Когда Хаус исчез, никто и внимания не обратил. Чего там – это же Хаус. Поначалу только я и волновался: пробовал до него дозвониться, на квартиру к нему съездил. Всё без толку. Соседи тоже ничего не знали:
     - А может, никакого Хауса и не было, - задумчиво сказала пожилая женщина лет пятидесяти, живущая рядом.
     Так или иначе, открыв дверь своим ключом, я зашел в квартиру. В холодильнике было пусто, в духовке – тоже. Кухонный стол сиял чистотой. Казалось, здесь никогда и не ели. Уходя, я на всякий случай прихватил с собой парочку джазовых пластинок и портативный проигрыватель. В самом деле, странно, что я так долго с ним знаком и ни разу не слушал джаз.
     Тут такое дело – когда мне было лет семнадцать, встречался я с одной девушкой. Не помню, как ее звали – может, Элисон. А может и Зоуи. Она ходила на концерты с кассетником и записывала исполнение. А потом включала мне – послушать. Говорила, что если не поймешь музыки – не поймешь и человека. Ну мы с ней и расстались. А что было делать – записи были ужасного качества.
     Проходили дни, а от Хауса не было никаких вестей. Иногда я приходил домой и, пытаясь отвлечься от грустных мыслей, начинал что-нибудь готовить. Нарезал курицу, обжаривал чеснок с морковкой, всё смешивал и сверху заливал молоком, кидал немного зелени и специй. Но ничего путного не получалось. Куда там – я же не Хаус. Высыпав блюдо своей кошке, я заказывал китайскую еду.
     - Не придет? - почему-то спрашивал меня разносчик.
     - Не-а, - пожимал плечами я. Мало ли, может он про Хауса спрашивал. А может, просто плохо знал английский – не знаю.
     День за днем я приходил в госпиталь, но время там словно остановилось. Будто Хаус был его движущей силой, внутренним демоном. Как пружинка в игрушке – сломалась, и можно выбрасывать. Время от времени я заходил к Кадди:
     - Не приходил? – спрашивал я без особой надежды.
     - Нет, - отвечала она и зачем-то смотрела на календарь.
     Забрав свои галстуки из химчистки, я вернулся домой. Расчехлил проигрыватель и поставил какую-то пластинку. Заиграл «After You’ve Gone». Я гладил рубашку за рубашкой и вдруг понял, что ничего не смыслю в такой музыке. Хотя запись и впрямь была неплохая. Когда зазвонил телефон, игла уже успела перейти к следующей композиции - «You Don’t Know My Mind». Я аккуратно отставил утюг и подошел к телефону:
     - Алло, - вежливо сказал я, но в трубке молчали.
     За последние пару недель подобных звонков было пять или шесть. Обычно звонок длился лишь несколько секунд. Я был уверен, что это Хаус. Когда в трубке начинали раздаваться короткие гудки, я видел перед собой его ухмылку, висящую в воздухе, словно улыбка Чеширского Кота.
     Внезапно меня озарило – трубку не вешают, потому что играет блюз. Я подошел к проигрывателю и сделал звук погромче. «When you see me laughing, I'm laughing just to keep from crying», - выскрипывала игла, взяв на себя роль посредника в наших переговорах. Казалось, окликни я Хауса, и он сразу бы ответил. Чего там – раз и окликнул.
     Но я молчал.