Я — Джеймс Уилсон
Это трудно объяснить.
Ребенком я был одинок. Да, это Хаус верно подметил. Только он не знает почему. И никогда не узнает. Просто я очень рано обнаружил в себе это свойство — "отзеркаливать" человека, с которым общаюсь. Становиться им. И, каждый раз, становясь другим, я узнавал этого другого (я, конечно, не имею в виду все эти страшные тайны, неблаговидные поступки и прочее, что так интересует Хауса). Я словно видел его изнутри. И мне быстро становилось скучно. Не что-то делать, а просто быть рядом.
Это очень трудно описать словами. Быть кем-то — это одновременно видеть его и видеть себя его глазами. И если мне это нравится, я стараюсь быть рядом. Я могу подружиться с кем угодно. Потом это проходит. Просто мне становится неинтересно. Раньше или позже — всегда. С Кадди я такой, каким видит меня Кадди: привлекательный романтический персонаж, страдающий от одиночества. Всегда готовый всем помочь. Врач, переживающий за каждого своего пациента.
И это отчасти верно: с ней я действительно такой. Я не притворяюсь. Поэтому нельзя сказать, что я под кого-то подлаживаюсь или кого-то обманываю.
Я совершенно искренен со своими пациентами: общаясь с ними, я действительно чувствую их страх и боль. Поэтому они так доверяют мне.
Но одновременно глубоко внутри я — это только я, тот, кто наблюдает за всеми «другими», в кого мне приходится превращаться. Я — Джеймс Эван Уилсон.
Я — друг Хауса. Мне интересно быть с ним. Мне интересно быть им. Я знаю, чего он от меня ждет и каким он меня видит.
И я знаю, что Хаус в глубине души жалеет меня. Мое главное свойство он считает просто умением манипулировать людьми — единственным оружием своего мягкого, беззащитного, чересчур внушаемого друга, которым по жизни движет жалость. Он считает, что если мы не увидимся какое-то время, я буду скучать по нему. Он даже винит себя в моей «неудавшейся личной жизни».
Это происходит так: я встречаю человека, с которым и которым мне интересно быть. Но через некоторое время становится неинтересно. Появляется другая женщина, с которой мне интересно. И я отпускаю на свободу ту, которая была моей женой. Я жду, что она сделает первый шаг к разрыву, так же, как когда-то сделала первый шаг к сближению. Она делала меня счастливым, но теперь это время прошло. Или так: я делал ее счастливой — и теперь это время прошло. Винить некого.
Хаус любит узнавать что-то о людях. Он гордится своей проницательностью и аналитическим умом — и имеет на то все основания. Но он — всегда Хаус. Ему ни на минуту не стать кем-то другим.
Я люблю игры. Мне было забавно побыть немного Триттером: недалекий и в общем-то очень одинокий человек, абсолютно уверенный в своей правоте. Потому что больше у него ничего нет.
Хаус тогда был до глубины души возмущен моим «предательством»... Я остаюсь его единственным другом. Не проходит дня, чтобы он ни залез в мой кабинет через балкон. Что и требовалось доказать.
Мне нравится Хаус. Предостерегающая окраска: я ядовит! Ему удалось создать образ, совершенно отдельный от себя настоящего. И все они всерьез считают эту маску настоящим лицом. Их наивность меня просто поражает. Он старается казаться циником — и тут же сводит на нет все усилия... Как с этой крысой. (Впрочем, тогда никто ничего не понял. Как обычно.)
Изматывающая боль, которой не будет конца — и он это знает. Не понимаю, как ему удается оставаться собой. Я бы не выдержал. Я знаю, потому что чувствую его боль как свою.
Я восхищаюсь Хаусом. Таким, какой он есть. Подбирать эпитеты — дело неблагодарное. Все они кажутся неточными, а сам рассказчик — многословным и высокопарным. Но есть хороший выход: использовать чужие слова.
"... Малейшая его мысль или ощущение содержат на одно измерение больше, чем мысль или ощущение ближнего. Он мог возгордиться этим, присутствуй в его натуре хоть что-то трагическое. Поскольку же ничего такого в ней не было, ему оставалось лишь испытывать неловкое чувство кристалла среди стекляшек, шара среди кругов".
Мне все еще с ним интересно.
