ГЛАВА 1

Приятный полумрак ласкал зрение и сознание Джеймса Уилсона. Его веки тяжелели под завораживающую колыбельную – великолепного трио тикающих часов, тихо гудящего компьютера и глухо вибрирующего телефона. При других обстоятельствах звонок должен был непременно взбодрить онколога, заставить его протереть глаза, но сейчас он был лишь частью единой мелодии, призванной усыпить Уилсона. Партия тикающих часов здесь играла тоже не последнюю роль: они вот уже целый час извещали о наступлении нового дня. Но биологическим часам Уилсона это было до лампочки.

Взвалив на себя дополнительную работу в связи с отъездом главврача, он явно руководствовался не только дружескими побуждениями. Труд начальника онкологического отделения, да ещё и с достойным довеском кипы бумаг администратора, в целом составлял достойный повод задержаться на работе до тех пор, пока дома его будет встречать лишь мирное сопение его второй половинки, и ещё разве что остывший ужин.

Наконец, пробужденный таки звонком мобильного, уставший Уилсон схватил телефон и проверил пропущенные звонки: два звонка от Лизы Кадди и целых четырнадцать – от Сэм. «Великолепно. Ради этого стоило задержаться на работе подольше: кто-то бьёт все рекорды по оказанному мне вниманию», - подумал Уилсон и нервно пошевелил мышью компьютера, чтобы избавиться от спящего режима. Резкий свет от монитора, напомнившего об открытом файле недописанного отчета, слепил глаза.

«Время… время… Который час?... Пфф… Прекрасно. Второй час ночи. До прибытия самолёта ещё больше часа». Обрадованный таким выводом, Уилсон поставил себе будильник на без пятнадцати два и с легкой усмешкой покосился на манящее своей мягкостью кожаное кресло, всем своим видом намекающее онкологу на возможность вздремнуть ещё немного. Ведь ничего же страшного не произойдет, если он поедет встречать начальницу из аэропорта выспавшимся: ему предстоит ещё сесть за руль.

Приняв горизонтальную позицию в откидном кресле, Уилсон всем своим видом показал готовность к отправлению в царство Морфея. И вот, поддавшись сладкому соблазну, его веки поползли вниз. Джеймс находился за два шага от реальности, но за четыре перед сном. Мысли стали приобретать причудливые формы, все земные дела стали постепенно покидать голову Уилсона, в том числе – необходимость перезвонить Сэм и Кадди. Сознание затуманено, облачено в лёгкий сатин сна, окутано отрезом нежного шелка, подаренного самим Морфеем – милосердным внуком самого Громовержца. Покой, дарованный этими великолепными минутами, окончательно нашел своё пристанище в кабинете онколога и погрузил его в негу снов.

Все гениальное – просто. Но только не наши сны. Это – свойственный любому из нас естественный физиологический процесс пребывания в состоянии с минимальным уровнем мозговой деятельности. Это – последовательность необъяснимых образов. Это – то, ради чего мы ежедневно бросаем все земные дела. Это – то, чему мы отдаёмся без сомнений и колебаний. Это – извращенная «объективная реальность». Масса объяснений, но как понять? По-своему великий и по-своему извращенный ум годами разрабатывал метод свободных ассоциаций; наверняка, мысли о природе сновидений беспрестанно занимали его разум, но ровно до тех пор, пока великая сила сна не сражала наповал мыслителя, заставляя думать, что иногда сон – это просто сон – ровно также, как и сигара - порой просто сигара.

Из прочных волокон сна Уилсона вырвал резкий грохот и чей-то хриплый кашель. Дверь в кабинет с шумом отворилась, на диван упало грузное и неуклюжее тело, на пол упала трость. «Лучше любого будильника», - подумал Уилсона, прежде чем в полумраке установил личность гостя.

- Хаус??? Какого черта! Ты… ты… ты здесь, - он попытался членораздельно высказать своё удивление неожиданно нагрянувшему визитеру. Сделав пару картинных взмахов руками, Уилсон подошел ближе к Хаусу, желая убедиться, действительно ли это он.
- И ты здесь, - заметил Хаус, подняв глаза на хозяина кабинета.
- Моё пребывание здесь оправдано: я здесь работаю.
- И я здесь работаю.
- В моём кабинете работаю я.
- Справедливо.
- А вот ты должен быть совсем не здесь. Не находишь? Тебе самое время быть дома и встречать Кадди. Она будет в аэропорту через… - Уилсон попытался напрячь зрение и взглянуть на часы. – В общем, скоро.
- Кадди будет в аэропорту, а я уже здесь… - невнятно пробурчал Хаус.
- Что? Ладно, раз ты меня не убаюкаешь колыбельной, будь добр, включи кофеварку. И всё же, почему ты здесь?

Хаус с трудом поднялся и кое-как добрался до кофеварки, нажал на кнопку, и, больше не садясь на диван, развернулся лицом к другу. Простояв так около минуты, он пошатываясь побрел обратно к дивану.

- Да ну? Так всё и было? Не может быть! Хаус, твоё молчание так занимательно, что я боюсь тебя перебить. Но всё же… стоп. Та едва ходишь! Ты… ты что… Твоя боль усилилась? – обеспокоенно спросил онколог.
- Нет.
- Ты… пришел за рецептом на викодин? Черт, Хаус! Год! Ты держался целый год. Теперь ты намерен перечеркнуть все старания, послав к черту все свои усилия, усилия Кадди, мои усилия, в конце концов?! Даже не думай об этом. Рецепт я тебе не дам, - сказал Уилсон, почувствовав искреннюю тревогу.
Триумф Хауса над зависимостью – это, в серьёзной степени, триумф Уилсона, ознаменовавший очень многое: силу воли Хауса, его желание начать стремиться к счастью, победу одной стороны личности над другой, значимость для Хауса ценности их с Уилсоном отношений, значимость заботы Кадди, которая была с ним рядом с момента его твердого решения принять её помощь.

- Рецепт мне не нужен. Моя нога не болит, - спокойно и отрешенно ответил Хаус.
- То есть как… ты совсем не ощущаешь боли? Это… чудесно, но… могу ли я тебя поздравить? Как это получилось? Ты совсем не принимал наркотических обезболивающих? Это правда?
- Я сказал, что рецепт мне не нужен. Сейчас не нужен. И нужен не был. Но я не сказал, что мне не нужен был симпатичный металлический ломик, эффективно долбящий кафель в ванной, и Джонни. Даже два Джонни!
- Джонни? Два Джонни? О чем ты? – спросил Уилсон, не сразу уловив смысл всей фразы.
- Ну как же? Наш общий друг Джонни Уокер. Эх, Уилсон, нехорошо забывать старых друзей. Джонни никогда ещё не подводил! А два Джонни – это залог приятного вечера.

В кабинете повисла тяжелая пауза. По мере того, как смысл сказанного доходил до Уилсона, он трижды сменил выражение лица. Именно в эти секунды хрупкий хрусталь надежды на победу Хауса над викодином треснули об тяжелый и холодный гранит его слабоволия. Джеймс на секунду закрыл лицо руками и присел на корточки рядом с письменным столом.

- Я обдолбан, Уилсон! – после этих слов, выражающих итак уже очевидный факт, никто не рискнул обронить хоть слово.

Прикрывшись маской праздного безразличия к случившемуся, Хаус пытался подавить в себе бурю различных чувств – от чувства вины до ощущения собственной ничтожности.
Спектр ощущений Уилсона был не менее богат.

«Такое уже было. Не раз. Значит, это была всего лишь неудачная попытка. Всё. Ничего не произошло. Просто ещё одна попытка. На этот раз – длиною в год. Пусть так. Возможно, так даже лучше. Это просто дало понять, что надежды на его исцеления не стоят таких истязаний. И… всё. Просто очередная неудачная попытка – вот и всё, что произошло», - пытался совладать с собой Уилсон. И можно было подумать, что чувство глубокой жалости помогало Джеймсу справиться с накатившими волной эмоциями. Но едва ли Хаусу было под силу сейчас осознать, что никакого места для жалости по отношению к нему в Уилсоне больше не осталось. Вся она выгорела дотла, оставив после себя неплодородную почву – мёртвый участок души Уилсона, не пригодный больше для дающей ценную надежду жизни. По такому пустынному полю мог теперь метаться лишь знойный ветер ярости. Именно ярость, отравленную отчаяньем – да, даже не обидой – изо всех сил пытался удержать в себе онколог. И, дай он своим действиям хоть йоту воли, та самая ярость вылилась бы через физическую силу Уилсона, давая выход всем эмоциям. Он бы непременно вернул проклятому диагносту всю горечь, которой сам ранее питался с руки Хауса. И тогда шрамы на теле Хауса приумножились бы. А пока шрамы множились лишь на сердце.

Сжав обе руки в кулаки, Уилсон снова встал на ноги, сделал пару шагов на месте, изо всех сил пытаясь не смотреть на, как ему казалось, безразличный ко всему источник отчаянья. Тем временем Хаус опустил тяжелеющую голову на руки и крепко закрыл глаза. Было не до шуток, не до сарказма.

Неспешные шаги Уилсона по кабинету отмеряли секунды и удары сердца одновременно. Время шло и уходило навсегда. Но в этой комнате никому было его не жаль. Что эти жалкие секунды пустоты в сравнении с целым годом жизни, наполненной смыслом и целью?
Наконец, отчаянье нашло волю и громом вылилось наружу: резкий удар кулаком Уилсона по столу отмерил время. Хаус с опаской взглянул на друга: тот с уверенностью расположив сжатые в кулаки руки на поясе, уставился в пол.

- Ты остаешься здесь, понял? Придешь в себя, пока я встречу Кадди в аэропорту. Ты – запомни! – ты сейчас у меня дома, так как Сэм уехала к родителям. Понял? Я отвезу Кадди домой и сразу после этого вернусь сюда за тобой, - Уилсон старался быть как можно более твердым в своей речи, он хотел, чтобы Хаус усвоил сказанное им. Но викодин вперемешку с двумя бутылками виски затуманивали его сознание. Зрение и слух становились нечеткими, к горлу подбиралась тошнота. Слегка совладав с собой, Джеймс добавил: «Кадди ничего не должна знать».

Перед тем, как Хаус окончательно перестал четко рассуждать, последняя фраза Уилсона позволила диагносту ощутить, что, возможно, не всё потеряно, если его друг, не желая ставить в известность Кадди, считает, что это не конец. Возможно, он готов и дальше сопровождать друга на сложном пути? Но даже Уилсон слабо тогда осознавал, насколько близки они оба находились к концу…

Бросив последний взгляд на настенные часы, Уилсон оделся, взял ключи от автомобиля и ушёл в холодную ночь.

Продолжение следует...