Утро

Считал ли он себя романтиком?

Чувства, эмоции, счастье…

Для него - это лишь слова. Вереница понятий никогда не рассматриваемых им при дневном свете, чаще – в минуты забвения, после всех этих бесконечных, стягивающих, душащих черной безнадегой ночей, наполненных тоскливой, зудящей болью. А затем - предрассветные часы дурмана от бессонницы: зыбкие, нечеткие образы кружатся в дикой первобытной хаотичности, путаются немыслимо, с издевкой: они так обманчиво близки, но на самом деле, в реальной, стылой жизни - постыдно пустые и ненадежные.

Думал ли он когда-либо о любви?

Почему-то сразу же вспоминается аромат ванили. Мягкий шлейф нежной сладости окутывает шелковой пеленою с ног до головы, завораживает, пробуждает давно забытые мечты. Близкий, до слез родной и теплый. Почему же ваниль? Ах, да… это любимый аромат Стэйси. Этот запах стал ее частью в его воспоминаниях, в его чертовой предательской памяти. Но горечь от ее потери останется скрашенной пряным ароматом.

Хаус, сам того не зная, улыбнулся: чуть дрогнули уголки тонких, властных губ, чуть потеплели усталые синие глаза.

Так странно, но до этого дня он никогда не задумывался о том, что именно осталось в его душе при их расставании. И осталась ли душа как таковая. Но нет, зря он надеялся - мерзавка на месте: именно она сейчас является вскрытым гнойником, источником его немотивированного самокопания, его опустошенности.

Разжать зубы, дышать.

Хаус закрыл глаза, глубоко вдохнув затхлый больничный воздух, прошелся пятерней по седеющим нечесанным волосам.

Он ухмыльнулся. Будь сейчас с ним рядом Кэмерон, она непременно бы тут же залезла к нему в душу, выпытала бы все его сокровенные мысли, пожалела бы.
Наверняка (он мог бы делать на себя ставки!), Хаус устало бы огрызнулся, зная, ЧТО увидит в ее доверчивых, еще таких по-детски наивных глазах: обиду, сожаление, нежность, отчуждение. И тут же пришло воспоминание: Кэмерон и Чейз - рядом, смеются; они счастливы – два прекрасных, юных, здоровых существа - вместе. Без Хауса. Без его боли. Без его тоски.

Н-да, он действительно сегодня патетичен, а, проще говоря, просто жалок.
Хаус резко поднялся с неудобного казенного кресла, скрипучего и уже чуть протертого такими же, как он неудачниками. Но, на секунду забылся - вышло слишком резко: боль молнией пронеслась по правой ноге, заставила взорваться сумасшедшим оркестром каждую натянутую струну- нерв и, напоследок, взорвалась оглушающим фейерверком в голове. Потемнело в глазах.

- Мистер, вы в порядке? – голос какого-то парнишки, еще слишком юного и заботливого. – Эй? Если что, я позову помощь, тут рядом…

Кто-то его придерживает за руку, не дает свалиться бесформенной грудой в фойе больницы.

Хаус, открыв слезящиеся от боли глаза, увидел рядом с собой белобрысового подростка-санитара, еще мальчишку, но уже с уморительно серьезным и заботливым выражением простого и располагающего к себе лица.

- А что, кто-то может быть в порядке в психушке? – его голос скрипуч, как петли старой ржавой двери, не открываемой без надобности. - Ты бы еще спросил, не хочу ли я остаться тут навсегда? Так вот, к твоему сведению, я тут, может, и побуду, если притащишь с парочку «Плейбоев» погорячее. Можешь - из собственных запасов, хотя, видя такое количество прыщей на твоей физиономии, я бы поостерегся доверять такому вкусу.

Рядом с ними стояли две молоденькие медсестры, милые и смешливые. Их задорное хихиканье эхом пронеслось по помещению.

Парень отшатнулся и, покосившись на одну из них, с плохо сдерживаемой незаслуженной обидой, пробасил:

- Мистер, я просто хотел помочь - вы плохо выглядите,– он запнулся, но почти тут же продолжил, – я подумал, что вам требуется помощь.

- Так вот, я тут тоже подумал, что ты понимаешь про ЧТО я, – Хаус постарался развязно подмигнуть одной из милых медсестер, - а ты, оказывается, еще невинен, как девочка.

Вышло устало и зло. Хаус про себя чертыхнулся. Просто уйди, парень. Просто, уйди.

- Я не девочка! У меня уже год как есть подруга! – щеки мальчика окрасились густой волной прилившей к ним крови, и Хаусу вдруг стало стыдно. Для чего он цепляется к подростку? Чтобы заглушить воспоминания, чтобы хотя- бы ненадолго подавить боль за счет шуток над ребенком?

- Да вы просто одинокий! Одинокий и жалкий! – парень явно был задет за живое. – Да я видел, что вы тут почти все время сидите, а к вам никто не приходит, и сейчас вы пялились на семейные пары. И я подумал, что хоть кто-то должен вас пожалеть!
Мальчишка резко отступил и, гордо вздернув нос, прошествовал мимо Хауса пружинистой нервной походкой, по пути стрельнув глазами в сторону одной из медсестер. Хохотушки, впрочем, были заняты обсуждением кого-то из персонала, и просто не заметили неуклюжего внимания.

Хаусу вдруг стало холодно. Холодно и тоскливо. Люди не меняются. Он всегда так говорил. Даже в этой чертовой психушке. Даже в ней. Зачем надо постоянно отталкивать окружающих? Что, от него убудет, если он поделится своими проблемами?
А ведь мальчишка правильно подметил: Хаус только что наблюдал встречи пациентов с родными, любимыми, друзьями. С ужасом для себя, с острой болью он осознал, КАК далек от такого простого человеческого счастья – быть любимым, любить в ответ. Именно поэтому ему сейчас так плохо: он необдуманно всколыхнул мутные глубины души, которые (ой, как нескоро!) вновь успокоятся, скроются под напускным безразличием.

Но, ничего. Просто нужно отвлечься. Скоро придет Уилсон, и все станет по-прежнему, есть человек его понимающий, действительно ему близкий.

«Людям, которые близки к тебе, ты всегда делаешь больно!» - Резкий, обвиняющий голос в его голове. Голос Кадди.

И тут же.

«Потому что я уже тогда считала тебя занятным психом» - Голос Лизы.

Как же сложно понять, что действительно реально, что НАСТОЯЩЕЕ.

Голос Лизы Кадди…

Дьявол! Она права! Тысячу раз, тысячу чертовых раз: она всегда была права!
Викодин заменил ему реальность, друзей, понимание, любовь. Сам того не сознавая, он создал для себя иную Вселенную, где мог за одну ночь запросто избавился от многолетней наркозависимости, где Кадди – больше, чем друг, где он мог говорить о своих чувствах, раскрывать все свои потаенные секреты, не боясь новой боли. Мир, где все ПРОСТО. Мир, где ты не один. Мир БЕЗ БОЛИ…

Хаус, несмотря на дикую судорогу в ноге, быстро пересек фойе, выглянул в окно.

Природа за окном не отражала его терзаний. Было теплое, солнечное утро. Спокойный, умиротворенный пейзаж: зеленое полотно яркой майской травы. Рядом со зданием больницы - небольшой палисадник у подножия холма: ухоженные, ровные деревца.

- Хаус!

Он резко обернулся.

Наконец-то.

Уилсон.

Внезапно задрожали руки, не задумываясь, тут же спрятал их в карманы больничной робы.

-Эй, ты тут долго меня ждал? Почему ты здесь? – Полувопрос. Почти утверждение. Уилсон заметно похудел, видны круги под глазами. Глаза прежние: внимательные, ищущие, заботливые.

- Ну, знаешь, я пока не особо буйный, иногда выпускают из палаты с мягкими стенами.- Хаус совершил колоссальную попытку пошутить и с облегчением увидел тень улыбки на лице друга.

- Извини, я, наверное, опоздал, - Уилсон начал оправдываться, - там ТАКОЕ в больнице. Слышал, наверное, про этот новый грипп?

Хаус сглотнул. Заставил себя немного расслабиться.

- Ну, у нас есть тут телевидение. Свиной грипп, вроде бы?

- Да, но его сейчас переименовали в H1N1. Эта зараза уже две недели всю больницу «на ушах» держит. Кадди «рвет и мечет». Все доктора просто с ног сбились, столько пациентов. Знаешь, даже коридоры задействовали для больных.

Уилсон нервничает. С надеждой смотрит на Хауса.

- Ты для этого пришел, рассказать мне о свином гриппе? – Хаус посмотрел на друга с укором.

Уилсон выглядит пораженным:

- Хаус! Нет! Нет, конечно! Я… Я просто не знаю, о чем сейчас говорить. Я думал, если попытаться отвлечься, если ты заинтересуешься новым делом…

- Заодно вылечу пару десятков больных, буду вести себя привычно - как ублюдок, чтобы грипп снова переименовали в «свиной» - по названию лечащего врача…

- Хаус! - Уилсон с мольбой поглядел на лучшего друга. – Послушай, мы все беспокоимся за тебя, ты просто не представляешь, как беспокоимся. Но, если ты будешь зациклен на себе, своих проблемах… Их так не решить. Попробуй снова доверять людям, врачам, друзьям, в конце концов!

Влажные карие глаза смотрят на него в упор, открыто: с надеждой, болью.
Медсестры, которые до этого тихо шушукались в стороне, теперь с неприкрытым состраданием и нежностью смотрят на Уилсона.

Хаусу стало вдруг смешно. Действительно смешно.

- Уилсон, а ты никогда не думал иметь две жены одновременно, назовем это так: «шейх - вариант»? – Вышло глумливо. С издевкой... Так «по-хаусовски». – А то я для тебя уже вариант приметил, даже два, нет, все-таки, две…

- Я просто не знаю для чего тебе это.

- Что, «это»?

- Делать больно другим, делать больно себе, везде сеять боль.

- Боже, Уилсон! До чего ты банален. – Хаус оперся на подоконник. – Просто мир - дерьмо, и мы в нем барахтаемся, кто как может. Если ты при этом счастлив, то я – нет. Смысла радоваться не вижу.

- Знаешь, Хаус, даже больница для тебя не выход. Тебе надо пожить на необитаемом острове, где, кроме тебя и пальм не будет ничего. Тогда сразу же оценишь ценность человеческого участия!- Уилсон начал злиться: его глаза потемнели и ожесточились, лоб и щеки, наоборот, побелели.

- Все твои видения, галлюцинации – это лишь сигналы замученного мозга на твое треклятое поведение! Даже твое подсознание не выносит твоей сути!

- Какого черта ты обо мне знаешь?! О том, что я вижу?! О том, КАК мне больно?!!

- Я просто знаю тебя. – Спокойно сказал его друг.

Во внезапно возникшей звенящей тишине, Хаус вдруг осознал, что до этого они орали на все фойе больницы. Многие из находившихся рядом с ними людей с интересом прислушивались к их странной беседе.

- Хаус, - Уилсон положил свою теплую руку на его плечо. - Просто постарайся, ты же знаешь, что я буду рядом. Викодин – это КОНЕЦ дороги. Неужели ты хочешь бросить меня одного на нашем пути? Я всегда думал, что тебе со мной не скучно, не настолько же я теперь тебе надоел?

Хаус невольно улыбнулся. Сглотнул подступающий комок в горле и хрипло ответил:

- Какой же ты все-таки патетичный, Уилсон. Не заставляй меня чувствовать себя твоей девушкой- медсестрой, а то не дай Бог, к концу лечения еще и поженимся.

- Хаус, просто держись. Сложно только в начале, а затем… затем, мы что-нибудь придумаем. Обязательно.

Удивительно, но Уилсон кажется таким сильным, куда сильнее Хауса, а может, даже сильнее и его боли.

- Спасибо, - одними губами, на полувыдохе, глаза-в-глаза. - Я постараюсь.

Уилсон на секунду сжал его плечо, затем отпустил и улыбнулся:

- Все-таки, почитай то, что я тебе принес. Я уговорил санитара отнести копии историй болезни к тебе в комнату.

- Белобрысого?

- Что? Ах, санитар? Ну, да, наверное. Это имеет значение?

- Нет, просто спросил, спасибо.

Уилсон с некоторой долей удивления поглядел на друга: два «спасибо» за минуту. Но тут же, как назло, загорланил его сотовый, пришлось поспешно проверить вызов. Затем, с непередаваемо виноватым видом изрек:

- Прости, Хаус, я на минутку забежал, мы с Кадди сегодня еще попозже придем…

- Удачи, Уилсон. – Вышло даже радушно. - Буду, конечно, невыносимо скучать, но парочка медсестер непременно скрасит мое одиночество…

Уилсон в ответ нерешительно похлопал его по руке и, чуть ли не в – припрыжку, помчался к выходу - видимо, действительно у них там запарка.

У НИХ.

Хаус, затем, еще долго смотрел в окно.

Позже.

На кровати лежали отчеты и истории болезни. Аккуратной стопкой. Постель была заправлена (чего не было утром - это точно). Комната, несмотря на решетку на окне, и достаточно унылую краску стен казалась удивительно светлой.

В углу, на небольшой больничной софе примостилось двое: высокая блондинка с голубыми глазами и парень-индус. Они увлеченно играли в шахматы и подтрунивали друг над другом.

Хаус рассеянно потер лоб, решительно вздохнул и, сев на краю кровати, открыл книгу, лежащую поверх папок, чтобы прочесть: «Свиной грипп — высокозаразное острое респираторное заболевание, открыто в 1931 году американским ученым Ричардом Шоупом. По официальной классификации, он относится к типу А...».