Первая публикация перевода- Хью Лори - русское сообщество

 

Хью Лори, добро пожаловать в эфир Fresh Air. Мне нравится, что даже в тюрьме вы лечите пациентов и называете людей «идиотами».
Я называю людей «идиотами», где это только возможно, да. (с американским акцентом)

Кажется странным - уверена, в Америке все вам это говорят - странно слушать ваш собственный голос, потому что я так привыкла слышать вас в «Хаусе» с американским акцентом. Когда я впервые услышала ваш собственный голос, я просто ушам не поверила.
Что ж, спасибо. Полагаю, это хорошо, но - да. Сейчас я уже не играю Хауса, так что я одет как англичанин, говорю как англичанин и ношу котелок, если это кого-то интересует, и зонтик с оборкой. Да, здорово иметь выходной время от времени.

Если бы вы захотели дать интервью с американским акцентом – но я не предлагаю вам это - вы могли бы? Владеете ли вы американским акцентом так хорошо, чтобы побеседовать экспромтом?
Думаю, владею. Но мне нужны запасные варианты на экстренный случай. Если я вижу, что в разговоре приближается слово, которое, как мне известно, я не могу произнести, как следует, я должен очень, очень быстро найти ему альтернативу. Я недавно читал, что заики, люди, которые запинаются и заикаются, используют – вынуждены использовать – такой же механизм, когда понимают, что сейчас нужно будет произнести какое-то проблематичное слово, и они вынуждены подбирать три-четыре альтернативы для него, чтобы выразить мысль, если это не получается сразу. И мне приходится делать то же самое, если я импровизирую.

Есть ли определенные слова, о которые вы наверняка споткнетесь в американском акценте?
Да. Я не могу произнести «Нью-Йорк». Поэтому я туда не езжу.

Потому что я бы произнесла это, как «Ну-у-у-Йорк», а не «Нью-ю-ю-Йорк».
Да. Не знаю, дело ли тут в «Нью», или в «Йорке», или в них обоих. Не знаю, в чем дело, но это просто до смерти меня пугает. Так что я не могу произнести это и не езжу туда. «Убийство» (murder) я не могу произнести – и не совершаю его. Я стремлюсь избегать убийства. Что еще? Судебные постановления (сourt orders). Я не выношу их и не получаю, потому что они тоже пугают меня до смерти. Полагаю, все дело в «R». «R» - проблемные буквы. Но я на самом деле обнаружил, что… не могу придумать ни единого слова или даже слога, который и впрямь звучал бы одинаково в английском и американском акцентах.

Вы режиссируете эпизод «Хауса», который покажут на следующей неделе. Это уже второй раз, когда вы снимали серию. Почему вам хочется снимать их?
Ну, режиссура – это лучшая из работ. Я действительно не понимаю, почему каждый не хочет быть режиссером. Это совершенно очаровательное сочетание необходимых умений и заданных головоломок на всех возможных уровнях: эмоциональном, практическом, техническом. Она требует столь широкого круга навыков – я нахожу это абсолютно захватывающим. И единственное, что удерживало меня, - так это то, что я… Это, разумеется, беспокойство, что это поставит под угрозу мою способность выполнять свою основную работу, которая заключается в том, чтобы играть Хауса.

Снимаете ли вы себя как-то не так, как остальные режиссеры? Есть что-то особенное, что вы делаете под собственной режиссурой?
Нет. Ну, обычно, полагаю, я как актер в таких случаях расплачиваюсь за задержку времени на съемках. Тогда как я могу потребовать у другого режиссера: мне не кажется… я чувствую, что мне нужно больше времени, чтобы сделать это еще раз, и еще, и еще. Когда же я снимаю и должен поглядывать на часы, я не дам себе этого времени. Я посмотрю, получится ли у меня правильно сделать это с одного раза, может быть, с двух, а потом нам приходится двигаться дальше, потому что мне нужно… я хочу посвятить время чему-то еще. Так что я в некотором смысле обсчитываю себя. Но в то же время я уступаю другим. Знаете, если я снимаю сцену с Робертом Шоном Леонардом – человеком, в чьи руки я бы доверил свою жизнь – что я практически и делал порой. И я говорил ему: «Знаешь, по-моему, это ты сыграл хорошо». А он уверенно отвечал: «Нет, не совсем» или же соглашался: «Знаешь, здорово вышло! Это получилось». Так что я уступаю окружающим. Это фантастическая команда, и я полностью им доверяю.

Итак, «Хаус» завершается в конце 8-го сезона. Почему он заканчивается, и имели ли вы право голоса в этом решении?
Да, я имел право голоса, хотя на самом деле до этого никогда не доходит – знаете, до момента «камень, ножницы, бумага». Это было неким консенсусом, к которому мы направили наш курс. Мне недавно пришло в голову: полагаю, одна из проблем – в том, что персонаж по своей сущности настолько саморазрушителен, вплоть до того, чтобы практически способен убить себя. Человек не может… персонаж - художественный персонаж – не может выдерживать это суицидальное напряжение бесконечно. Нельзя, чтобы человек вечно стоял на оконном карнизе, угрожая спрыгнуть. В какой-то момент ему придется или спрыгнуть, или же забраться назад в помещение, потому что толпа внизу, которая подстегивает его либо прыгнуть, либо нет, в конечном счете, потеряет интерес. И я думаю, это оттого, что напряжение, в конце концов, должно рассеяться. И в действительности, момент, когда мы собираемся расстаться с сериалом, – это Гамлетовский момент, «быть или не быть», это когда Хаус решает, избрать ему жизнь или смерть. Но после того как это решение будет принято, – а я не скажу вам, каким оно будет! - после того, как оно будет принято, думаю, нам пора будет двигаться дальше. Я считаю, это подходящее время.

О, так значит, Хаусу предстоит или покончить с жизнью, или смириться с ней такой, какой он ее знает…
Ой, я слишком много сказал?

… и, может быть, даже стать более радостным. Не, он не станет!
Верно. Что ж. Не знаю насчет «радостного» - он явно… для этого есть некоторые препятствия. Но, знаете, все относительно. Это - относительно радостный Хаус. Мне всегда нравилась определенная веселость этого персонажа. Я всегда считал, что где-то внутри у него сидит шаловливый ребенок, при всем его цинизме и сарказме. Мне кажется, там живет ребенок, который получает удовольствие от глупых каламбуров и проказ, от розыгрышей, от того, что…

Заставляет людей расшевелиться?
Да. И, знаете, это порой бывает несносным, но в чем-то… Я нахожу это порой довольно располагающим. Видеть, как человек, столь явного интеллекта, столь очевидно одаренный, ведет себя откровенно по-ребячески – я нахожу весьма располагающим.

Я старался, как только мог. Думаю, боль – это то, что чрезвычайно сложно прочувствовать точь-в-точь. И зачастую вы не помните собственную боль, знаете, момент, когда вы сломали ногу или обожглись, или, думаю, типичный пример, когда женщины говорят о родах, что память о боли тяжело воскресить в памяти и прочувствовать заново – к счастью. Но потом, конечно, это очень быстро отошло на второй план перед более насущными требованиями: как поставить сцену, что будет лучшим решением для кадра. И иногда, знаете, Хаусу было просто необходимо быть более проворным, чем в других случаях. Более важно с драматической точки зрения, чтобы он перескочил через стол с определенной ловкостью и живостью, невзирая на тот факт, что при этом он, по всей очевидности, волочил за собой сильно изувеченную ногу. Так что это - странная, постоянная, ежеминутная смесь в попытках рассудить, как достоверно, точно показать это - боль, от которой он страдает, - но в то же время и сыграть сцену наилучшим способом.

Какое влияние на ваш позвоночник и ногу оказало то, что вы так много хромали?
Я получил ужасные, ужасные повреждения, и пусть это будет моей вступительной речью на крупном судебном процессе, который я замышляю. Но выбранным мною в молодости видом спорта была гребля, или crew, как, думаю, вы это здесь называете. Я греб с веслом с одной стороны, что означает, что мое тело искривлялось в одном и том же направлении много, много тысяч раз за день, под нагрузкой, в течение около 15 лет. И, думаю, это придало мне некий перманентный изгиб. Однако я помню, когда я впервые снимался… я получил роль вне «Хауса», это был фильм «Короли улиц». И первая сцена, в которой я играл, как ни странно, разворачивалась в больнице. И вот режиссер скомандовал «мотор» - и я начал хромать. И, думаю, бòльшая проблема для меня теперь – это то, что у меня просто выработался рефлекс Павлова на камеры. Если я увижу камеру или если кто-то скажет «мотор», я начну хромать. Не думаю, что я уже смогу ходить ровно.

Я только надеюсь, что у вас есть хороший хиропрактик, чтобы исправить припадание на одну ногу в течение такого долгого времени.
Да, и, пожалуй, им придется попотеть.

Да. Я путешествую вместе со своим романом.

Мы отправили вам его по факсу, да.
Нет, я не ношу мой роман с собой повсюду. Думаю, это было бы надоедливо.

Просто на всякий случай. И должна сказать, просто чтобы подготовить слушателей, что в этом отрывке речь идет о по-настоящему огромном мужчине, который пытается сломать вашу руку, и он пытается сделать это очень, очень медленно, чтобы увеличить продолжительность боли и интенсивность вашей боли.
Клифф, мой однорукий инструктор по рукопашному бою (да да, знаю – с одной рукой учить этой самой рукопашности совсем не с руки, но в жизни случается еще и не такое), как то сказал, что боль – это то, что ты делаешь с собой сам. Другие люди проделывают с тобой самые разные вещи – бьют кулаком, колют ножом или пытаются сломать твою руку, – но производство боли целиком на твоей совести. «А потому, – вещал Клифф, когда-то проведший пару недель в Японии и поэтому считавший себя вправе сваливать подобную лабуду в разинутые рты доверчивых учеников, – в ваших силах остановить собственную боль». Три месяца спустя Клифф погиб в пьяной драке от руки пятидесятилетней вдовушки, и, похоже, вряд ли мне представится случай возразить ему.
Боль – это событие. Которое происходит с тобой и справляться с которым ты должен в одиночку – любыми доступными тебе способами.*

Итак, это был Хью Лори, читавший отрывок из своего романа 1996 г. «Торговец пушками». Знаете, слушая его и думая, сколько же боли все время чувствует Хаус, я заинтересовалась: а какую же самую сильную физическую боль вы когда-либо испытывали?
Когда мне было лет, думаю, десять, я сделал бензиновую бомбу. Ну, тогда я представлял… мой друг – нас было двое – мы представляли тогда себе это как коктейль Молотова. Это звучало так экзотически и захватывающе. Она сработала, горящий бензин пролился на меня и довольно сильно обжег мне ногу. А мой отец был врачом, и он лечил меня – он лечил меня, и это был один из тех редких случаев, когда он был начисто лишен сочувствия. Потому что, как мне кажется, его привела просто в ярость сама моя идея поиграть с горящим бензином – и это справедливая точка зрения. А я, помню, все вопил во все горло: «Больно! Больно!» А он сказал: «Да, оно и должно болеть». И этот урок я запомнил. Думаю, это была самая сильная боль, что я испытывал. Ожоги… как известно, ожоги могут вызывать боль крайне высокой степени, и это была самая сильная, что я помню. Существуют еще и другие виды боли. Полагаю, боль от гребли. Думаю, это то, чему ты преднамеренно подвергаешься, ты стараешься и даешь себе нагрузку, потому что чем больше ты можешь вытерпеть, тем дальше оторвешься от своего соперника. Вероятно, она идет второй в моем длиннющем списке боли.

Занятие греблей научило вас забывать о боли и просто фокусироваться на том, что вы хотите сделать?
Ммм… Я не знаю. Возможно, научило, или, возможно, у меня уже был такой слегка мазохистский склад ума, и, таким образом, это и приспособило меня к спорту. Потому что я… Я помню, как в школе я сидел в классе и, просто чтобы скоротать свободный часок, вызывал судороги в своих… Я и сегодня могу так делать, я могу вызывать судороги в своих ступнях и ногах – просто чтобы посмотреть, как долго смогу это выдержать. Не знаю, почему. Это довольно странно, не так ли?

Это очень, очень странно. Судороги в ступнях и ногах – это так неудобно.
Да. Ну, я могу… могу вызывать их – и вызываю.

Вы до сих пор так делаете?
Угу. Делаю.

Ого, это действительно странно, уж простите мои слова!
Да нет, это и правда немного странно. И иногда, если поблизости есть ведерко со льдом – а в жизни оно порой оказывается поблизости, - если я вижу ведерко со льдом, я испытываю довольно сильное искушение попытаться и посмотреть, могу ли я засунуть туда руку и засечь время по секундомеру.** У меня немного извращенная натура, как я упомянул ранее. Но я уверен, что, в конце концов, все будет хорошо.

Из-за того, что Хаус постоянно испытывает боль, у него возникли очень серьезные проблемы с зависимостью от викодина. Вы изучали воздействие викодина и какой эффект оказывает его длительное употребление?
Я изучал, какой эффект оказывает его краткосрочное употребление, и он был очень приятным. И, кстати, это было не в пределах границ США – я просто обозначу это предельно ясно. Но я принял его в развлекательных целях – ну, то есть, я не чувствовал боль, когда принимал его. Так что это, полагаю, считается как развлечение. А воздействие на тело совершенно другое, если ты не страдаешь от боли, так что я понимаю. Это просто такое приятное, едва уловимое ощущение, в высшей степени приятное и, как мне представляется, вызывающее быстрое привыкание. Но совсем другое дело, думаю, если ты мучаешься от ужасной боли и принимаешь его в целях обезболивания. Думаю, это действует совершенно по-другому. И, конечно же, эффект от долгосрочного употребления я, разумеется, не мог изучить его без того, чтобы причинить серьезный вред моим внутренним органам, так что…

Всегда есть интернет!
Хоть я и люблю свое ремесло, но не настолько сильно. Он есть, да, и есть много историй, которые можно рассказать. Но это – явно очень серьезная проблема в его жизни и в жизнях многих людей. Я хочу сказать, людей беспокоит возможность столкнуться с зависимостью от обезболивающих из-за самых обычных хирургических процедур. Кто-то может принять пару таблеток – и потом его жизнь никогда не будет прежней.

[…] Ваш отец – врач, или… я не совсем уверена, жив ли он еще…
Его уже нет в живых. Нет. И он был врачом.

Он был врачом.
Да.

Значит, он скончался до «Хауса»?
Да.

Вы думаете о нем, когда играете Хауса, раз вы росли с настоящим врачом?
Часто. Часто. Я думаю… ну, прежде всего, с большой нежностью, разумеется. Но я также думаю, что отец передал мне, завещал мне огромное почтение к медицинской науке. Он был настолько противоположен Хаусу по личностным качествам, насколько вообще можно представить. Он был самым вежливым, и мягким, и легким в общении из людей и пошел бы на очень многое, чтобы его пациенты чувствовали, что о них заботятся, их слушают, им сопереживают. И, возможно, поведение Хауса его в чем-то бы ужаснуло, но в то же время он почувствовал бы некую суровую честность в отношении медицинской и психологической правды, в том, что есть определенные вещи… Нужно смиряться перед лицом фактов.

 

А он был не из тех, кто позволил бы чувству заслонить суть вопроса. И если нужно было сказать правду, он бы сказал ее. И он бы одобрил, я думаю, он бы одобрил научное мужество Хауса, если не его социальные навыки. Думаю, он бы одобрил какие-то черты Хауса. Как, мне кажется, на самом деле одобряют многие из докторов. Я думаю… Некоторые, конечно же, считают, что Хаус испортил им репутацию, но большинство, мне кажется, считает: «Что ж, да: это как раз то, что временами нам хочется сказать. Или то, что мы чувствуем, но не можем сказать, потому что стеснены возможностью получить судебный иск или удар по лицу или еще что». Но порой пациенты могут довести до полного безумия тем, как утаивают информацию, или не хотят принимать выписанные им препараты, или не следуют данным рекомендациям. Подобными вещами.

Так каким же было ваше прослушивание, когда вы проходили пробы, чтобы сыграть Хауса?
Ну, это один из тех очень редких случаев, когда я действительно получил роль через прослушивание. Мне не удаются прослушивания. Но это была роль, которую… Я знал, пусть даже у меня на руках и была лишь пара сцен, я чувствовал, что в этом что-то было, что-то весьма значительное, и я хотел сделать это хорошо. И очень усердно работал над этим. Я приехал в Лос-Анджелес, забронировал номер в гостинице и расхаживал в нем туда-сюда несколько дней, просто репетируя эти две сцены снова и снова, и снова и снова и приноравливаясь.

 

Потому что я решительно настроился на то, что это не будет одним из тех прослушиваний, откуда я выхожу, хлопаю себя по лбу и говорю: «Черт возьми, почему я так сделал?!» Я хотел… я хотел сделать то, что хотел, и, по крайней мере, выйти и сказать: «Что ж, вот как, я считаю, это должно быть, и если им это не нравится – это их дело, но, во всяком случае, я сделал то, что хотел». Поэтому я попытался купить трость. Вы не можете, разумеется, купить трость в Лос-Анджелесе, потому что в них есть намек на смертность, а трость… Как ни странно, вы можете купить зонт, который, казалось бы, еще меньше подходит Лос-Анджелесу, но его я купил. Я купил зонт и использовал его как трость. И я прихрамывал туда-сюда в своем номере целыми днями до тех пор, пока не понял, что, как бы я ни был напуган, они не смогут… меня не собьешь с того курса, которым я хотел это пройти. Я… Я, так сказать, дорепетировался до изнеможения.

А знаете, я слушала ваш голос. Мы начали с разговора о том, насколько удивительно было, когда я впервые услышала ваш собственный британский голос. Знаете, мы так привыкли слышать вас в «Хаусе» с американским акцентом. Но, знаете, пока вы говорили, одно из того, что я заметила насчет вашего голоса, - это то, что, мне кажется, он вроде… что он выше Хаусовского и Хаусовский голос переходит в более гортанный, чем ваш. Можете рассказать о выработке голоса для Хауса, и говорили ли вы так на прослушивании?
Думаю, я говорил так на прослушивании. Хотя я заметил, что тон очень различался в проигранных вами отрывках, которые разделяют 8 лет. Ну, голос получился как некое последствие моей попытки расслабиться. Большая западня для не-американских актеров, пытающихся играть американцев, как мне кажется, - начать думать об американистости как о характеристике. Она ею не является. Это не более черта характера, чем… чем рост. Это всего лишь физический факт, и больше в этом ничего нет, она ничего не говорит о психологии характера. И, следовательно, вы не должны позволить ей заглушить характер. И походка… Я хочу сказать, «я сейчас пройдусь так по-американски» - это же абсурд.

 

Поэтому я намеренно и сознательно приложил все усилия, чтобы расслабиться и не выдавливать из себя акцент. И результатом, думаю, было то, что тон голоса понизился. Не потому, что я хотел, чтобы он понизился, но, как мне кажется, когда я перестал выдавливать акцент, так просто вышло, и довольно скоро это как-то… это как-то прилипло ко мне. Он немного изменяется, поскольку, думаю, сам сериал изменяется сильно. Одно из того, что мне всегда нравилось в «Хаусе», - это то, что он очень быстро перескакивает по оттенкам тонов. И, знаете, голос должен следовать за этим в определенной степени.

Знаете, что касается «Хауса», то, как вы озвучиваете его голос – это…знаете, это звучит так, словно большинство его диалогов он бормочет вполголоса или произносит сквозь зубы, словно ремарку в сторону – даже когда на самом деле это адресовано другим. Но иногда это действительно ремарка в сторону, просто очень саркастическая ремарка, которую все слышат, потому что...
Верно.

Ну, это, конечно, нечто вроде танца, который вы совершаете с вашим звукооператором. Вы должны знать, что звукооператор работает на той же - буквально на той же длине волны, что и ваш радиопередатчик, но также и на своего рода художественной длине волны. Они очень, очень хороши в своем деле. И это хорошее сотрудничество: им нужно знать, как вы собираетесь поставить свой голос, и вы вдвоем действительно работаете вместе.

Но просто чтобы показать, как вы понижаете голос и делаете его как бы немного более гортанным для роли…
Ну, полагаю, когда я действительно расслаблен и не пытаюсь… вообще, «действительно» («really») – одно из слов, одно из моих своего рода разогревочных американских слов, потому что там есть «R» и «L». А «R» и «L» - это… эти двое – демоны-близнецы для всякого, кто пытается изобразить американский акцент. И да, когда я начинаю делать это, единственно возможный способ – это просто позволить моему горлу двигаться свободно и как-то упорядочить все внутри. Не знаю, почему. Но полагаю… это казалось каким-то подходящим для Хауса. Я чувствовал, что это правильно. Я чувствовал, что у него есть некая уверенность – физическая уверенность и физическая власть, что означало, что ему в любом случае никогда не было необходимости быть крикливым. Вообще-то я недавно подумал, что за 8 лет и 180 серий, что мы сняли, я могу вспомнить около 4 случаев, когда Хаус действительно умышленно повышал голос. В нем не было ничего крикливого. У него была некая физическая уверенность и физическое… он занимал физическое пространство весьма… весьма устойчивым и уверенным образом.

[…] Если вы только что присоединились к нам, мой гость – Хью Лори, звезда «Хауса». А на следующей неделе он снимает эпизод. Итак, давайте поговорим немного о ваших британских комедиях. В конце 80-х – думаю, это было в конце 80-х – вы снялись в сериале «Черная Гадюка», это комедийный сериал, и каждый из сезонов охватывал разный исторический период.
Да.

Итак, я хочу проиграть отрывок из «Черной Гадюки». Это сцена, в которой вы играете Принца Регента, так что вы как бы наследник престола. А Блэкэддер здесь – ваш дворецкий, которого играет Роуэн Аткинсон. И вы действительно одеты, как… думаю, «франт» – это слово из подходящей эпохи, чтобы употребить тут.
Да.

[Звучит отрывок из Черной Гадюки, сцена, где Принц рассказывает Блэкэддеру о вечере, проведенном в обществе племянниц герцога Веллингтона.]

Да, это правда. Они почти так далеки, как только возможно, за исключением того, что это стало общей – или, может быть, это всегда была общая с Хаусом тактика, стратегия, которую Хаус использовал, - демонстрировать бессодержательность доводов своих оппонентов, передразнивать то, что он…что в его глазах было глупостью с их стороны. Он паясничал, чтобы продемонстрировать, насколько абсурдны были их аргументы. И иногда я ловлю себя на том, что некоторым образом прибегаю к тому же идиотскому набору ноток, что и тогда, когда играл Принца Георга, потому что мне всегда казалось это весьма удобным для изображения глупых людей. Почему так - я не знаю. Но для меня это как-то естественно. Но это нечто, что делает также и Хаус, в саркастической манере. Он изображает глупца в саркастическом ключе и, думаю, делает это очень хорошо, делает это весьма успешно, одерживая верх в спорах.

Я читала, что вы любите мотоциклы.
Люблю. Я очень люблю их.

А это может быть рискованным предприятием. У вас, наверное, была пара-другая аварий?
Я… Мне трудно сказать, потому что, конечно, если я признаюсь, что падал, то страховая компания моего следующего – если он у меня когда-либо будет – работодателя начнет включать оговорки в мой контракт. Но нет, Терри, я никогда не падал с мотоцикла. Я считаю его в высшей степени безопасным и надежным транспортным средством. Позвольте сформулировать это таким образом.

И я также читала, что у вас были, знаете, приступы депрессии. Эти две вещи как-то связаны между собой? Может, высокая скорость, когда можешь по-настоящему прокатиться, как бы помогает как-то разогнать или заглушить депрессию?
Полагаю, это возможно. Я не думал об этом – об одном как противоядии от другого - я не задумывался об этом, но, полагаю, это может быть правдой. Это… ощущение воздуха, обдающего твое тело на высокой скорости. Нельзя не думать, что происходит некий очистительный процесс, что с вас все сметается – и это может включать мысли, переживания, знаете, тревоги, что вы могли чувствовать, - их просто практически буквально сдувает с вашего тела, и это… возможно… возможно, это хорошо. В этом может что-то быть.

Я должна вас спросить. Ранее вы говорили мне… Мы говорили о боли, и о боли Хауса, и о боли, что вы испытывали. Вы сказали, что иногда… что раньше – и сейчас – вы иногда вызываете судороги ступней и ног.
Да.

И я просто сижу и думаю: «Он мне этим морочит голову?» Вроде «Он действительно так делает, или это шутка?» Так что я должна…
Нет. Я правда, правда не морочу. Я мог бы… я мог бы сделать это для вас и сейчас.

Нет-нет, все в порядке.
Просто это не произвело бы отличного радио-эффекта, не думаю. Если бы я только не начал биться о стол в агонии. Тогда в этом был бы толк. Но нет, я действительно могу делать это в любой момент, и делаю. Действительно делаю. И - странное дело, но вы не можете делать это снова и снова. Если вы вызвали судороги в ступне или икре, вам придется потом… придется остановиться. Вы не можете делать так несколько рая подряд. У этого должна быть какая-то странная физиологическая причина. Так что у меня есть всего где-то четыре шанса в день сделать это, но я весьма часто их использую. И я как-то нормально это переношу. И это всего на несколько минут, и оно довольно… Я знаю, это звучит странно, не так ли?

Это странно. Что я могу сказать? Это странно!
Странно, не так ли? Да. Да. Возможно, мне следовало сказать, что я на самом деле морочу вам голову. Однако я не шучу, нет. Это правда. Это правда. Я не могу это объяснить. Просто одна их «тех вещей».

Итак, еще одно из ваших занятий – это исполнение музыки и игра на рояле и иногда на гитаре. Вы поете. Поэтому я хочу закончить передачу на «St. James Infirmary» из вашего недавнего альбома в стиле блюз и ритм-энд-блюз, «Let Them Talk». Просто расскажите нам немного о том, что эта песня значит для вас и о той игре на рояле, что вам нравится больше всего.
Ну, это - «St. James Infirmary» - это чудесная классическая старая композиция. Вообще-то она гораздо старше, чем версия Луи Армстронга, с любовью к которой я вырос. Есть теория, что она на самом деле произошла от старинной английской народной песни и что Сент-Джеймский госпиталь из названия на самом деле имеет отношение к тому, что сейчас является Сент-Джеймским дворцом, как ни странно. Не знаю, правда это или нет, тут тяжело сказать наверняка. Но я подумал, что это было бы весьма походящим для старинной английской народной песни – отправиться в Америку, быть переделанной и затем найти некий способ вернуться обратно.

Хорошо. Что ж, давайте послушаем ее. Хью Лори, большое вам спасибо, что побеседовали с нами, и удачи с завершением «Хауса» и с эпизодом, что вы режиссировали для следующей недели. А вы знаете, какой для вас будет жизнь после «Хауса»?
Понятия не имею. Совершенно не имею понятия. Я все еще по-настоящему не привык к перспективе не вставать в 4:30, это первое и наиболее восхитительное в моей программе. Этого я жду с нетерпением, но помимо этого – я не имею понятия. Это очень увлекательно. Очень увлекательно!

Что ж, хорошо. Желаю вам в этом всего наилучшего!
О, спасибо.

И еще раз спасибо вам большое.
Спасибо, Терри. Большое спасибо.

 

* - для отрывка на русском использован текст в переводе А. Рахубы

Оригинальный транскрипт

Для просмотра онлайн фильмов и телесериалов зайдите на сайт http://bogfilm.ru/ и там вы найдете видеоприколы, а также познавательное документальное кино для бесплатного скачивания.