МУЗЫКА ЗА СТЕНОЙ
... Нет, не хочу и не могу
Остаток дней тоске служить,
Без глаз твоих, без рук, без губ,
Зачем теперь на свете жить?!
Прощай, любовь, враги, друзья,
Прощай навек весь мир, а я
Забуду все и закричу:
«Жить не хочу, жить не хочу!»

Он не хотел просыпаться. С некоторых пор пробуждение превратилось для него в пытку. Медленное всплытие из темных глубин сновидений приравнивалось теперь к восхождению на Голгофу. Он НЕ ХОТЕЛ возвращаться к реальности. Для чего нужна реальность, в которой пустует половина кровати, ставшей слишком большой для него одного? Реальность, в которой любимые умирают по вине близких друзей... Он застонал и уткнулся лицом в подушку. Едва уловимый запах духов (ЕЁ духов) вызвал настоящую агонию, заставив сердце мучительно сжаться. Боль, поселившаяся в самом центре его существа, не оставляла его даже во сне, ведь сны тоже были наполнены ею. Но он был готов мириться с этим, лишь бы видеть ее, видеть хотя бы в своих печальных грезах... Он открыл глаза и первой вещью, на которую упал его страдающий взгляд, была ее сумка, небрежно брошенная на стул, словно хозяйка отлучилась на минуту и вот-вот вернется... Да только это было неправдой – она не вернется никогда. НИКОГДА. Какое холодное, пустое слово... совсем как его дом, где больше не слышны ее шаги, не звенит ее смех. За стеной у соседей громко играла музыка. Каждое слово знакомой песни щемящей болью отзывалось в груди:

… And I love you, I swear it’s true,
I cannot live without you!
Goodbye, my lover, goodbye, my friend,
You have been a one for me…

Он повернул голову и посмотрел на табло электронных часов у изголовья кровати. Этот будильник тоже купила она, ей нравилось, что, помимо часов, минут и секунд, новомодное приспособление также показывает точную дату. «На тот случай, если ты после трудной ночи забудешь, какой сегодня день,» сказала она, заливаясь своим грудным смехом, который он так любил слушать, а потом заглушать поцелуями... На квадратном табло часов мягко светились цифры. Ровно месяц со дня смерти Эмбер. Уилсон снова закрыл глаза, которые уже горели от подступающих слез. Этот месяц, полный боли и черного отчаяния, показался ему бесконечным. И Уилсону стало страшно при мысли о том, что таких месяцев у него будет еще много, очень много. Возможно, вся его жизнь превратится в череду мучительных дней и ночей... Уилсон сжал кулаки с такой силой, что на коже остались глубокие следы от ногтей. Боли он не почувствовал. Кажется, его восприятие перешло на какой-то иной, ранее неведомый ему уровень. В мире не осталось ничего, кроме пустоты, наполненной глухим отчаянием. Отчаяние это напоминало низкие свинцовые тучи, что предвещают приближение разрушительного цунами…

***

Трость со стуком упала на пол. Стараясь не потревожить больную ногу, Хаус наклонился было, однако Катнер его опередил. Врач бросил на своего услужливого коллегу насмешливый взгляд, но сказать ничего не успел, поскольку в дверях кабинета появилась Кадди.
- Хаус, я ведь просила тебя зайти ко мне. Ты еще не забыл, что я администратор этого госпиталя?
- А ты не забыла, что я несчастный инвалид, которому каждое движение доставляет невыносимые страдания? – с уморительным подвыванием в голосе спросил Хаус.
- После всех проглоченных тобой таблеток, страдания, я полагаю, немного поутихли. – Лиза уселась напротив Хауса, изящно скрестив свои длинные ноги. Потом повернулась к притихшей команде.
-Я могу поговорить с вашим шефом наедине? Прошу меня простить.
Тауб, Катнер и Тринадцатая послушно удалились. Кадди вновь посмотрела на Хауса, невозмутимо жующего попкорн.
- Ты звонил Уилсону? – спросила она без обиняков.
Хаус продолжал смотреть на нее с тем же невозмутимым видом, однако Кадди успела подметить, как изменилось выражение его глаз. Что она прочла в их синей глубине – тоску? Печаль? Сказать наверняка было невозможно. Повисла пауза.
- Нет, - ответил, наконец, Хаус. Затем встал и направился к двери, давая понять, что разговор
окончен.
- Хаус! Вернись, я еще не все сказала!
- Зато я все сказал. А теперь я вынужден откланяться, видишь ли, мне надо срочно спасти
парочку жизней.
И Хаус удалился, оставив Лизу Кадди одну в пустом офисе. Она со вздохом покачала головой. В принципе, чего еще она могла ожидать? Что Хаус со слезами на глазах поведает ей о том, как тяжело у него на душе и как сильно ему не хватает друга? Ее беспокоил Хаус, но гораздо сильнее она тревожилась за Уилсона. Вот уже несколько дней он не отвечал на звонки. Неизменный автоответчик на домашнем, мобильный, разумеется, отключен. Кадди потянулась к телефону на столе Хауса, чтобы еще раз попробовать дозвониться до Уилсона. Она задумалась на мговение, а затем нажала на кнопку последнего вызова. На экране высветился знакомый номер. Кадди улыбнулась - Хаус звонил своему другу сегодня в девять. И, вероятно, не один раз. Она знала, что разговор не состоялся, но все-таки на душе у нее немного полегчало. Немного.

***

Уилсон заставил себя встать. Он собирался даже приготовить себе завтрак, но ограничился тем, что выпил чашку вчерашнего кофе. От нестерпимой горечи на глаза навернулись слезы. Он вытер их кончиками пальцев, приказывая себе успокоиться, ведь он только и делает, что плачет. На первой (и, как оказалось, последней) встрече с психоаналитиком, последний посоветовал Уилсону убрать из квартиры все, что напоминает об утрате, активно общаться с людьми и максимально занять свое свободное время. Уилсон не выполнил ни одного предписания. Более того, он отменил все свои последующие визиты к врачу. И остался наедине со своим горем. Но он все-таки попытался бороться, понимая, что состояние глубокой депрессии, накрывшее его с головой, ни к чему хорошему не приведет. Он принуждал себя заниматься повседневными делами, хотя чаще всего ничего не доводил до конца. Он без аппетита съедал то, что готовила ему сердобольная домработница, выходил за покупками (обычно возвращаясь с пустыми руками), читал (держал в руках раскрытую книгу, не видя строк), смотрел телевизор (бесконечно и бессмысленно перескакивая с канала на канал)… Он не мог заставить себя делать лишь одно – отвечать на телефонные звонки. Ему было невыносимо тяжело слышать полные сочувствия голоса коллег, отвечать на вопросы о самочувствии… И еще он боялся. Боялся, что ему позвонит Хаус. Теперь Хаус, Эмбер и ее смерть были неразрывно связаны между собой, стали одним целым. Уилсон ничего не мог с собой поделать, мысли об этом не оставляли его ни на секунду, сухим комом стояли в горле, не давали дышать… Его телефон уже несколько дней мигал красной лампочкой, напоминая, что на автоответчике накопилось порядочно сообщений. Он стоял перед телефонным столиком, глядя на красный сигнальный маячок, борясь с самим собой. Затем неуверенно поднял руку, ставшую вдруг очень тяжелой, и нажал на кнопку прослушивания…
- Уилсон! – (Кадди, это ее голос, чуть звенящий от скрытого волнения), - Если ты дома, ответь,
пожалуйста! Я знаю, что ты отменил визиты к мистеру Хиггинсу, психотерапевту. Мне очень больно за тебя, и я просто хочу помочь, понимаешь? Я снова запишу тебя на прием, приходи, очень прошу! Я с тобой, держись, хорошо? – Щелчок. Все.
- Доктор Уилсон! – (это Кэмерон, на грани слез), - Если вам нужно поговорить с кем-то, кто
сам прошел через весь этот ад, звоните мне в любое время. Я... я понимаю, что с вами сейчас происходит. Крепитесь, мы думаем о вас, – Конец сообщению. Милая Кэмерон, чем ты можешь мне помочь?
- Доктор Уилсон, это Чейз, - (разве можно не узнать этот характерный акцент?) – Я хочу
просто сказать вам, что вы можете на меня рассчитывать. Поверьте мне, у меня слишком большой опыт потери близких людей... (пауза, прерывистый вздох). Не сдавайтесь, доктор Уилсон.
Четвертое сообщение – от Формана.
- Я искренне сочувствую вам. Если вам понадобится помощь, вы знаете, где меня найти. До
свидания, доктор Уилсон, мы все ждем вашего возвращения.
Снова щелчок.
- Уилсон, я...
Уилсон поспешно выключил запись. Сердце билось так, словно собиралось выскочить из груди. Этот холодный, язвительный голос мог принадлежать только одному человеку. Но Уилсон был не в состоянии выслушивать своего друга (друга ли?). Нет, только не это… не сейчас… Ему и без того тяжело (ха-ха, тяжело! С таким же успехом можно сказать, что в Антарктиде «чуть-чуть холодно») Музыка в соседней квартире не умолкала, медленный блюз тянулся до бесконечности... Нажатие кнопки – и все сообщения, включая так и не прослушанный message Хауса, канули в небытие. А Уилсон, бледный, с потухшим, странно задерживающимся взглядом, возобновил погружение в собственное небытие…

***
- Так ты пойдешь к нему или нет? Долго ты собираешься играть со мной в прятки? Хаус, я знаю что ты здесь! – Кадди безуспешно пыталась открыть дверь пятой смотровой, запертой на ключ, да, кажется, еще и припертой изнутри чем-то тяжелым.
- Продолжай говорить, дорогая, страсть в твоем голосе заставляет мое тело трепетать, - глумливо отозвался Хаус, устроившийся на свободной кровати. Но, откровенно говоря, он и сам чувствовал себя как-то… странно. Неуютно. Затянувшееся молчание Уилсона беспокоило его ничуть не меньше, чем Кадди, Кэмерон и всех остальных. Возможно, даже больше. Разумеется, признаться в этом он не мог, но суть-то заключалась в другом. Джеймс Уилсон, его друг, ЕДИНСТВЕННЫЙ друг, просто-напросто исчез с его горизонта. А уж мысль о том, что Уилсон исчез не просто так, а испытывая ненависть к нему, просто изводила Хауса. Ненависть, горе, одиночество - убийственный коктейль, ему ли не знать. Хаус полежал еще несколько минут, уставившись в потолок, слушая гневные речи Лизы Кадди по ту стороны двери…
Дверь распахнулась совершенно неожиданно, Кадди едва успела отскочить. Хаус смерил ее взглядом, неопределенно хмыкнул, и двинулся в неизвестном направлении.
- Предупреждаю – выкинь из головы мыслишки о преследовании, - бросил он через плечо своей оторопевшей начальнице, - И сделай лицо попроще – я пойду к нему. Мне все рано пора одолжить у Уилсона немного наличности.
Кадди смотрела вслед удаляющемуся Хаусу, растерянная, сбитая с толку, но губы уже были готовы сложиться в улыбку.

Добавлено (03.11.2008, 18:01)
---------------------------------------------
***

Уилсон извлек из ящика стола тяжелый сверток, несколько мгновений просто смотрел на него, словно стараясь понять, что это. Пересохшее горло сжалось, лоб покрылся испариной. Негнущимися пальцами он развернул кусок плотной ткани. Тускло блеснули металлические грани, со стуком выпала коробка с патронами. Он купил этот «магнум» несколько лет назад, после того как в его квартиру забрались грабители. Он с присущей ему добросовестностью посещал тир, научился стрелять довольно прилично. Само наличие оружия в доме создавало некое ощущение безопасности, хотя Уилсон прекрасно понимал, что не сможет убить человека. Одно дело палить по картонным мишеням, и совсем другое – выстрелом отнять у кого-то жизнь. Но, в конце концов, и этот пистолет на что-нибудь сгодится, разве нет? Уилсон издал хриплый смешок, странно прозвучавший в пустой, тихой кваритире (не считая, конечно, непрекращающегося музыкального потока за стеной). Что ж, из любой ситуации всегда можно найти выход. Для него лучший выход – близкое знакомство с новеньким «магнумом». Он ведь вправе распоряжаться собственной жизнью?! Им вдруг овладело чувство отрешенного спокойствия. Скоро все кончится и он, наконец, сможет отдохнуть. Уилсон выложил на стол пистолет, патроны и принялся за дело.

***

Хаус громко выругался, отнюдь не заботясь о том, что его услышат. Двигатель заглох совершенно неожиданно и в самом неподходящем месте. До дома Уилсона, к счастью, было уже не так далеко. Но это с точки зрения человека, уверенно стоящего на обеих совершенно здоровых ногах. Хаус под эту категорию, увы, не подходил. Оставив свой байк на углу возле супермаркета, Хаус пошел в сторону сквера, больше обычного припадая на больную ногу. Он злился на себя, на сломавшийся мотоцикл, на Кадди, он злился на Уилсона. Однако злость и раздражение лишь маскировали снедавшую его тревогу, которая становилась все невыносимее по мере приближения к дому номер 376, на Энджелс-стрит (Черт, улица Ангелов! Разумеется, где же еще жить Джеймсу Уилсону!) Хаус обнаружил, что даже сарказм не в состоянии избавить его от страха. Да, он и в самом деле боялся. Величайший скептик, подвергающий сомнению даже очевидное, он был склонен в то утро поверить в предчувствие. А предчувствие подсказывало, что ему надо поторопиться. Что он и делал, несмотря на боль, вгрызавшуюся в ногу (и это после четырех таблеток!). Хаус пересек скверик, трость оставила глубокие следы в мягком дерне газона. Вот появился знакомый дом, старинный особняк, украшенный лепниной. Взгляд привычно остановился на втором справа окне третьего этажа, пятно солнечного света задрожало на стекле... С трудом поднявшись по каменным ступеням крыльца, Хаус толкнул тростью массивную деревянную дверь, прошел мимо консьержа, даже не взглянув в его сторону. Впрочем, последний знал эксцентричного врача с тех пор, как сюда переехал Джеймс Уилсон, так что нисколько не удивился. Лифт не работал (!!!!) и Хаусу пришлось карабкаться по гладким, довольно крутым ступенькам. Еще один пролет... и еще... Капельки пота, выступившие на лбу и висках, нога, выражающая отчаянный протест, не менее отчаянный сумбур в голове... Достигнув, наконец, цели, он прислонился к стене, переводя дыхание и закрыв глаза. Заветная дверь была прямо перед ним, добротная, мореного дуба, спокойного коричневого цвета. Сколько раз он стучал в эту дверь? Сколько тысяч раз она гостеприимно распахивалась перед ним, а на пороге его ждал Уилсон, добродушный, улыбчивый, «плюшевый» Уилсон, готовый всегда, в любое время дня и ночи, принять, успокоить, выслушать его… Только сейчас Хаус понял (черт, да его прямо озарило!), что эта дружба дорогого стоит. Кто еще, кроме Джеймса Уилсона, способен терпеливо выносить день за днем все его сюрреалистические выверты? И вот теперь между ними встала преграда попрочнее дубовой входной двери. Призрак Эмбер, Беспощадной Стревы ( кто сказал, что об умерших – либо хорошо, либо ничего? Чушь!), которую, тем не менее, Уилсон любил ( и, если уж резать по живому – Хаусу она тоже была небезразлична). Чувство Уилсона оказалось настолько глубоким, что теперь, после смерти Эмбер, он мог бесповоротно исчезнуть из жизни Хауса… Вслед за этой мыслью пришла другая… нелепая, но тем не менее вероятная… более чем вероятная… Уилсон, не отвечающий на звонки, запершийся в четырех стенах… этот новый Уилсон вполне мог исчезнуть из жизни ВООБЩЕ. Игнорируя ледяное покалывание в руках и спине (его прошиб холодный пот), Хаус вплотную приблизился к двери. Музыка, которую он теперь ясно слышал, доносилась из соседней квартиры. Какой-то молодчик что-то пискляво напевал под довольно жалкий аккомпанемент. Хаус поморщился, словно от зубной боли. Он не стал стучать (нет, сэр, ни в коем разе!). Какой смысл проситься в дом к человеку, решительно прервавшим связь с внешним миром вообще (и с доктором Грегори Хаусом в частности)? Ясный, аналитический ум Хауса работал, как идеально подогнанный механизм, несмотря на волнение. Дело в том, что он ЗНАЛ, как проникнуть в квартиру без стука, звона и ненужной суеты. Хаус запустил руку в керамическую вазу, стоявшую справа от двери, несколько секунд сосредоточенно рылся в мелком гравии, пока не нащупал холодный гладкий кусочек металла. В высшей степени странная привычка Уилсона хранить запасной ключ в цветочном горшке всегда раздражала Хауса. Но только не сегодня.

***

Уилсон и не подозревал, что в квартире он уже не один. Откровенно говоря, с того момента, как он взял в руки пистолет, он словно очутился в неком звуконепроницаемом коконе. Внешний мир отодвинулся куда-то далеко… очень далеко. Осталась лишь тишина, глухая боль и ощущение смертоносной тяжести оружия в руке. Мыслей не было… лишь смутные образы, мелькающие в его измученном мозгу. Скоро, совсем скоро все кончится. Ему больше никогда не придется просыпаться в пустой квартире и вспоминать… вспоминать… Пальцы импульсивно сжались на рифленой рукоятке «магнума». Вот оно, спасение от одиночества и страха, чудесное лекарство от печали. Нужно только поднять руку и прижать холодный ствол к виску. Все так просто. Уилсон медленно закрыл глаза, слезы оставили блестящие дорожки на щеках. Он не сознавал, что плачет. Он уходил все дальше и дальше из этого мира, где ничто больше не имело смысла.

***

В полутемной прихожей пахло корицей. Хаус осторожно прикрыл за собой дверь, стараясь не шуметь. Его насторожила почти абсолютная тишина. «Почти абсолютная», потому что неугомонные идиоты за стеной продолжали эксплуатировать свою стереосистему, скармливая ей все новые и новые диски дерьмовой музыки. Немудрено, если у Уилсона малость съехала крыша - в такой-то обстановке. В гостиной не было ни души, в спальне Хаус обнаружил лишь неубранную постель и столь нехарактерный для Уилсона беспорядок. К тому же комнату наводняли разнообразные вещи, явно принадлежавшие покойной Эмбер. Шарф, сумка, заколки, полупустой флакон духов, ее фотография на ночном столике... Да, картина вырисовывалась, мягко говоря, невеселая. К тому же самого Уилсона пока нигде не было видно. Хаус подошел к двери кабинета, стараясь ступать бесшумно (а попробуйте-ка ходить на цыпочках, хромая и опираясь на трость!!), заглянул в полутемную комнату. Полутемную, потому что единственное окно было задернуто двойными шторами. А возле окна, спиной к Хаусу, стоял Джеймс Уилсон. Сердце Грегори Хауса, закаленное, не раз и не два испытанное на прочность, вдруг беспомощно сжалось и задрожало, как комочек желе, с той лишь разницей, что чертово желе не способно испытывать боль, не способно тосковать и скучать по другу...
- Уилсон! – негромко позвал Хаус, разрывая плотную, почти осязаемую ткань тишины. Плечи Уилсона чуть заметно дрогнули и он медленно обернулся. Глаза Хауса с фотографической четкостью зафиксировали бледное, осунувшееся лицо друга, совершенно отсутствующий взгляд… Уилсон смотрел на него… СКВОЗЬ него. Уилсон молчал. А в руках у Уилсона был пистолет.

Добавлено (03.11.2008, 18:01)
---------------------------------------------
***

Катнер просунул голову в дверной проем.
- Я проверил кровь на токсины, все чисто, - доложил он, протягивая Форману файловую папку.
- Ясно. Тауб еще в лаборатории?
- Нет. Они с Тринадцатой внизу, отделение «скорой» зашивается, Кэмерон попросила их помочь.
- А Хауса ты не видел случайно?
Катнер отрицательно покачал головой.
- Черт подери Хауса! Он всегда исчезает в самый неподходящий момент! Как пациентка?
- Пока стабильна, припадки не повторялись. Я пойду? Помогу в «скорой», там, кажется, еще раненых привезли.
Форман не ответил, он внимательно изучал результаты лабораторных исследований. Его коллега вышел, рассудив, что молчание – это знак согласия. Пейджер Формана прнзительно запищал – срочный вызов.
Час спустя, уставший, злой Форман столкнулся в коридоре с Чейзом, выходившим из операционной.
- Привет! Тяжелый день? – сочувственно поинтересовался хирург, останавливаясь.
Форман махнул рукой – мол, не спрашивай. Он жутко устал – полночи дежурил в клинике, утро выдалось на редкость суматошное. А тут еще, как назло, Хаус куда-то запропастился. Форман в сердцах поделился своими переживаниями с коллегой.
- Знаешь, я видел, как Хаус выходил из госпиталя. Кажется, он очень торопился, - сказал Чейз.
Это было последней каплей – Форман дал выход накопившемуся гневу.
- Ну все, с меня хватит! Я иду к Кадди, пусть сама разбирается со своим гением, черт его возьми!
Чейз проводил взглядом не на шутку рассерженного Эрика Формана, который отправился прямиком к администратору госпиталя.

- Доктор Кадди, вы не знаете, где Хаус? – спросил Форман, стараясь не показывать своего раздражения.
Кадди оторвалась от монитора и взглянула на молодого врача поверх очков.
- Его нет в госпитале. Надеюсь, что он вернется до вечера.
- Господи, доктор Кадди, и вы так спокойно об этом говорите? Да ведь у Хауса куча часов работы в клинике. У нас тяжелый случай пациента с неврологическими проблемами, в «скорую» поступило не меньше тридцати пострадавших во время аварии на трассе, а Хаус, разумеется, улизнул!
Кадди дала Форману выговориться, а когда он умолк, спокойно ответила:
- Я сама попросила пойти Хауса к Уилсону домой. Им нужно поговорить. Ты не хуже меня знаешь, как это важно для них обоих.
Неловкость, которую испытывал Форман, читалась у него на лице.
- Да, доктор Кадди, я понимаю. Простите, что побеспокоил вас.
Когда за Форманом закрылась дверь, Кадди встала, подошла к окну.
- Они сумеют понять друг друга. И все вернется на круги своя… – сказала она своему призрачному отражению в стекле. Лизе Кадди очень хотелось верить, что так все и будет…

***

- Уилсон, - сказал Хаус, поражаясь тому, как непривычно мягко звучит его голос, - Уилсон, почему бы тебе не положить на стол эту штуку, которую ты держишь в руке?
Поначалу Уилсон никак не отреагировал. Он продолжал стоять, глядя широко раскрытыми, пустыми глазами на что-то, недоступное пониманию и восприятию Хауса. Затем на его лице (бледном, как у хронически больного) появилось подобие улыбки, слегка искривившей его губы. Хаус подумал, что мог бы прекрасно обойтись без этого зрелища.
- Уйди, Хаус.
Вот так. Два слова, произнесенные бесцветным голосом, лишь отдаленно напоминающим голос Джеймса Уилсона. Хаус сделал шаг вперед, отметив про себя, что расставаться с оружием Уилсон отнюдь не собирается.
- Значит, хочешь, чтобы я ушел и оставил тебя наедине с твоей новой игрушкой. Худшая из твоих идей, знаешь ли. Может, лучше выпьем пива перед телевизором, как в старые доб...
- Заткнись!
Хаус чуть не поперхнулся от неожиданности. Одно хорошо – черные провалы в глазах Уилсона заполнились яростью, все лучше, чем эта жуткая пустота. Воцарилось молчание. Уилсон закрыл глаза, словно самый вид Хауса был для него невыносим.
- Хаус, я прошу тебя – уйди. Не ради меня, ради себя. Пожалуйста. – Уилсон произнес эти слова
так тихо, что Хаус едва услышал его. У него было такое ощущение, что в груди появилась непомерно тяжелая свинцовая глыба. Уилсон был настроен более чем серьезно. Он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО собирался совершить непоправимую глупость. Подавляющее большинство случаев депрессии заканчивалось летальным исходом. Отличались лишь способы казни собственного тела. Уилсон выбрал пистолет.
- Допустим, ты спустишь курок, направив дуло в висок или подбородок. Пуля прошьет насквозь мозг, но убьет ли она тебя – это еще вопрос. Хочешь провести остаток жизни в инвалидном кресле, пуская слюни? Или присоединится к веселой компании «овощей» в отдельном боксе?
- Я хорошо стреляю, - последовал ответ.
Хаус тяжело вздохнул, наблюдая, как проклятый пистолет поднялся на уровень головы Уилсона. Краем уха Хаус уловил мелодию знакомой песни «Passing afternoon ». Соседи за стенкой продолжали развлекаться. Ну да ладно, с них станется, это же не их лучший друг собирается прострелить себе голову, пав жертвой трагической любви к ныне покойной Эмбер... И Хаус принял решение. Пришло время сказать Уилсону о главном. Выложить ему все, как есть, всю правду о том, что снедало его на протяжении этого месяца. В депрессию он, правда, не впал, зато узнал, что душевная боль может быть не менее мучительной, чем боль физическая. А уж последней в его жизни хватало. По самое не хочу, так сказать.
- Прежде чем сказать «прощай» несправедливому и жестокому миру, может, уделишь мне две
минуты? Я ведь не о многом прошу... И опусти пока своего железного дружка, он меня отвлекает.
Уилсон ничего не ответил, но пистолет все-таки опустил. И на том спасибо. Хаус глубоко вздохнул. Он бы многое отдал, чтобы повернуть время вспять... чтобы НЕ БЫТЬ Грегори Хаусом, черт возьми. Однако деваться было некуда. Откровенно говоря, Хаус был готов на все, лишь бы увидеть прежнего Уилсона. Того Уилсона, у которого теплый, осмысленный взгляд, а не выжженая пустыня и который не балансирует на грани жизни и смерти.
- Я виноват, Уилсон. – просто сказал Хаус, - Не я был за рулем автобуса, и те таблетки выписывал
не я. Но вина лежит на мне. И мне предстоит жить с этим. Думаю, что я смогу. – Удары сердца, казалось, уже резонировали от стен. От прилива крови к голове шумело в ушах, а под кожей полыхало пламя. – Уилсон, с болью можно жить.
- Ты веришь в то, что говоришь? – Хаус почти не услышал вопроса – скорее, прочел по губам.
- Если бы не верил, то и рта бы не раскрыл. Я пришел сюда и говорю все это потому, что... – Хаус
закрыл глаза и снова перевел дыхание, - потому что наша дружба очень важна для меня. Мне плевать на то, что думают обо мне другие... другие, но не ты. И если ты считаешь, что теперь я не заслуживаю ничего, кроме ненависти... тогда подними этот чертов пистолет и пристрели меня.
Время замедлило свой ход... а потом и вовсе остановилось. Пронзительно-синие глаза смотрели в темно-карие, которые внезапно утонули в слезах. Ослабевшие пальцы разжались, «магнум» с глухим стуком упал на ковер. Где-то далеко, в другом измерении, звонил телефон, все так же приглушенно звучала музыка. Уилсон пошатнулся и упал на колени, словно ноги отказались служить ему. Он прижал руки к лицу, его тело сотрясали беззвучные рыдания. Концом трости Хаус отшвырнул пистолет на безопасное расстояние, приблизился к Уилсону, сел на пол рядом с ним, не обращая внимания на взорвавшееся болью колено. Ему хотелось лишь одного – быть рядом с другом, просто БЫТЬ РЯДОМ. Он положил руку ему на плечо, крепко сжал. Он чувствовал, как через его тело, словно через проводник, проходят невероятные по своей силе волны горя, боли, еще невыплаканных слез, исходящие от друга. Они проходили сквозь него, чтобы исчезнуть, уйти, как уходят в землю молнии во время грозы... Ни Уилсон, ни Хаус не могли потом сказать, как долго они сидели на полу в полутемной комнате. Они твердо знали только одно: эти минуты или часы, проведенные в полном молчании, принесли облегчение им обоим. Когда Уилсон, наконец, немного успокоился, он поднял голову и взглянул на Хауса, чья рука все также лежала у него на плече. Взгляды друзей снова встретились. А потом на бледном, заплаканном лице Уилсона появилась слабая, но такая знакомая улыбка. «Он вернулся, прежний Уилсон. Мой друг».
- Стратегический момент для выпивки уже настал. Что скажешь? – как ни в чем ни бывало поинтересовался Хаус.
- Звучит неплохо, - отозвался Уилсон.

Хаус ухитрился принести их кухни две полные чашки кофе, поставив из одна на другую, не пролив при этом ни капли. Поставив их на низкий столик возле дивана, он щедрой рукою добавил в кофе коньяк. Хаус с удовлетворением отметил, что после нескольких глотков горячего, ароматного напитка на лицо Уилсона вернулось подобие румянца. Он был похож на человека, которого постепенно извлекали из бездны. Хаус смотрел на друга и, среди разнообразных мыслей, в его сознании доминировала одна: он успел вовремя. Возможно, это хотя бы частично искупит вину. Утрата останется утратой и от боли никуда не спрячешься, но он будет с этим жить. ОНИ будут жить.
Мобильник Уилсона лежал на подлокотнике дивана. Хаус с минуту повертел в его в руках, потом включил. Телефон немедленно разразился оглушительной трелью.
- Эй, Уилсон, это тебя! – Хаус бросил аппарат Уилсону, тот легко поймал его.
Звонила, разумеется, Кадди. Фоном разговора с милой, несравненной начальницей послужили голоса многочисленной компании, собравшейся по всей видимости в кабинете Лизы Кадди. Уилсон включил громкую связь и Хаус тоже получил возможность услышать голоса своих ребят из обеих команд – старой и новой.
- Кадди! Передай развеселому сборищу, что я буду в госпитале через час. А возвращения своего
героя ждите завтра. – крикнул Хаус и удовлетворенно улыбнулся – у Кадди на телефоне тоже была включена громкая связь. А растроганный «герой» тем временем пытался отыскать в карманах носовой платок – впервые за эти несколько недель ему хотелось плакать от радости.

Хаус принес им еще по чашке свежесваренного кофе (не преиминув заметить, что теперь Уилсон должен ему как минимум три обеда). Уилсон не возражал. Он с наслаждением пил свой кофе, который представлялся ему неким живительным нектаром. Отчаяние и тоска уступили место светлой печали. Он скучал по Эмбер и все так же оплакивал ее смерть, но ощущение пустоты и собственной ненужности исчезло. Его окружали люди, которые любили его, которым была небезразлична его судьба, а это не так уж и мало. Ради этого стоит жить.
- Хаус! – тихо сказал Уилсон, - Спасибо, что пришел сегодня.
За стеной кто-то невидимый поставил диск группы « Queen ».
- Знаешь, а твои соседи небезнадежны, - заметил Хаус.
Песня знаменитой рок-группы заполняла комнату, как солнечный свет весеннего дня, свободно лившийся в открытые окна.

Friends will be friends,
When you're in need of love they give you care and attention.
Friends will be friends,
When you're through with life and all hope is lost
Hold out your hand,'cos friends will be friends - right till the end!

Счастья мне надолго хватит,
Говорю СПАСИБО Кате!