Основной недостаток проживания в многоквартирном доме – это невозможность остаться в полной тишине или хотя бы в пространстве, где есть только шум, который издаешь ты сам. Стены слишком тонки, и ощущение того, что ты – файл в архивном ящике среди прочих таких же файлов – отделенный цветной створкой от остальных, но часть этой стройной архивной системы – больно давит и на самолюбие, и на слух.
Единственный способ спастись от подобной проблемы (беды? Катастрофы!) – это создавать в разы больше шума, чем смогут организовать твои несчастные соседи. И пусть статистика твердит, что музыкой люди занимаются для успокоения и самореализации – он сегодня мучил клавиши с одной лишь целью – доказать младенцу из соседней квартиры, что может играть громче, чем тот орет.
Что-то быстрое и бессвязное, лишенное гармонии, но полное энергии (так сказала бы та же статистика) – в общем, нечто такое, что категорически не соотносилось с его настроением. Кто-то бы, возможно, мог сказать, что его настроение всегда было не слишком энергичным и позитивно бессвязным (он даже знал, кто бы мог так сказать), но сегодня все вокруг было как-то по-особенному отвратительно. И даже не надо было делать скидок на ужасную погоду, всепоглощающую скуку (похоже, микробы, вирусы и пьяные водители враз ушли в отпуск) и привычную боль, все просто было не так. Да еще этот неугомонный младенец. Как назло – квартира по соседству пустовала уже полтора года, и вот в нее въехали новые жильцы, именно в тот день, когда погода была так отвратно, скука столь необорима, а боль так обыденна.
Сквозь шум – хоть это казалось почти невероятным – ему на мгновение послышалось, что за входной дверью кто-то топчется, не решаясь войти (открыв дверь своим ключом, разумеется) или даже позвонить. Так бывает, когда слышишь сигнал телефона, на котором выключен звук – бывает, когда очень ждешь звонка. Но Грег никого не ждал. Во всяком случае – осознанно.
Он пробежал пальцами по клавишам, теперь, едва касаясь – а вдруг и правда за дверью кто-то стоит. Звук не повторился, но зато ребенок за стеной замолчал. Из-под нервных пальцев вырвалось еще несколько нестройных звуков. Если за дверью кто-то и стоял, он притаился и, наверное, прижал ухо к дверной панели. Хотя, нет – он никогда не опустился бы до такого – скорее всего он использовал бы стетоскоп.
- Войдите! – достаточно громко, чтобы его услышал не только тот, кто теперь обратил к нему свой внимательный слух, но и младенец за стеной, крикнул он.
Никакой реакции – шум не повторился.
- Проклятье, да входи уже. Ты знаешь, как открывается дверь.
На секунду показалось, что тот, за дверью, пошевелился и занес руку над звонком - прошуршал кашемировый рукав. Но – вновь тишина. Похоже, весь многоквартирный дом замер и замолчал, ожидая развития событий.
- Не заставляй меня вставать!
Проклятый упрямец продолжал играть в свою игру. Грег понял, что теперь, похоже, начинает проигрывать в этом раунде – еще секунда, и он встанет из-за рояля, откроет дверь, и признается тому, кто стоит на пороге. На одном дыхании выпалит «Мне одиноко. Я тебя ждал.» - хоть это и будет полуправда, но тому, кто окажется за дверью, будет ее достаточно. Грег ни за что бы не решился сложить первые два слова – сказать их не то что собеседнику – даже самому себе. Ведь вместо всех «мне больно», «мне скучно», «вы все идиоты» и «поцелуй меня в задницу», можно было поставить именно эти два слова.
- Да, мне одиноко. Мне чертовски одиноко. И ты чертов придурок. Или я. Заходи!
Из-за двери – ни звука. Когда Грег с трудом поднялся, опершись на клавиши, те издали удивительно низкий звук – первый аккорд какой-то дьявольской какофонии. Два шага к двери – проклятье, трость валяется на диване в другом конце комнаты. Черт с ней. Три шага. Только бы тот, кто стоял за дверью, не ушел, решив, что ему не хотят открывать. Грег едва сдержал себя, чтобы малодушно не крикнуть «Иду!» Еще шаг. Что-то валяется на полу – мятый свитер, несвежие рубашки, скомканные пакеты из-под китайского обеда. Еще шаг. Дверная ручка обжигающе теплая и дверь – катись все к чертям собачим – не заперта.
Он дернул ее, торопливо надевая на лицо надменную улыбочку.
За дверью было пусто. Дверная ручка между пальцами враз стала ледяной и скользкой, как дохлая жаба. Никого.
Путь обратно в гостиную казался марафонской дистанцией – он преодолел ее в один конец в рекордное время, но как вернуться назад? Впрочем, пол прихожей – не самое худшее место для остатков вечера – ничем не хуже низкого табурета у рояля, продавленного дивана или чего-нибудь столь же романтичного. Местоположение не меняет того отвратительного факта, что в тот момент, когда ты готов признаться миру, что не ненавидишь его – или по меньшей мере не все его части, нет никого, кто мог бы засвидетельствовать твое признание.
Словно из солидарности за стеной в соседней квартире ребенок снова зашелся оглушительным плачем.