Тонька, желаю вам бесконечного вдохновения...
и почаще радуйте ваших поклонников своими работами)))

Форман открыл дверь, откусывая громадный кусок от бутерброда с семгой. Хаус, вопреки обыкновению, проигнорировал вид еды.
- Тринадцать сюда давай, - без предисловий начал он, - нужен ее гормонально зависимый мозг для решения проблемы.
Несмотря на то, что Эрик на девяносто процентов был уверен, о какой именно проблеме идет речь, он смолчал, пропуская Хауса в дом.
- Если вы сможете вытащить ее из постели - уйду к мормонам, - сообщил Форман, зевая, - Реми!
- Отвали, - донеслось из спальни.
Хаус всегда знал, что в Тринадцать кроются многие таланты. Сейчас, например, она напоминала цыганку-кочевницу: все, что нужно было ей для жизни, находилось от нее на расстоянии вытянутой руки. Но что особенно обрадовало Грегори Хауса - до такой степени, что он даже не смог скрыть своего удивления - на коленях у Тринадцать лежала раскрытая история болезни в красной папке. Из всей команды лишь она одна проявляла к Джонни Стоуну глубочайшее внимание, почти что с материнской заботой.
Хаус быстро окинул взглядом кровать: кокосовое печенье, журналы, какие-то книжки, пульт, телефоны, лаки для ногтей… Сама Тринадцать была облачена в хламиду с разрезами по бокам, из-под которой торчали ее ноги в каких-то несуразных широких штанах, и носках в полосочку.
- Посетивший тебя аист свил гнездо в прическе, я понял, - Хаус поиграл пальцами на рукояти трости, но Тринадцать безмятежно улыбнулась - как показалось Грегу, с ехидством.
- Я оставляю ребенка, - сообщила она ему, и потянулась за очередным печеньем с кокосовой крошкой.
- Тогда ты покидаешь команду.
Тринадцать никак не отреагировала на его утверждение.
- Вас выселили из квартиры или это побег? Воскресенье, - подняла она левую бровь, - час дня.
- К черту подробности! Год какой? - заломив руки, театрально возопил своим самым саркастичным голосом Хаус. Тринадцать подняла правую бровь:
- Я сама закончу это дело, - с вызовом ответила она, - я смогу.
- Даже не думай, - огрызнулся Грег, - отдавай историю болезни и проваливай в клуб «Залетим - Родим - Взрастим» или еще что-нибудь такое. Иди, присматривай чехлы на свою тушку, соски и подгузники для потомства, сиди дома, толстей и не лезь в Принстон Плейсборо. Понадобится какой-нибудь девайс типа молокоотсоса - я уверен, Уилсон…
- Я никуда не уйду! - гневно возмутилась Реми, - и… у нас есть ксерокс. Я оставлю себе копию.
- Ты отстранена за несоответствие. У меня нет никакого желания терпеть капризы биоинкубатора…
- Дискриминация!
- Агитация демографического взрыва, - не остался в долгу Грегори Хаус, - я за добровольное вымирание человечества.
С этими словами Грег отобрал у Тринадцать историю болезни, старательно собрал разбросанные снимки и выписки по постели, и удалился, прихрамывая. Форман тут же вернулся в спальню. Тринадцать облизывала пальцы с выражением редкостного остервенения на лице.
- Хаус в прошлой жизни голосовал за лишение женского пола избирательных прав, - пожал плечами Форман, надеясь, что его слова утешат Реми. Но Тринадцать лишь улыбнулась, вытаскивая вторую красную папку из-под подушки. Эрик расхохотался.
- Синдром Хауса, - уверенно заявила Тринадцать, придирчиво выбирая из лежащих перед ней печений наиболее щедро обсыпанное кокосовой стружкой, - паранойя, нетерпимость к критике, лейтмотив жизни - все идиоты. И еще он критики не терпит. Соперничать с ним позволено только сам-знаешь-кому. В общем, на поле боя лезут только амазонки.
- Ты у меня амазонка, - немедленно выдохнул Форман, и Реми замолчала, улыбаясь.
В конце концов, она не ощущала еще ничего, что обещало бы ей: Форман будет всегда. Даже что-то внутри, как она все еще суеверно называла своего будущего ребенка, не гарантировало любви до гроба.
И все-таки ей хотелось выжечь глубоко-глубоко в сердце слова «ты у меня».

Кадди чувствовала себя юной и очень несчастной идиоткой, влюбленной в идеалы. «Это ведь сегодня и еще одна ночь, - улыбалась она неизвестно чему, порхая полуобнаженная по дому, - еще двадцать часов удовольствия. Игра в housewife, игра в жизнь». В конце концов, Грегори Хаус признавал, что иногда лучше не анализировать происходящее, а просто брать все - как можно больше всего, как можно быстрее. Поэтому за один день Лиза Кадди успела предаться всем возможным эмоциям.
Кадди рассмеялась, потягиваясь. На бедрах выступили синяки - она вчера не заметила, как ушиблась о край дивана. Лизе не хотелось покидать диван - он пах Хаусом, пах безмятежностью и нирваной, травкой и любовью, розмарином и сандалом. Лиза ходила по квартире с Рейчел на руках, что-то напевая, и чувствуя себя на своем месте. Она немного поразмыслила перед открытым шкафом, потом оглянулась. Неожиданная грусть накатила на доктора Кадди. Она понимала, что унесет обратно к себе мало, невыразимо мало - всего-то пару сумок да коляску Рейчел, но начинало казаться, что остается нечто большее.
Лиза мотнула головой, принимаюсь чистить картошку. По телевизору - она и не заметила, что включила его - шла какая-то задорная мелодрама с Брэдом Питом и его Джоли. Идеальные пары в идеальном мире. В прекрасном мире, где все взрослые мужчины наигрались, и говорят о своих чувствах, а не убегают ставить диагнозы, гонять на мотоциклах, курить анашу - в общем, те, которые не убегают.
«Я расклеилась, - укоряла себя Кадди, вытирая внезапно набегающие слезы, - это было… это было прекрасно. Это было, как будто навсегда». Она встряхнулась, заставляя себя улыбаться, рассуждая, что уж погрустить она успеет во все последующие вечера.
Через две мелодрамы и одно блюдо из энциклопедии «Особые деликатесы» Кадди отправилась на прогулку с Рейчел. Она поздоровалась с миссис Войтовски, улыбнулась другим соседкам, которых увидела, свернула за угол к магазину, радуясь лучам вылезшего солнца. Она набрала листья клена, уже красные, разбавила желтым, и поставила в вазу. «Если уж изображать женщину Хауса, то… то… - оправдала Лиза Кадди себя, и победно пристукнула каблуками, - то я ею на ближайшие часы стану. В конце концов, это был охрененный секс. Это нас ни к чему не обязывает».
Ей отчаянно хотелось верить. И дрожали руки, и дрожали коленки, как у малолетки на первом школьном вечере с танцами - дрожали весь день, когда она кружилась с песней по просторным комнатам, играла с Рейчел, играла двумя пальцами какую-то едва знакомую мелодию на рояле, играла в счастливую женщину.
Она приняла ванну, качая коляску ногой в пене, и выбрала самое шикарное из того белья, которое взяла с собой, пурпурный комплект. Рассеянно напевая, Лиза Кадди ходила по сияющему паркету, смотрелась в зеркала, переключала каналы телевизора и думала, какую роль играть вечером - если, конечно, ей нужно не склочное выяснение «кто главный», а заняться с ним любовью. Открывая ему дверь, в которую он тихо постучал рукоятью трости, Кадди замерла в предвкушении.
- Это … - он замолчал, и опустил руку, - черт, Кадди!
- Нравится? - робко спросила она, вдруг ощущая себя полной кретинкой, которую не взяли бы даже в группу поддержки. Хаус ухмыльнулся, и оглянулся через плечо.
- Лига вуайеристов с проверкой! Ведущий приветствует шоу «Радикальный нудизм доктора Кадди»! - заорал он радостно, и захлопнул за собой дверь, - покажись сзади.
Отчего-то она боялась - возможно, потому, что он долго, мучительно долго молчал, прежде чем провести рукой по ее обнаженной спине, и сжать атласные шнурочки в кулаке. В этот раз они дошли до спальни, сбив по пути пару каких-то хрупких предметов. Кадди не запомнила ничего - ей показалось, что ее оглушили чем-то тяжелым, и очнулась она лишь, когда они вдвоем сползли у стены, тяжело дыша, в кучу разбросанных вещей. И потом она провела остаток вечера с закрытыми глазами, совершенно обнаженная, совершенно счастливая, и лежала у него на плече, пока он, подсунув под ногу подушку, сосредоточенно курил, размышляя молча о чем-то своем. Они не разговаривали весь вечер - молчали, говоря языком прикосновений, движений, улыбок. Лиза заснула, стоило ей лишь прилечь на кровать и вцепиться обеими руками в Хауса.
Поздно ночью Грегори Хаус пытался думать о пациенте, о Формане и о Тринадцать, но думал только о том, не шизофрения ли заставляет его жить в мире, где Лиза Кадди носила сексуальные комплекты белья и соблазнительно покачивалась под музыку… черт.
- Это у меня передозировка, - сообщил шепотом Грегори Хаус несуществующему Всевышнему, оправдывая свалившийся на него рай, - это я сошел с ума, и брежу. Все нормально.

Джонни Зеленая Долина чувствовал себя неплохо в больнице: во-первых, симпатичный и дружелюбный доктор с тростью подсказал подход к мистеру Уэстерфильду, а во-вторых, какао теперь ему приносил сочувствующий медбрат, любящий ту же музыку. Даже детективы окончательно забросили своего подопечного, и вот-вот в незакрытом деле о незаконных посадках марихуаны должна была появиться печать: «по отсутствию состава преступления…».
Джонни не знал, каковы его шансы выйти на свободу здоровым, но он совершенно точно знал, что благодаря спрятанным в подвалах одной принстонской трущобы плантациям на свободе он от горя не умрет. В конце концов, Джонни никогда не употреблял алкоголя, протестовал против меховых пальто и не ел свинину из солидарности с несчастными хрюшками - у него дома жил собственный мини-пиг.
И Джонни очень удивился, когда начал умирать. За стеклянной дверцей было спасение - хромой диагност со свободолюбивой душой и его зазноба - самая большая самка в домике, как сообщил доктор Хаус. Они скандалили. Джонни уже перестал слышать, но видел все прекрасно. Что было хуже, пропал голос. Он знал, что умирает, и что ему категорически рано этим заниматься. Джонни отчаянно молил великого Джа, чтобы доктора догадались до того, как запищат приборчики.
И чудо произошло - доктор Хаус остановил свой внимательный взгляд на Джонни, который попытался из последних сил скорчить самое несчастное выражение на лице.
Что было дальше, Джонни Стоун уже не мог знать - он погрузился в отключку, из которой вышел лишь через восемь часов.

- Ацидотическая кома, - пожал плечами Форман, - он отравился миндалем. Или печенью белого медведя.
- Гонжубасом он отравился, - проворчал Тауб. Хаус посмотрел на него с особым удовлетворением. Тринадцать одна читала историю болезни, настолько яростно листая страницы, что казалось - она ищет в ней ответы на все вопросы, как истовая католичка - в Библии.
Тауб вздохнул, поймав на себе взгляд Хауса.
- Работаем, работаем, братва, - откликнулся диагност, - маленькая номер Тринадцать нами сегодня игнорируется. Дядю Грега надо слушаться, и сидеть дома, когда он велит.
- Склероз селезенки, - тут же отозвалась она, отрывая глаза от папки, - из-за подагрического приступа. Такое описано в литературе. Если вы не согласитесь, что мне надо работать дальше, и что я имею право проверить место жительства, это останется единственным диагнозом.
- Голос! Вы слышали его? - изобразил испуг Хаус, поднося трость к уху, - он говорит со мной.
- У Джонни есть подружка Люсия, она из Пуэрто-Рико, - Тринадцать сияла лихорадочным румянцем, - я съезжу к ней, он наверняка с ней живет…
- Нет. Форман, твой вариант диагноза?
Тринадцать внезапно побледнела, и принялась обмахиваться красной папкой. Тауб понимающе подмигнул девушке, и передал ей под столом ментоловый карандаш. Она с благодарностью кивнула, стараясь незаметно подавить подошедшую тошноту резким запахом мяты.
- Тринадцать! - заорал Хаус внезапно, и Реми от неожиданности выронила ментол на пол, - твою мать, Тринадцать! Я тебе сказал - проваливай!
Тауб сидел к девушке ближе, и даже он съежился от окрика Хауса. Диагност был в ужасном настроении. Он захромал из кабинета прочь, и Тринадцать выскочила вслед за начальником с воплем: «Я останусь и буду работать…», на что Хаус крикнул на весь коридор:
- Волоки свою беременную задницу нахрен из моего отделения!
Грегори Хаус любил свою работу. Тринадцать любила свою работу, Формана, «это внутри» и еще - чертовски сильно - Тринадцать любила свою гордость, которая не позволяла ей сдаться.

В голове у Хауса звучала унылая утренняя перепалка, а на лице была нечеловеческая тоска .
- Я на Кадди с утра наорал, - мрачно сообщил Хаус, отказываясь от предложенного сэндвича, - отвези ее домой без меня, а то уже тошнит от…
- У тебя зависимость, - устало потер виски Уилсон, покачиваясь в кресле, - Кадди для тебя наркотик - то ломка, то кайф.
- Это должен был сказать я, - возмутился за «украденную» прямо из мозга фразу Грегори Хаус, и, сказав, внезапно заткнул себе рот левой рукой. Уилсон напрягся, как гончая в стойке.
- Ты и она… - начал он торжественно, но Грег вдруг сжал зубы, и состроил ужасную рожу.
- Я и она, я и ты, доктор УилФрейд приветствует, - раздраженно выпалил он, - ты такой умный, мне прям стыдно стоять у соседнего писсуара. Нимб не жмет, Джимми?
Когда Хаус вышел из кабинета своего друга, как следует хлопнув дверью, ему очень хотелось убежать куда-то, как в детстве, спрятаться под подушку и валяться там, пока страшное не пройдет мимо.
Джеймс не успел обидеться - через несколько минут на пороге кабинета стояла Кадди.
- Я с утра на него наорала, - сообщила она без предисловий, - ты поможешь мне отвезти вещи до того, как он вернется? Меня от него воротит уже!

Пыхтя от недовольства миром, доктор Хаус спустился к палате Джонни Стоуна. Детектив - они для Хауса были на одно лицо - пил какао с медсестрами. Хаус быстро подкрался к Джонни.
- Ты умираешь, - безапелляционно сообщил он, - у тебя есть три минуты, чтобы сообщить мне адрес твоей плантации.
Джонни Зеленая Долина распахнул свои светлые, сиявшие незамутненной бесшабашной юностью глаза. Благостность перед лицом неминуемой кончины раздражала Хауса - Грег боялся смерти, и любил, и ненавидел свою жизнь, и вообще - относился ко всему слишком пристрастно.
- Я могу вам пожизненное снабжение обеспечить, - почесавшись, сказал Джонни, - только если пообещаете не употреблять другие разрушающие психику вещества и стремиться к просветлению…
- А где хор на заднем плане с кличем «Аллилуйя!», - недоверчиво поинтересовался Хаус, скривившись в гримасе крайнего скепсиса, - где мантры и расширение сознания в коллективном трансе? Мне нужен твой адрес - настоящий, твоей квартиры, чтобы ты не отправился в райские кущи дня через два. Твои конопляные поля меня мало волнуют.
Джонни почесал левую ногу и принялся за правую лопатку.
- Мне не жалко, - сообщил он, - Там постоянно живет Люсия, ее младший брат и его две подружки. Пишите адрес. Я пока со стариком Уэстерфильдом в нарды пойду, поиграю.
Грегори Хаус не считал себя чувствительным человеком. Но отчего-то - и он не хотел думать, что причина этому - скандал с Кадди, - отчего-то настроение у него было самое поганое. И что противно, на самом деле и скандалом назвать было нельзя.
Они должны были, обязаны были друг перед другом разыграть сцену легкой ссоры, чтобы оторваться, вовремя остановиться, не превратить мимолетное, эфемерное и оттого бесценное счастье в «отношения и проблемы». Потому что после ссоры, после пары-тройки оскорбительных фраз им становилось чуть легче ненавидеть друг друга. Но в этот раз они ссорились безо всякого задора; слишком уж было обидно.
Хаус стряхнул мутное очарование размышлений о Кадди, когда едва не въехал в многотонную фуру. «Вот разобьюсь я тебе назло, - обращался с ехидцей и обидой Грег в пустоту, - сразу, сразу ведь прибежишь, будешь меня жалеть. Я ведь скоро сам буду сожран твоим чувством вины!». Но, как и всегда, Хаус не сосредоточился на своих размышлениях дольше, чем на мгновения.
Переход от эйфории к нудной злобе был очень неприятен. Понедельник претендовал стать днем, окончательно проклятым Грегори Хаусом.

Добавлено (02.09.2009, 10:57)
---------------------------------------------
Грегори Хаус искал по бумажке с адресом какую-то трущобную улочку, и переживал за свою безупречную репутацию циника - в особенности перед Кадди.
Кадди собирала вещи в доме Хауса. С чистым сердцем, легкой грустью, глотая молча соленые слезы, текущие двумя идеальными ручейками из глаз, Лиза паковала вещи. «Вот так, - в утешение говорила она сама себе вслух, поглядывая на Рейчел, спящую в коляске, - правильно пройденные в веселой игре «годы в качестве миссис Хаус». Что сначала? Рыцарство и авантюризм, потом «пожрать», потом спать, а потом - быстрый и скомканный развод. Ах, как это по-принстонски!». Слезы у нее текли из глаз безостановочно, и она ничего не могла с ними поделать. Немалое очарование Лизы Кадди заключалось в умении плакать - она оставалась красивой, но при этом становилась откровенно слабой, ее лицо освещалось сиянием особой одухотворенности.
Джеймс Уилсон сокрушался над счетами из телефонной компании. Он выяснил, что с домашнего телефона в панике звонил Хаусу более пятидесяти раз, дважды был разбужен ночью в четыре часа звонком Хауса, и трижды - утром в семь звонком Лизы. Больше всего смущало Уилсона не само активное участие в жизни друзей. Гораздо больше его заботило, что Мирра была вынуждена видеть его постоянно решающим чужие проблемы.
Мирра, в свою очередь, влюблено размышляла о том, почему доктор Джеймс Уилсон до сих пор не опубликовал свои замечания о жизни двух любящих друг друга людей. Она была убеждена, что написанные им заметки однажды будут признаны великим трудом психоаналитики. «Джеймс такой скромный, - улыбалась Мирра про себя, - но он станет безумно известным, если я уговорю его сделать это!». Заодно Мирра ревновала - ко всем женщинам в больнице.
Форман тоже ревновал, но вовсе не к людям. Ему предстояло решиться на сложное, но обязательное для «нормальных людей» в этом государстве действие - сделать Тринадцать предложение. Форман кривился про себя и содрогался, но больше при мысли о том, что Реми и его безумная семейка сделают из свадьбы нечто шумное, с кучей примет, традиций и сотнями родственников. А ведь родственникам сначала надо было сообщить, то есть, предстоял разговор с матерью. У Эрика от всего этого шла кругом голова.
Тринадцать безуспешно репетировала свою речь, знаменующую отказ на предложение руки и сердца. «Сладкий, - она приняла самую соблазнительную позу и включила задорную, страстную восточную мелодию, - зачем нам связывать страсть узами брака?». Потом она становилась скорбной, несчастной жертвой: «Я не хочу, любимый, чтобы ты женился на мне только из-за того, что…». Параллельно с этим занятием Тринадцать отчаянно полировала пилочкой ногти на ногах и читала историю болезни Джонни Стоуна.
Джонни Стоун стонал от приступов боли в правом подреберье. Больше всего на свете он хотел сейчас оказаться в своей уютной квартирке - если уютный чиллаут прямо среди плантаций марихуаны можно было назвать квартиркой. Еще Джонни Зеленая Долина мечтал свернуть косячок, обнять Люсию и пересматривать любимый фильм - что-то про громадных подземных червей.
Принстон жил своей особенной жизнью в межсезонье - лето заканчивалось, осень еще не окончательно вступила в свои права. Кленовые листья, листья каштанов, запах колбасы-гриль на углу, запах костров, запах листьев и сырости. «Запах разлуки» - патетически заметила Лиза Кадди, выглядывая из окна, и тут же разревелась.
«Сегодня уедет, - подумал в эту же секунду Грегори Хаус, - сейчас, пока меня нет дома».

вот это очень хорошо написано