Автор: Bamby
Название: Ночь есть ночь
Жанр: agnst
Размер: миди
Рейтинг: G
Пейринг: Кадди/Уилсон
Статус: законченный

Ее дочь спит, а она сидит на кухне с неполной бутылкой виски и стаканом. Одна. Нехорошо, конечно, пить в одиночку, но что поделаешь. Пахнет свежей выпечкой, в кухне уютно и тепло, а на душе – паршиво. Какой диссонанс. В никелированной дверце отражается темноволосая женщина, еще молодая, еще красивая, чертовски успешная... Почему-то ей становится смешно, она зажимает рот ладонью, заглушая слишком громкий смех. Она смеется, пока глаза не начинает пощипывать от слез. Вот теперь смех больше похож на судорожные всхлипывания. Форменная истерика, срочно нужна медицинская помощь. Какой транквилизатор сравнится с хорошим виски? Кадди залпом выпивает содержимое стакана, словно проглатывает жидкий огонь. Алкоголь не приносит желаемого облегчения, напротив, теперь слезы льются по-настоящему. Выпивка в одиночку, слезы в одиночку – может быть, это уже депрессия? Мысль об этом приходит и уходит – далекая, ненужная, неинтересная. Ей хочется плакать и пить – и никто не мешает ей делать это. Образ уверенной в себе, энергичной, сильной леди-босс, столь прочно укрепившийся в сознании ее подчиненных, сейчас не стоит ни цента. Леди-босс плохо, очень плохо. А хуже всего то, что она знает – это надолго. Завтра ей опять предстоит ехать в госпиталь, с тяжелой головой и еще более тяжелым сердцем, снова превратиться в безупречную Лизу Кадди, сидеть за столом в ее комфортабельном кабинете и исподволь ждать того, что не произойдет. Никто не ворвется к ней во время важной встречи, чтобы поставить в неловкое положение, нахамить, удивить до немоты. Никто не станет отпускать сомнительные шуточки по поводу ее гардероба и фигуры. И неизвестно, сколько пациентов потеряет шанс на спасение. Потому что тот единственный, кто мог бы дать им этот шанс, сейчас за много миль, за серыми стенами, которые должны удержать его и спасти. Кадди вновь тянется за бутылкой, делает неловкое движение и ее стакан падает на пол. Осколки, словно ледяные дротики, летят во все стороны. Кадди пустыми глазами смотрит на разбитый стакан. Ей кажется, что эти острые кусочки стекла со звоном перекатываются у нее в голове. И в сердце.
Она вытирает мокрое лицо салфеткой, на бумаге остаются потеки туши. Она еще не пьяна, но до этого уже недалеко. Однажды, еще в колледже, Кадди здорово напилась в свой день рождения. В результате, полночи шестнадцатилетней Лизе пришлось провести на полу ванной, рядом с унитазом, а на другой день ей было так стыдно перед друзьями, что она целый день не выходила из дома. С тех пор она ни разу не отступала от твердого правила – пить очень умеренно. Однако сегодняшняя «попойка» – это исключение из правил. Совсем как Грегори Хаус. Лиза снова берет в руки бутылку, сквозь слезы щурится на золотистую жидкость, подбородок дрожит, как у обиженного ребенка. Наверно, она просто недостаточно выпила. Она чувствует ноющую боль в спине – обычное дело после долгих часов хождения на высоких каблуках. «Мне надо прилечь» - думает Кадди и идет в гостиную, прихватив с собой виски. Осколки стекла хрустят под ногами ( к счастью, на ней домашние туфли на толстой подошве). Но, скорее всего, даже пройдя по битому стеклу босыми ногами, она вряд ли обратила бы внимание на боль. Потому что боль совсем иного порядка заглушила бы боль физическую.

Телефонный звонок в одиннадцать вечера – не Бог весть какое событие, особенно если ты – врач. Поэтому Уилсон нисколько ему не удивляется. А вот узнав голос в трубке, сразу начинает волноваться.
- Кадди? Что случилось? Ты не заболела? Что? Да, да, конечно, я сейчас приеду.
Хватая со столика ключи и одновременно пытаясь снять с вешалки пиджак, Уилсон решает, что с Кадди все-таки что-то произошло, что бы она там ни говорила. У нее был странный голос – сдавленный, точно простуженный. И она никогда еще не звонила ему в такой час, чтобы попросить приехать к ней. Тревога Уислона возрастает с космической скоростью – и с почти такой же скоростью он ведет машину. Торопится к женщине, которой нужна его помощь.

- Уилсон! Как ты быстро приехал, спасибо, - Кадди стоит в прихожей перед
дверью, прислонившись к стене. Теперь понятно, почему ее голос показался ему странным – она плакала. Она и сейчас плачет.. Когда Уилсон подходит к ней вплотную, то чувствует сильный запах виски. О, Господи!
- Пойдем, тебе нужно прилечь. Кажется, ты немного перебрала со спиртным, да?
– Уилсон ласково обнимает ее за плечи, ведет в комнату. Так и есть – на полу рядом с диваном стоит бутылка, на четверть полная.
- Лиза, - мягко говорит он, садясь рядом с нею и крепко сжимая ее руки, - Зачем?
Она молча смотрит на него, ее светлые глаза полны слез и тоски, от жалости у него перехватывает дыхание. Ему не нужно спрашивать, о ком она так безутешно плачет. Разве у него самого нет этого ощущения пустоты, от которого временами хочется взвыть? Или напиться. Лиза Кадди так и поступила. Следуя велению души, Уилсон делает то единственное, что нужно им обоим – он обнимает плачущую женщину и она отвечает ему тем же. Так они сидят, обнявшись, точно испуганные дети, заблудившиеся в лесу. И груз, давящий на плечи обоих, становится немного легче.
- Извини, что выдернула тебя посреди ночи, - наконец говорит Кадди, не
отрываясь от плеча Уилсона.
- Шутишь? Всего-то половина двенадцатого.
- Не думай, что это войдет у меня в привычку. Тебе не придется вытаскивать меня
пьяную из баров, как ты вытаскивал Хауса. – говоря это, Лиза вдруг осознает, что, возможно, Уилсону никогда больше не придется заезжать за Хаусом куда-либо. И не потому, что Хаус станет убежденным трезвенником. Вряд ли Майфельдская лечебница разрешает своим пациентам пропускать стаканчик-другой по вечерам...
Видимо, Уилсон думает о том же, потому что его объятия становятся крепче. Бессознательно он тоже ищет поддержки и утешения. Кадди поднимает голову и слабо улыбается. А Уилсон думает, что даже в слезах, с размазанной косметикой и с растрепанными волосами она выглядит привлекательной. Сексуальной. Пугаясь собственных мыслей, он громко говорит:
- Я приготовлю кофе. Хороший, крепкий кофе – вот что нам нужно.
Пока Уилсон возится на кухне, Кадди успевает умыться и вообще привести себя в порядок настолько, насколько это возможно. Критически глядя на себя в зеркало, она собирает волосы в хвост, а вместо футболки и джинсов надевает длинный восточный халат. От выпитого виски все еще кружится голова, но хмель уже частично выветрился.
Кадди возвращается в гостиную, где ее уже ждет Уилсон с кофе и бисквитами. Она не может не заметить выражения его глаз – в конце концов, она встречает подобные мужские взгляды с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать. Однако в данную минуту ей совсем не хочется размышлять над этим.
- Я рад, что тебе лучше, - только и говорит Уилсон, протягивая ей чашку.
Они пьют горячий ароматный кофе, сидя на диване. Старые друзья, которых объединяет многое. И в первую очередь - Грегори Хаус. Ведь именно из-за него Уилсон оказался дома у Кадди и теперь пьет с ней полуночный кофе.
- Как Рэйч?
- У нее прорезался еще один зуб, но особых неприятностей не доставил. Она у
меня умница. – говорит Кадди с гордостью. Боже, какое счастье, что у нее есть дочь!
Они говорят о Рэйчел, о госпитале, о Кэмерон и Чейзе, проводящих медовый месяц в Европе. Но в итоге разговор их сводится к главному – к Хаусу.
- Когда собираешься поехать к нему? – спрашивает Кадди. Уислон уже несколько
раз был в лечебнице и подробно рассказывал ей об этих посещениях. Кадди подозревает, что Уилсон значительно смягчает краски, щадя ее чувства. Судя по всему, Хаусу сейчас плохо, как никогда. Может быть, именно поэтому он так упорно отказывается от встреч с ней...
- Уилсон, а если мы поедем вместе... как думаешь, он согласится выйти к нам... к
нам обоим?
Уилсон молчит. Он не знает, что сказать. Даже в лучшие времена договариваться с Хаусом было нелегко, а уж сейчас... К тому же он и сам не хочет, чтобы Кадди видела Хауса таким, каким он стал за эти дни. Курс детоксикации проходил тяжело, а говорить о результатах лечения пока слишком рано. Уилсону было невыносимо тяжело смотреть на друга, который сразу точно состарился на много лет... Кадди вздыхает, правильно истолковав молчание Уилсона. Она отодвигает чашку с недопитым кофе.
- Лучше налей мне еще виски. – говорит она. Уилсон смотрит на нее с упреком.
- Хорошо, тогда налей и себе тоже, - невесело шутит Кадди, - Могу я изредка
позволить себе выпить с другом?
Уилсон хочет сказать, что сегодня она и так выпила достаточно, но потом соглашается. Так, по крайней мере, она выпьет на одну порцию меньше. Да и в бутылке осталось совсем немного спиртного.
- Что ж, давай выпьем за друзей, Джеймс, - говорит Кадди, поднимая стакан, и
Уилсон вздрагивает от неожиданности. Когда она называла его по имени в последний раз?... И называла ли вообще? «Она слишком расстроена. Нервы и виски – вот объяснение ее странного поведения.» - нашептывает ему голос рассудительности. С неуверенной улыбкой, он тоже поднимает стакан и в наступившей тишине отчетливо слышен тонкий звон нерастаявших кубиков льда в виски. Губы Уилсона и Кадди одновременно касаются холодного стекла, они одновременно делают глоток ледяной золотистой жидкости. По неизвестной причине, эта синхронность волнует Уилсона, волнует до такой степени, что кровь приливает к лицу, гулко пульсирует в висках. Кадди пристально смотрит на него и это отнюдь не уменьшает его волнения. Странный день. Странная ночь! Чтобы покончить со всеми «странностями», Уилсон встает, подходит к окну, распахивает его настежь.
- Какой воздух! – говорит неестественно громко и оживленно. Но воздух в самом
деле хорош – прохладный, чуть влажный, свежий. Уилсон готов поклясться, что чувствует запах морской соли. И это при том, что до океана далеко, как до звезд. Кстати, о звездах. Звезды сегодня тоже необыкновенно яркие и Уилсон говорит об этом Кадди.
- Ох, Джеймс, какой же ты романтик! – отзывается Кадди с легким смешком.
Опять «Джеймс»! Уилсон вдыхает запахи травы, земли и цветов, пытаясь сосредоточиться только на этих ощущениях. Но он не может не слышать шелеста мягкой ткани у себя за спиной, не чувствовать тепла, исходящего от той, что теперь стоит позади него и тоже смотрит на ночное небо.
- Ты прав. Это очень красиво, - говорит она со вздохом и, к облегчению Уилсона (до конца не осознанному им), отходит от окна.
- Я пойду посмотрю, как там малышка, - говорит Кадди и Уилсон слышит ее удаляющиеся шаги. Удивительно легкие шаги для женщины, выпившей более чем достаточно этим вечером. Странным вечером. Собственно, вечер-то давно превратился в ночь, если верить часам. И в памяти всплывает непрошенный образ – Хаус, отдающий ему часы и бумажник возле здания лечебницы. Болезненный укол в сердце – не первый и, конечно же, не последний. Он садится на диван, прижимает руки к лицу – как будто темнота может стереть воспоминания. Глупо, почти так же глупо, как прятать голову под одеяло от страха.
- Уилсон? – Тревога в ее голосе, прикосновение к плечу… Кадди, женщина, которая его понимает. И которую понимает он. Уилсон отнимает руки от лица и видит глаза Лизы. Она стоит, наклонившись к нему, ее пальцы крепче сжимают его плечо. Они такие сильные, эти пальцы, сильные и… нежные. Покрасневшие глаза с припухшими веками, следствие горьких слез. А может быть, от слез они становятся только чище? Прозрачнее? И Уилсон едва не произносит это вслух. «Я тоже схожу с ума? Что я делаю? О чем думаю?» И, словно в подтверждение этих мыслей, он отчетливо слышит язвительный голос своего друга: «Боже, Уилсон! Любой движущийся объект в юбке – это предмет твоего вожделения!» Уилсон натянуто улыбается в ответ на встревоженный взгляд Кадди – не вступать же ему в спор воображаемыми голосами!
- Лиза… э… если тебе лучше, я наверно, поеду… - бормочет он, проклиная себя за подобную фразу. Прямо-таки подросток, глупый мальчик Джимми, без вины виноватый…
Он готовится услышать в ответ что-то вроде «да, конечно, ты же устал, прости…». Вместо этого слышит сдавленный вздох. Она снова плачет. Эти слезы мгновенно заслоняют собой все остальное. И она опять в его объятиях – сейчас это кажется таким же естественным, как… как дыхание. Ее плечи, вздрагивающие под его ладонью, теплая шелковистость волос, ее волос, к которым он прижимается щекой. Лиза Кадди, спасающаяся от страха и одиночества. А разве он сам не ищет спасения? Но это даже не мысли – так, отголосок. Горячая волна омывает кожу щек изнутри – и виски тут совершенно не при чем. Не нужно думать, размышлять, делать выводы – все происходит само собой, у тела есть свой собственный разум, оно живет своей жизнью. Ладони – его ладони – очень бережно сжимают темноволосую голову женщины, приподнимают, не встречая сопротивления. Это похоже на единый ритм, на взмахи крыльев, на шум волн, бьющихся о борт легкого суденышка. Ее лицо, ее глаза, тонущие в слезах. Он знает, каковы они на вкус – терпкие, с примесью горечи. Этот вкус обжигает губы, уголки губ… Так приятно чувствовать ее кожу, прикасаться к ней…
За окном – все та же ночь с яркими звездами, ночь, которая полновластной хозяйкой заглядывает в окна, а то и врывается в них вместе с ветром. И если у ночи есть глаза, то они видят многое. Он видят поцелуй, которого никто не ждал. «Слишком много слез, мы так одиноки в этом мире…» - как поется в давно забытой песне. Именно эту песню слышит сейчас Лиза Кадди, она звучит в закоулке ее сознания, похожем сейчас на домик Дороти, унесенный вихрем. Ее глаза закрыты, губы открываются навстречу другим губам… Ее тело наполнено легкостью, оно словно бы нереально… и однако все ощущения обострены до предела. Тепло прикосновений – точно маленький пожар, огоньки, вспыхивающие то тут, то там. И губы… губы Уилсона?!

…Вкус ее дыхания – с примесью виски, немного пряный и сладкий… Лиза, Лиза… И тут сердце обрывается, тяжелым камнем летит куда-то вниз с тошнотворной скоростью. Да что же он делает?!!

Они одновременно размыкают руки, притягательная сила мгновенно превращается в силу отторгающую. Безумие, наваждение – чем бы это ни было – уже прошло. Но как же трудно посмотреть друг на друга! Оба понимают, что едва не совершили ошибку, одну из тех, о которых придется жалеть либо всю жизнь, либо очень долго. Так или иначе, но сделанного не вернешь. Значит, нужно выбираться из западни, которую они сами себе и устроили. Заручившись помощью могущественных сообщников – ночи и тоски.
Кадди первая поднимает голову, протягивает руку, чтобы коснуться руки Уилсона (как же это тяжело, Бог тому свидетель!).
- Прости.
Шаг сделан. Дрожащие пальцы Уилсона стискивают ее руку до боли, но она не обращает на это внимания. Она видит, что и его глаза влажно блестят, а лицо – точно отражение ее собственной души. В коей сейчас преобладает чувство вины, стыда и жалости.
- Я… я сам не знаю, что на меня нашло.
- Нет, это я виновата, Джеймс… Уилсон… Не следовало мне звонить тебе, не следовало так много пить…
- Давай забудем об этом, хорошо? – в голосе столько надежды, но эта надежда – ложная. Он это знает и она тоже. Забыть не получится.
Еще некоторое время они сидят молча, слишком подавленные, чтобы говорить, двигаться, что-то делать. Уилсон смотрит на свои руки, не мигая, пока глаза не начинают гореть. А в голове точно неоновыми буквами вспыхивает одна-единственная мысль: «Я не хочу быть предателем. Я почти стал им.»
Наконец, он встает, находит в себе силы еще раз посмотреть в глаза своей подруги (да, подруги, подруги! Почти сестры!). И ему становится немного легче от того, что в этих глазах он видит только нежность. Нежность и печаль.

Закрывается дверь. Она снова одна и до рассвета еще несколько часов. Значит, нужно попытаться уснуть. Закрыть глаза и надеяться (опять надеяться!), что сны не станут продолжением ее мучений. Не поднимут со дна души то, что лучше оставить в покое, не тревожить понапрасну. Как бомбу с часовым механизмом.
Лиза идет в комнату дочери. Только тут она сможет найти покой, хотя бы на эти несколько часов. Пока не кончится эта ночь.

Но всему на свете рано или поздно приходит конец, не так ли? Пять утра, в розовом воздухе - предрассветная дымка. Кажется, что весь город спит и видит сны, особенно сладкие в это предутреннее время. Тот, кто так полагает, заблуждается.

- Алло, клиника Майфелда. Мэм, если у вас что-то срочное, я могу соединить вас с одним из дежурных врачей, - голос сестры Дин ( ее дежурство заканчивается через два часа) абсолютно спокоен, хотя звонки в такой ранний час – явление не совсем обычное. А вот женщина на другом конце линии явно расстроена. Более того – готова расплакаться. И поэтому сестра Дин (она тоже женщина и у нее есть сердце) соглашается соединить ее с палатой одного из пациентов. А именно – с неким мистером Хаусом. Если он, конечно, ответит в пять утра, что маловероятно. Но в последнюю секунду женщина (без сомнения, плачущая) отказывается от своего намерения.
- Я просто хотела узнать, все ли с ним в порядке, - бормочет Кадди прежде чем опустить трубку, осторожно, точно хрупкую драгоценность. Она действительно плачет. Но в комнате светло и ночь унесла с собой ее безумие (ИХ безумие!). О нем напоминает только пустая бутылка из-под виски и распахнутое окно. Лиза Кадди садится на подоконник. Яркое зарево на востоке отражается в оконном стекле. И в ее глазах. Глазах женщины, которая сможет жить дальше, не опуская головы. Вопреки всему. Вопреки грядущим ночам без сна.

Сестра Дин ставит аккуратную галочку в графе «Звонки». Вторую галочку. У этого мистера Хауса очень заботливые друзья. Пожалуй, даже чересчур. По крайней мере, другим пациентам не звонят в пять утра, да еще два раза подряд. Женщина (слишком расстроенная, чтобы называть свое имя) и не менее расстроенный (но представившийся) Джеймс Уилсон. И уж он-то поговорил с мистером Г. Хаусом. В пять утра. Сестра Дин пожимает плечами.

Нельзя сказать, что беседа с Хаусом, продлившаяся не более двух минут, воодушевляет Уилсона. Снимает с души некий груз. («Чувство вины!» – кричит та часть его сознания, которая не желает питаться самообманом, этой сладкой, но отравленной едой). Однако он чувствует – этот разговор был правильным решением. В отличие от других решений и поступков Джеймса Уилсона, верного друга Грегори Хауса. Утренний свет постепенно заполняет просторную кухню, где Уилсон провел большую часть этой странной ночи. Она уже кончилась, ушла прочь, как волна во время отлива. И надо встречать новый день, который все ярче разгорается там, за окнами. Надо идти вереницей всех дней и ночей, уготованных ему жизнью. И Уилсон думает, что тоска, боль и сожаления – тоже часть этого пути. Остается принять это, как данность, и продолжать жить.
Зная, что после ночи всегда наступает утро.