Всё отнюдь не так запутанно, как кажется.

Можно винить непростые судьбы и сложные характеры, но в конечном счёте это не более, чем отговорки.

Что осталось после бесконечных попыток всё уладить?
Боль, которую всегда причиняли и не перестанут этого делать.

Кадди спасала Хауса не раз, возможно, казалось ему, она действительно его любила.
Но когда пришло время сделать выбор – он стал для неё никем.

Любой мог сказать, что у неё из-за него одни неприятности. В конце концов, он ей даже не муж и, в общем-то, не близкий человек. Разве можно скрывать от кого-то что-то, временами ненавидеть и при этом называть его близким человеком?

Стала она мамочкой, как всегда и хотела – и сразу всё ясно как божий день. Есть мать и ребёнок – священная ценность, правильнейшая и естественнейшая из вещей. И есть тот, кто немало усложняет и портит эту замечательную жизнь.
Кадди внезапно осознала, что если бы не он, возможно, она была бы сейчас замужем и не растила своего ребёнка одна. Хаус – её оковы, и всегда лишь сковывал.

Теперь, наконец, она свободна.

Хаус надеялся, ей хотя бы было больно.
Вообще-то он хотел, чтобы ей было больно, по крайней мере в половину так, как ему.

“Неплохо, наверное, быть теперь счастливее всех, да?” – и этот вопрос напоследок воплотил его желания.

Теперь никаких перемен, сомнений и оправдательных слов.

…

Несколькими днями позже Хаус пришёл в скорую только для того, чтобы посмотреть, как она работает. Какую-то обыкновенную привлекательность составляли все эти нехитрые действия, которые Кемерон совершала каждую минуту. Медицина ведь может быть и такой, обыденной: никаких загадок, никаких сложных процедур. Обыкновенные больные – обыкновенная она. Больше не наивная ученица, теперь та, кем он хотел её всегда видеть. Часть взглядов, убеждений - часть Кемерон сотворена им, и, быть может, всё ещё принадлежит ему.

Она накладывает швы и всё время повторяет: “Ещё немножечко, потерпите, совсем чуть-чуть”.

Чёрт возьми, она могла быть его.

…

Ему плохо, ему больно.

Он знает, как на Кем это действует. И он приходит к ней.
Дурацкая потребность всех спасать и жалеть, которую он так старался в ней искоренить.
Именно в этом он сейчас нуждается сильнее всего. Она, Кемерон, будет жалеть его, и не станет играть с ним.
Именно она боится прикоснуться к нему и трепещет, когда позволяет себе это.

…

Хаус способен заставить её рассказать ему всё самой. Но она – практически его творение. Она знает все эти манёвры и более не чувствует себя не готовой противостоять.

- Зачем он тебе?
Ей даже не нужно переспрашивать. Она знает, о ком он.
- Я люблю его.
- Раньше ты его не любила.
- Хаус, думаю, не нужно объяснять, что времена меняются, да?
- Ладно, перефразирую. Раньше ты любила не его. – Он заставил её отвлечься, опустить глаза. Возможно, ему удалось даже смутить её. Но он не узнает наверняка – она всегда была хорошей ученицей.
- Брось, ты согласилась, чтобы он любил тебя, только и всего. – Кемерон не позволяла себе подумать о том, что так настойчиво возникало в её воображении. Хаус есть Хаус, чего бы он не добивался. Но что если поддаться ему в последний раз и поверить себе, что если… она действительно ему нужна.
- Мы вместе. Мы любим друг друга. Здесь что-то неправильное? – Конечно, нет. Конечно, нет здесь ничего неправильного.
- Ты хочешь, чтобы я ответил на этот вопрос?

…

Исцеление для Кемерон - это не пробуждение, не приятие чувств, не установление состояния бытия – не то, чем это обзовут в какой-нибудь третьесортной статейке.

Это то, что она хочет, может, должна даровать тому, кто повреждён.
И тому, кого она любит.

fin.