметила Рейчел, он не собирается заострять на этом внимание, потому что не хочет, чтобы Кадди упрекала его за то, что он выставляет ребенка, чтобы можно было обвинить ее в том, что она плохая мать.

Как бы между прочим, он понимает безумность этой мысли, и поэтому не сомневается, что Кадди именно так себя и чувствует. Он не хочет называть ее сумасшедшей (в конце концов, кто он, чтобы судить?), но эта беседа точно ненормальная. И он знает, что впутывание сюда Рейчел только усилит начинающуюся головную боль.

Прижав руку ко лбу, он громко вздыхает. Может быть, Уилсон был не прав, думает он. Понятное дело, что не будет так просто — пришел, извинился и получил прощение. Эта беседа кажется чрезмерно запутанной, и чем дольше он пытается участвовать в ней, тем больше он сожалеет об этом и тем дальше кажется примирительный секс.

Тем не менее, он думает, что ему уже не выбраться отсюда.

— Да, — наконец признается он. — Зачем мне было говорить тебе правду? — задает он искренний вопрос. — Если бы я тебе сказал...

— Значит, ты просто пытался меня защитить, — иронично перебивает она. — Как мило.

Он склоняет голову набок.

— Ты думаешь, что я вру про свои причины?

Кадди задумчиво облизывает губы. К его неудаче, это всего лишь напоминание о том, как сильно ему не хватает ее в постели. Боже, он скучает по ее рту, ее языку, ее...

Он вдруг обрывает себя на середине мысли. Нельзя казаться таким отвлеченным, нельзя, чтобы Кадди заметила.

— Я думаю... что у тебя было достаточно доказательств, чтобы попросить меня одобрить твое решение.

— Я же просил и...

— Я имею ввиду, после того, как ты получил кровь сенатора, — она закатывает глаза.

— А, — Хаус медленно начинает вспоминать события того дня. После еще двух серьезных дел не так-то легко вспомнить детали дела того пациента, чье имя он уже благополучно забыл.

Он она облегчает ему задачу, повторяя все его шаги.

— Я сказала, что мне нужны доказательства. Ты же не думаешь, что найти сексуального партнера пациента или того с кем он вместе ширялся, у которого обнаружился гепатит С, является достаточным доказательством?

Часть его видит логику. Остальная часть отказывается признавать, что он, возможно, ошибся, и упрямо продолжает настаивать:

— Да, это было доказательством, но ты же не собираешься сейчас утверждать, что этого доказательства было бы достаточно тебе.

— Я не требую от тебя ничего кроме доказательств, — недоуменно произносит она. — Я пытаюсь тебе объяснить, что перечень симптомов и другой человек, страдающий от такой же болезни, это не доказательство.

Хаус не отвечает, потому что знает, что может опровергнуть ее слова.

— Посмотри на нашу историю. Ты знаешь, что я соглашалась на твои действия и при еще более меньшей информации, — ее голос тих, но строг, натянут, но не переполнен эмоциями. — И я подписывалась под лечениями, которые были еще более опасны для пациента, чем это.

Он пожимает плечами.

— Наверное, это правда, но я...

— Хотел впечатлить интерна, — говорит она.

— Я собирался сказать «провел оценку», но у обеих фраз смысл один и тот же, да. — При всей честности, ему хочется смеяться над ее заявлением, но он сдерживается. — Я не встаю в позу. Если ты помнишь, мне не нравится Emineminem. — Он замолкает и качает головой. — Должно быть для нее какое-то название получше.

— Тебе она не нравится, потому что она честная. — Он не спорит. — Поэтому ты использовал меня, чтобы доказать свое мнение. Ты выставил меня идиоткой, чтобы...

— Так вот в чем дело! — перебивает Хаус, наконец поняв, в чем ее проблема. — Тебе неловко, что ты выглядела дурой перед...

— Мне не неловко. — Но, кажется, даже она поняла, насколько это невероятно звучит, потому что она тут же сглатывает и признается: — Ну... немного.

Он ничего не говорит. Кроме того, что он уверен, что она хочет сказать еще что-то, он удивлет, что она вообще признала такую вещь. Но с другой стороны, принимая во внимание то, что она всю неделю избегала этого признания, он делает вывод, что она решила, что другого пути нет.

— Ты заставил меня думать, что будешь со мной считаться не потому, что спишь со мной, а потому, что я права. А потом ты даже после окончания дела не сообщаешь мне правду. И я узнаю о твоей лжи от других.

В ее голосе столько боли, что он не может даже набраться смелости спросить ее, кто же теперь встает в позу. Часть его очень хочет это сказать. Он не идеален, не может перестать выдумывать ехидные реплики.

Но он ничего не скажет.

Пусть ему легко приходят в голову такие мысли, но он не бросит их в нее. Он не может, только не тогда, когда он ее так сильно обидел.

— Прости, — искренне произносит он.

И он говорит именно то, что думает. Он продолжал лгать, только чтобы не сделать ей больно, но теперь он видит в ее печальном взгляде и в словах, что ложь сделала именно это: причинила ей боль. То, чего он делать не хотел, он все же сделал. И извиняясь прежде, он не был столь искренним потому, что еще никогда в своей жизни он не чувствовал такого раскаяния.

Но Кадди не так-то легко смягчить.

— И тебе понадобилась неделя, чтобы осознать все.

Снова боль пронизывает ее слова. То, что она права, заставляет его чувствовать себя еще хуже и думать, почему же он сразу не извинился.

— Я понимаю, что нам нужно... противостоять на работе, — признает она и вздрагивает, но он решает, что это не из-за прохладного воздуха. — Я просто хотела услышать, что тебе было тяжело мне врать.

— Было, — честно признается он, но тут же понимает, что она ему не поверит, особенно после недели без извинений, и особенно после того, как она сама ему эти слова навязала.

— Я думаю, что ты понял, что я расстроюсь, если узнаю.

— Я ж ведь не ошибся, а?

Она пропускает замечание мимо ушей.

— Но я ни на секунду не верю, что ты собирался рассказать мне, что будешь брать кровь у сенатора.

Сначала он не понимает, к чему она клонит, что пытается сказать.

— Ты думал о последствиях того, что я узнаю о твоей лжи, — объясняет она, и видно, что она с трудом остается спокойной. — Но все это время ты знал, что будешь лгать.

— Это не правда, — тихо говорит он.

Она безрадостно улыбается.

— Я тебя знаю. Ты взвесил возможные варианты: лгать мне или дать пациенту умереть.

— Да.

— Я к тому и веду, Хаус. Ты даже не допускал мысли, что я могу тебе помочь. До тебя не доходит, что ты можешь мне доверять.

— Я тебе доверяю, — настаивает он.

Она непреклонна.

— Мы спим вместе, но тебе и в голову не приходит, что твои решения отражаются на мне. — Она резко поднимает руку, требуя, чтобы он молчал. — Не отрицай. Ты врал мне про кровь. Ты не рассказывал мне правды, пока я тебя не поймала. Ты действуешь так, будто считаешь, что тебе позволено мне лгать, и даже не задумываешься, что я при этом чувствую, до тех пор, пока тебя лучший друг не ткнет носом.

— Уилсон не...

— Потом ты идешь в комнату, зараженную, как ты думаешь, оспой. Ты практически совершаешь самоубийство, а я должна на это смотреть, и после всего ты делаешь заключение... какое? Что я ненормальная, что злюсь на тебя? Что у меня проблема? — она вздымает руки к небу. — Наверное, да. Потому что я связалась с мужчиной, который разделяет свою жизнь на части, когда я важна для него и когда не важна.

Всего за несколько секунд она обрушила на него все, что держала в себе, но кажется, чтобы переварить все это, ему понадобились часы. По правде говоря, пауза продлилась всего минуту, но каждая секунда казалась огромной, длинной и тяжелой, пока он пытается найти слова для ответа.

Очевидно, он хочет сказать ей, что она не права. Он хочет отрицать все, что она сказала. Но его губы и язык отказываются слушаться. Со стороны слышится шорох листьев, в которых валяется Рейчел, но он не говорит ни слова.

Сейчас больше, чем когда-либо, он должен не облажаться, он это понимает. Но найти верные слова труднее всего на свете. И если он начнет говорить, то только потому, что Кадди ускользает от него, а не потому, что он знает, что сказать.

— Я не хотел причинить тебе боль. Наверное, кажется, что хотел, но я не пытался избавиться от тебя таким способом, — его слова настолько же искренни насколько и неуклюжи. — Я не пытаюсь этого добиться.

Добавлено (23.01.2012, 17:53)
---------------------------------------------
Кадди грустно кивает.

— Я знаю. — Она глядит на Рейчел и говорит: — В том-то и проблема, что ты даже не осознаешь, что делаешь именно это.

— Наверное, так и есть, — бормочет он. Она права. Он знает, что она права, но тем не менее, ему трудно признать, что он портит их отношения.

Такие ситуации для него кажутся легче, когда она совершила ошибку. Но все же он говорит:

— Я... не привык считаться еще с кем-то.

— Я знаю, — сочувственно отвечает она, наконец поднимая на него глаза. — Но как ты и говорил: если мы хотим, чтобы у нас получилось, так нельзя. Ты не можешь решать, когда у меня есть право быть в твоей жизни, а когда — нет. Либо я твоя женщина, либо нет.

Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но она не дает ему такой возможности, потому что добавляет:

— Я знаю, что ты снова будешь лгать. Я знаю, что ты опять будешь подвергать себя опасности. Ты по-другому не можешь.

Нравится это ему или нет, но это так.

— Скорее всего.

— Я знаю, что это не изменится. Ты не можешь это изменить. Ты не хочешь. Просто... — На секунду она замолкает. Вероятно, не только ему трудно подобрать слова. Но затем она поднимает белый флаг, говоря: — Считайся со мной, и попытайся не быть сволочью в следующий раз.

Хаус ошарашен.

— И всё? — он в неверии моргает, потому что это не может быть конец.

— Да.

— Ты дулась и не двала мне работать всю неделю, а мораль всей истории — «Не будь сволочью»?

Она пожимает плечами.

— Ну да.

Он видит, что ее хорошее настроение возвращается, но он не готов оставить эту тему.

— Нет, правда? Неделю?

— После оспы, ты должен был пострадать.

На этот раз ее слова, впервые за время, показавшееся ему вечностью, сопровождаются нахальной улыбкой.

***

Добавлено (23.01.2012, 17:54)
---------------------------------------------
Когда его язык соприкасается с ее, из ее горла вырыватеся громкий хрип, и напрочь пропадает возможность сказать ему, что она по нему не скучала. До этого он, может быть, и поверил бы, но теперь его ничто не убедит в этом. Кадди получает огромное удовольствие.

Но она и не жалуется. Она с радостью сообщит ему, как сильно скучала по нему, если это будет означать, что он продолжит то, что он делает. В этот момент его большой палец касается ее клитора, и она издает одобряющий стон. Да, она с удовольствием заплатит цену, потому что очень мало может сравниться с тем, что он делает.

Его голова между ее бедер, его язык прижимается к сокращающимся мышцам. Одна его рука прижата к ее горячему центру, а другая нежно ласкает ее ногу.

И он не прекращает. Его дыхание горячее и затрудненное. Его щетина, длиннее, чем на привыкла, царапает ее. И где-то между возбуждением и его бесконечным прикосновением, Кадди чувствует, как превращается в лужицу желания.

Ее кровь течет по жилам, как нагретая патока — горячая и густая, наполненная сладостью, которую может сотворить только ее любовь к нему. От желания у нее кружится голова, напрягаются мышцы и нервный сгусток начинает ритмично пульсировать.

Отпустив простыни, она тянется к нему. Ее пальцы перебирают его волосы.

— Не останавливайся, — хрипло шепчет она.

Но он останавливается. Смотрит на нее в грустном замешательстве. В ее соках на его губах отражаются лучики света, и он спрашивает:

— Неделю?

Она сильнее хватает его волосы.

— Весь смысл орального секса в том, чтобы твой рот нашел занятие получше.

Он втягивается в ее игру. Его тело медленно скользит вдоль нее. Он целует ее плоский живот, округлость груди, горячий сосок, и между поцелуями продолжает говорить:

— Да... и представь... сколько раз мы... могли бы сделать это... за ту неделю.

Когда он оказывается лицом к лицу с ней, она раздвигает ноги, чтобы принять его. Он разгорячен так же, как и она, и без слов он толчком проникает в нее.

И в этот раз стонет не только она.

— Боже, — громко произносит он.

Кадди ничего не отвечает. Она стиснула зубы, и ей не кажется, что она должна что-то говорить. В ту секунду, когда он оказывается внутри нее, всё, чего она хочет, это сосредоточиться на этом чувстве — это теплой, тяжелой наполненности, которая ощущается в ее теле, когда они вместе.

Он немного меняет положение, опираясь локтем на ее подушку, и этого небольшого перемещения достаточно, чтобы пот выступил у нее между пальцев.

Без промедления и размышления она произносит:

— Я так хочу тебя.

Он довольно улыбается, целуя ее, и начинает двигаться. Она задыхается, не в силах контролировать собственное тело, когда он касается ее связки нервов.

Его влажное и тяжелое дыхание касается ее кожи. И опять он чуть ни поритит все, говоря:

— Неделя?

— Заткнись. — Слова вылетают вместе с выдохом, и хотя часть ее раздражена, другая ее часть просто хочет его и больше ничего.

Но в то же время она понимает, что он никогда не будет ее слушать, пока она не объяснит еще яснее, поэтому через секунду она безразличным голосом добавляет:

— Не думала, что у тебя это займет столько времени.

Он совершает резкий, как в наказание, толчок. Звук влажного удара и ее стон наполняют комнату.

Она не хочет так громко кричать, особенно, когда Рейчел спит в соседней комнате, но Кадди ничего с собой не может поделать. Неделя — это много. И особенно из-за того, что они всю неделю

Ramon: Faith is not a disease.
House: No, of course not. On the other hand, it is communicable, and it kills a lot of people.