Бывало ли такое, как будто из вашего сердца вырвали кусок, оставив на месте трепещущей мышцы пустое место, лишенное движения и жизни? Боль от утраты с каждым часом становится все сильнее, не столько от потери, сколько от осознания того, как же хорошо было раньше вашему сердцу, весело и ритмично отбивающему ритм вашей жизни. Бесконечные сравнения, мысли о пережитом прошлом, не дающие покоя. И постоянно маячащий перед глазами вопрос: как же так?

Когда он ушел из Принстон Плейнсборо, все вокруг изменилось, оставшись прежним.
Больница, уже давно ставшая обиталищем самого гениального, никто не побоится сказать этого, на земле диагноста, казалось, в одночасье утратила свой талисман, свое лицо. Ее стены из красного кирпича все также твердо и уверенно стояли на земле, и даже самый сильный ветер не смог бы их пошатнуть. Внутри все так же сновали туда-сюда медсестры, метались напуганные своими кошмарными симптомами пациенты. Врачи продолжали лечить, а люди продолжали болеть и выздоравливать. Иногда кто-то вырывался из этого круга обыденности и умирал, оставляя несчастных родственников тихо рыдать в плечо подавленного хирурга, только что вышедшего из операционной, чтобы сообщить им эту трагическую новость. Но даже такие печальные события не отличались ничем особенным. И даже окровавленные перчатки, валяющиеся теперь в мусорном ведре не вызывали ни у кого особого удивления.
Такое было и раньше, до того, как доктор Хаус вообще родился, и было тогда, когда он, деловито расхаживая по коридорам больницы, давал странные поручения своей команде, не обращая внимания на их удивленные лица, а потом, полулежа на своем стуле за столом своего кабинета, довольно качал головой, когда пациент стремительно шел на поправку. Иногда его больные не успевали совладать с болезнью, иногда сама болезнь не оставляла им выбора. Всякое бывало, и всего уже даже не припомнишь.

Потерев рукой лоб, Лиза Кадди закрыла глаза, в миллионный раз пытаясь освободить голову ото всех мыслей, мучавших ее уже очень и очень давно.
С тех пор, как Уилсон увез ее лучшего сотрудника на своей машине в Мейфилд, прошло уже несколько месяцев, но перед глазами Кадди все также стояла та картина в ее кабинете. Ужас в его глазах. Отчаяние, страх и, наверно смирение. Лиза никогда не видела его таким, и, наверно, она многое отдала бы за то, чтобы в его прекрасных голубых глазах был только сарказм и эти привычные всем озорные огоньки, без примеси боли и смятения.
Лиза понимала, что каждый раз, воссоздавая в своем воображении Принстон Плейнсборо до его ухода и после и сравнивая их, она слишком драматизирует, слишком сильно сгущает краски. Хаус никуда не делся, и то, что он вернется в ее госпиталь после выписки, было очевидным. Даже живя бок о бок с психически нездоровыми людьми, он все равно принимал участие в постановке диагноза, давал подсказки, вытаскивал свою команду, как и раньше.
Естественно, все будет немного не так, когда он вернется, однако Кадди продолжала мучить себя, раз за разом переживая в своих мыслях его уход.
Может быть, испытывая боль, она чувствовала себя ближе к нему. Может быть, подсознательно винила себя за все произошедшее. Сложно было сказать.

Все в этом мире неизменно, и в кабинет зашла Кэмерон, робко вручившая Лизе кое-какие бумаги и вежливо улыбнувшаяся, когда та подписала их и отдала ей обратно.
Любой из его команды, не важно, новой или старой, напоминал Кадди о нем. Им тоже было не просто. Всегда жаждущий власти Форман порой оказывался бессильным, оставаясь один на один с невиданной болезнью, чьи симптомы, как кусочки мозаики, никак не хотели складываться в яркую картинку. Никто уже не стоял за спиной, никто не кричал вслед «я же говорил!». Всем должно было быть легче от этого, но легче не становилось. Они продолжали спасать жизни, но сарказма и шуток было меньше, как будто все негласно признали, что это была прерогатива Хауса, и тихо помалкивали, тихо думая каждый о чем-то своем.

Лиза взглянула на календарь, стоящий перед ней на столе, и еще раз вздохнула. Ее волнение было вполне естественно: завтра вечером Уилсон должен был забрать его из Мейфилда и привезти к себе. Сначала Кадди тоже хотела поехать, а потом передумала.
Она боялась.
Она не знала, каким он стал, изменился ли он, захочет ли он вообще ее видеть. Все это время она чувствовала свою вину за то, что не проводила его до больницы. Теперь же получится так, что встречать Хауса будет опять один Уилсон. Но Джеймс сказал, что так будет лучше, и любезно предложил Лизе прийти к нему на следующий день.
Думая о предстоящей встрече, Кадди пыталась решить для себя, как лучше себя вести: броситься к нему в объятья и разрыдаться, рассказать о том, как плохо ей было без него, и как сильно она скучала, или же крепко обнять, весело смеясь, и с улыбкой на лице рассказать ему самую свежую больничную сплетню, давая ему почувствовать свою причастность к Принстон Плейнсборо. В обоих случаях она говорила бы совершенно искренне. Она бы не лгала, говоря ему о своей боли, и никого бы не обманывала, смеясь от счастья, что он вернулся.
Лиза знала: он нужен больнице, нужен своей команде, нужен ей.
Слегка зажмурившись, Кадди уперлась локтями о стол, положив голову на руки. Времени подумать в его отсутствие было предостаточно, и она уже давно признала для себя тот факт, что ее сердце наотрез отказывается биться чаще еще хоть при ком-нибудь другом. Однако, стоило ли рассказывать ему об этом, она так и не знала.

Стоя перед дверью в квартиру Уилсона, Лиза нервно потирала запястье своей руки, придумывая речь и одновременно упрекая себя за эти глупые попытки превратить встречу с Хаусом в какое-то пафосное действо. Он был близким для нее человеком, а, значит, слова найдутся сами собой, стоит только ей взглянуть на него.
- привет, Лиза – Улыбнувшись, онколог открыл перед ней дверь, отойдя немного в сторону, чтобы дать ей возможность пройти.
На мгновение ей показалось, что его улыбка дрогнула, когда он взглянул на нее. Кадди знала, что, наверно, Джеймс почувствовал ее волнение, увидел, как дрожат ее руки. Все это время он был безмолвным свидетелем ее переживаний, всегда оказываясь рядом, когда ей было особенно тоскливо, и давая ей возможность оказаться рядом с ним, когда ему самому было плохо.
Он ничего не сказал и, улыбнувшись, лишь прошел в гостиную, оставив ее одну.
- ты привел ко мне проститутку? Наконец-то! – Послышался деловитый голос откуда-то из гостиной со стороны дивана.
Кадди улыбнулась, подумав о том, что, наверно, он не так уж и сильно изменился, а, значит, все будет как раньше. Все будет хорошо.
- здравствуй, Хаус – Тихо сказала она, войдя в гостиную и подойдя к дивану, на котором возлежал прирожденный диагност с приостановленной лицензией.
Глаза Хауса внимательно осмотрели ее, и он медленно встал, не отрывая от нее своего взгляда. Прищурившись, он слегка повернул голову набок, все так же не произнося ни слова.
Стоя друг перед другом, они молчали до тех пор, пока уголок губы Хауса слегка не дрогнул, и Кадди, как будто получив желаемое разрешение, не подошла к нему вплотную и, обвив руками его шею, не уткнулась носом в его грудь. Боль от утраты, счастье от встречи мгновенно перемешались, и, пытаясь проглотить комок в горле, Лиза тихо всхлипнула, теснее прижимаясь к человеку, без которого ей было так плохо.
Хаус стоял, не шелохнувшись, серьезно смотря прямо перед собой. Ход его мыслей всегда было сложно понять, теперь же это не представляло никакой возможности даже для него самого. Наверно, он был растерян.
Его голубые глаза встретились с глазами Уилсона, появившегося на пороге гостиной. Молча они смотрели друг на друга, в то время как плечи Лизы, пытавшейся справиться с накатившими эмоциями, слегка подрагивали.
Уголки губ Джеймса растянулись в улыбку, и он, едва заметно кивнув, ушел обратно на кухню.
Сглотнув и как будто кивнув другу в ответ, Хаус на мгновение зажмурился, прежде чем его руки обвили талию Лизы, крепко прижимая ее к себе.
Зарывшись лицом в ее волосы, он вдыхал их запах, чувствуя, как сердце в груди начинает биться чаще, а на губах появляется непонятная ухмылка. Ее значение Хаусу было сложно понять, однако это мало заботило его в тот момент.
Стоя совсем близко друг другу, каждый думал о чем-то своем, чувствуя тепло друг друга. А, может быть, они вообще в тот момент не думали, отложив все размышления на потом.
Быть может, завтра, когда Хаус появится на пороге больницы, все будет так же, как и год назад, а может, что-то все-таки изменится.
Они не знали, как все будет дальше.

Сидя за столом на кухне, Уилсон, молча улыбаясь, думал об Эмбер.
Никто не знает, сколько времени у него осталось.
Никто не может знать всего.
Так почему же, почему, они тратят столь драгоценные минуты своей жизни на то, чтобы признать свою неразрывную связь друг с другом, вместо того, чтобы, признав ее, больше не страдать.

"Смех – это близость, возможно, даже самая глубокая."
Хью Лори.