Здесь нет ничего. Обитые мягким войлоком стены не оставляют шанса ни единому звуку извне, будь то шелест падающей с деревьев листвы, звуки голосов на прогулочной площадке или бодрые ритмы музыки, хрипловато доносящейся из динамиков. Крошечное зарешеченное окошко не пропускает ни воздуха, ни лучей солнца. Впрочем, резкие порывы ветра или сырость дождя оно тоже не пропускает. И это, наверное, плюс.
Но изможденному человеку, прикованному к кровати, не до плюсов и минусов. Ему вообще не до чего. Время для него сейчас – как качели, с их размеренным и стремительным взлетом и неотвратимым падением вниз, в воздушную яму.
Для пациента Грегори Хауса падение – это ломка. Взлет – блаженное забытье, минуты сна, обеспечиваемые обезболивающими, когда уж совсем нет силы терпеть.

Он здесь один, но через равные промежутки в окошечко на двери заглядывает санитар. В отличие от пациента, этот дюжий парень прекрасно представляет, сколько времени уже прошло, и сколько еще осталось, пока не исчезнет абстинентный синдром, уступая место спасительному прояснению мозга. Санитар повидал таких, как Хаус, немало. Сколько ломок ими пережито, сколько отчаянных криков утоплено в войлочных стенах Мейфилда, сколько «уток» вынесено за взрослыми людьми, неспособными дойти даже до туалета.
И все же этот пациент – особенный. И, проверяя, все ли в порядке, каждый раз санитар подходит к окошку в двери с неясной для себя самого надеждой, что вновь увидит ЭТО.

…Когда боль отпускает пациента Грегори Хауса, и мышцы, скрученные в жгуты, расслабляются, он впадает в короткий сон, обычно сопровождающийся у «переламывающихся» наркоманов тревожными видениями и галлюцинациями. Такие сны не приносят им облегчения, напротив. И санитару странно и очень интересно наблюдать, что, в отличие от остальных лиц спящих наркоманов и психов, лицо этого Хауса не выражает отчаяние или испуг.

Оно освещено любовью и счастьем, и нежностью, которая проступает в каждой из его морщинок.

Кадди, - шепчет Хаус то ли во сне, то ли в бреду. – Кадди. Лиза, Лиза. Лиза…

Если бы у санитара был при себе фотоаппарат, он обязательно запечатлел эти необычные кадры. Но съемка на территории Мейфилда запрещена, и своими наблюдениями дюжий парень не делится ни с кем из персонала. Он словно смотрит кино для себя одного: каждое новое забвение пациента дарит ему новую эмоцию. Иногда это страсть, и бесконечное бормотание «Я хочу тебя… хочу…», иногда – надежда: «Ты ведь не уйдешь, Лиза? Ты нужна мне…»

Однажды этого дюжего парня, не хватающего звезд с неба, посещает любопытная мысль: на ее реализацию он тратит свой обеденный перерыв. Заигрывание с Руби, грузной пуэрториканкой с рецепшн, дает свой результат: санитар на время получает доступ к книге, в которой регистрируются все звонки.
О здоровье Грегори Хауса регулярно справляются несколько человек. Джеймс Уилсон. Блайт Хаус. И Лиза Кадди. Она звонила на следующий день после его прибытия в Мейфилд. А потом еще. И еще.

Санитар смотрит на записанное имя, которое с такой любовью повторяет в бреду его пациент, и широкая улыбка расплывается по его лицу…