Твои пальцы нежно касаются клавиш больничного пианино, извлекая из его старого деревянного сердца грустную мелодию. Как всегда, музыка своей магией зачаровывает тебя, но появление в кабинете Уилсона омрачает настроение. А может, оно изначально было далеко от радужного, раз уж горечь звучит в словах о музыкальной виртуозности твоего слабоумного пациента. Созданная Патриком мелодическая линия с изящной легкостью влилась в твое собственное сочинение, привнеся в его минорный сумрак нечто яркое, теплое, трогательное. «Идеально!» - хмуро бросаешь ты Уилсону, восхищаясь и презирая своего пациента.
В ответе Уилсона – яд и обида. «Я мог бы в грозу установить на крыше башню, чтобы помочь тебе поменяться мозгами со своим пациентом. И был бы ты тогда гениальным пианистом, а он – доктором, который скрывает от друга, что у него рак мозга».
Проклятье! «Ну за что мне это?» - мелькает у тебя в голове мысль, знаменующая начало конца тщательно продуманного плана. - «Ну почему он не может не лезть в мои дела?!» Ты резко и саркастически парируешь его сердитые расспросы, а разум как обычно, сохраняет целостность картинки. Ты – всегда лезешь в дела окружающих. Вот такая ирония судьбы – отныне все наоборот. Ты держишься вызывающе и в то же время просчитываешь, как долго тебе удастся водить Уилсона за нос и успеешь ли ты достичь своей цели. А еще нужно обдумать захватывающую загадку судорог Патрика.
Твой многозадачный мозг всегда при деле, и не дает заскучать, это так же занимательно, как просмотр сериалов и игры на приставке. События и обстоятельства – мячи, которыми ты жонглируешь, ловко удерживая их в воздухе без единого прикосновения.
Твое разоблачение неизбежно теперь, когда вмешался Уилсон, но тебя разбирает азартное любопытно: как далеко ты способен зайти, прежде чем на метафорическом экране вспыхнет роковое «Игра окончена!»
Тут открывается дверь, впуская Чейза с результатами операции Патрика. «Хирург обнаружил кровотечение за почкой в забрюшинной полости, но никаких причин для этого… Ни рака, ни разорванных артерий. Когда его закрывали, у Патрика случился сильный приступ, и непонятно почему – ведь он на антисудорожных препаратах…»
Но что-то не так, что-то еще не дает тебе покоя (аномалия!), и ты слушаешь лишь в пол-уха, слегка наклоняясь к Чейзу и пристально его изучая. Его глаза раскрыты чуть шире, чем обычно, он быстро моргает, и теперь ты видишь: покрасневшие, опухшие веки, побледневшие напряженные губы, бегающий взгляд, едва заметные следы зубов на указательном пальце... и, как в минуты диагностических озарений, в твоем мозгу вдруг рисуется яркая, живая сцена.
Отдаленная, редко используемая кабинка мужского туалета. Зубы, впившиеся в кулак – отчаянная попытка заглушить рыдания. Плеск воды в лицо – ему необходимо взять себя в руки...
Но все это бессмысленно. Насколько тебе известно, в отделении неонатальной реанимации не умерло ни одного младенца, оба его родителя уже мертвы, так отчего он так...
И тут ты понимаешь, и ты практически в бешенстве (за что ему это?), потому что – разве ж это могло быть частью твоего плана?! «Ты сказал ему!» - рычишь ты на Уилсона, и тот цепенеет, встревоженный твоей вспышкой. «Нет, не говорил!» - виноватое молчание, и следом - «Я только Кэмерон сказал...»
Ты закатываешь глаза - «идиот, сказать ей – это сказать всем им!» - и бросаешься вон из кабинета, навстречу к неизбежной конфронтации в конференц-зале диагностического отдела. После этого – лишь шум. Команда отчаянно требует твои рентген-снимки, анализы, образцы крови – хоть что-нибудь, что поможет им вылечить тебя, спасти тебя! Ты отбиваешься от них, уверяешь, что вовсе не умираешь, а они не верят, потому что думают, что ты отказываешься принять горькую истину, в то время как ты говоришь им чистую правду!
Насмешка судьбы.
Их крестовый поход во славу твоего спасения очень скоро в приоритетности возвышается над задачей по спасению Патрика, и в итоге всю грязную работу в виде диагностирования и лечения настоящего пациента приходится делать тебе. «Я этого не заслужил!» - страдальчески ворчишь ты и воображаешь басистый смешок откуда-то с небес.
Между анализами и новыми судорогами, пока Патрик мучается, а ты лихорадочно ищешь разгадку, ты все-таки находишь время и на обдумывание иных проблем. Почему так огорчился Чейз? Не то, чтобы ты давал ему повод горевать по тебе – последний близкий контакт между вами выразился в ударе твоего кулака по его лицу.
Ты закрываешь глаза, стараясь избавиться от непрошенных воспоминаний, но проклятый мозг может с легкостью обдумывать хоть двадцать вещей сразу. Сколько бы ты не концентрировался на медицинской загадке – отчего ухудшаются приступы, что вызывает кровотечение? - другая часть сознания живописует тебе беспросветность, царившую каких-то несколько месяцев тому назад.
Все не устают повторять, что ты – раб викодина, но ты-то лучше их знаешь, как оно на самом деле. Ты – раб боли, ее танцующая мартышка на поводке, и эти белые продолговатые таблетки – средство ослабить петлю на шее. Без них ты потеряешь самое дорогое, самое важное – твой интеллект.
Это правда, что скромность не входит в число твоих добродетелей – ты уверен, что это глупая трата времени. Когда твой талант – ум, ты должен быть достаточно умен, чтобы это понять. Оксюморон, конечно, но если не поймешь - ты просто идиот.
Людям твоя уверенность в своих ментальных способностях, естественно, не по нраву. Взять, к примеру, твоего папашу.
«Думаешь, самый умный? Думаешь, знаешь все лучше других? Отведай-ка этого!»
К счастью, интеллект – это не то, что он сумел выбить из тебя. Но когда Всемогущие Власти решили отнять у тебя твои лекарства, им удалось сделать то, в чем отец потерпел поражение. И ты плясал под дудку Боли, блуждал в сплошном непроглядном тумане, ты отупел. Какие диагнозы, когда ты с трудом представлял как дойти до ванной... но, черт побери, сдаваться ты не собирался.
Чейза в тот роковой день ты помнишь смутно: стремительный золотистый вихрь, и голос, кричащий, что знает ответ, правильный диагноз, который спасет маленькую девочку от хирургической гильотины. Все, что ты понял – он бросил тебе вызов. Да как он смеет быть правым, когда ты ошибаешься, как смеет отнимать у тебя то единственное, что у тебя осталось?!
А потом он оказался на полу, а ты возвышался над ним в ужасе, понимая, что боль превратила тебя в человека, которого ты презирал и которому боялся уподобиться. В силах Чейза было покончить с тобой за это – увольнение неизбежно для того, кто напал на подчиненного. Но почему-то он предпочел промолчать. И ты не заслуживал этого молчания, но принял его, как принимал все в тот период, без слова благодарности, без тени признательности.
Так что все, что отразилось на его лице сегодня, совершенно сбивает тебя с толку. Не должно быть этих эмоций; как и все аномалии, это интригует тебя. Но найти ответ ты не успеваешь – приходится отвлечься на срочно требующий твоего внимания парад Людей, Которым Не Плевать
Это даже похоже на игру. Не будь ставки столь высоки, ты бы изрядно повеселился. Кэмерон впечатляет тебя новообретенным коварством (хорошая ученица!), да и тот поцелуй был куда эротичнее, нежели требовалось для простого отвлекающего маневра. «Теперь знаю, как чувствовала себя Мина Харкер!» - хмыкаешь ты про себя, и все-таки тебе почти не по себе от того, что темнело в ее глазах. Ты мог бы стать ее наркотиком... но тебя мало прельщает перспектива быть чьим-то персональным викодином.
Форман скучен и предсказуем. И даже из этой ситуации тебе удается извлечь крупицу развлечения. Как долго ты сможешь доводить его, прежде, чем с него схлынет его напускной лоск Хорошего Парня, Который Терпит Умирающего Придурка? Впрочем, за способ, которым он заставляет выслушать его – придержав результаты анализов Патрика – ты вынужден зачислить очки в его пользу, но он их почти тут же теряет, не поняв твою пародию на Стэна Лорела. Да и вообще, он не знает небось Стэна Лорела. Ну что за молодежь...
Уже поздно. Ты смотришь в сгущающуюся тьму из окна своего кабинета. Выяснилось, в чем проблема Патрика, симптомы сошли на нет, но существует радикальное решение. Оно сделает результаты перманентными. За определенную цену, естественно. Ты размышляешь над выбором между гениальностью и нормальностью, рассеянно листая музыкальный журнал. В окне появляется отражение вошедшего Чейза, и ты вздыхаешь, готовясь к последнему на этот вечер наскоку сочувствующих.
Чейз ведет себя иначе, он нервничает, огрызается. Ты возводишь вокруг себя защиту, утверждая, что за каждым их актом доброты к умирающему кроется свой расчет. Он просто игнорирует все обвинения. «Мне жаль, что ты умираешь. Я сейчас тебя обниму. Скажешь что-нибудь?»
В тоне его – удивившая тебя решительная мрачность, но ты быстро справляешься с собой и заявляешь, что он вознамерился схватить тебя за задницу.
А он внезапно сокращает между вами дистанцию, обхватывает тебя руками, и все, что ты собирался сказать, улетучивается из головы. Вы оба не шевелитесь (сильно смахивает на дежурные объятия), и ты интересуешься, не против ли он поработать, раз уж вы все равно стоите тут без дела...
И тут ты чувствуешь: его пальцы, судорожно сжимающие твои плечи, его недавно постриженные волосы, мягко касающиеся твоей щеки. Он дышит – спокойно, но глубоко, и становится ясно, что он делает. Чейз обнимает тебя, точно пытаясь одной лишь силой своих рук удержать тебя в этом мире. Он заранее готовит себя к моменту, когда, как он думает, ты уйдешь из его жизни (запоминает тебя, оплакивает тебя!). Он хочет, чтобы ты остался в его воспоминаниях, потому что грядут дни без тебя.
Его дыхание прерывается – раз, другой – и теперь он цепляется за тебя, словно ты его самая последняя, самая отчаянная надежда. Ты настолько изумлен, что невольно вопрошаешь: «Ты что, плачешь?»
«Нет!» - буркает он, отходя и пряча лицо за папкой пациента. Ты позволяешь ему взять себя в руки и сохранить достоинство, пока он дает краткий отчет о состоянии Патрика. Ты туманно намекаешь на свой радикальный план по поводу излечения пациента, но не можешь отвести взгляда от Чейза. Пока одна часть разума уже обдумывает возможные последствия гемисферэктомии, другая уже воссоздает из разрозненных элементов головоломки ясную картину. Теперь все понятно, аномалии объяснены. Ты (подавляешь эмоции) мысленно проклинаешь обоих родителей Чейза; испытывал ли кто-нибудь большее презрение к двум покойникам? Очевидно же, что они наплевали на сына задолго до своей кончины, как же иначе могло получиться, что немолодой язвительный инвалид (стал самым важным человеком в его жизни) так много для него значит?
Несмотря на все прилагаемые усилия сохранить это незаметным, изумление вытесняет мрачные раздумья. Ты решительно обрываешь разговор, опасаясь, что чувства отразятся на лице. Он одарил тебя своей искренностью, а ты продолжаешь ему лгать. Рано или поздно он выяснит – причем, скорее рано, чем поздно – что твой рак мозга сфальсифицирован. И вдруг тебе становится невыразимо важно, чтобы, когда это случится, он не подумал, что ты насмехался над ним.
Но ведь нежность – это нечто, тобою давно забытое. Да и была ли она в тебе? Ты удовлетворяешься простыми, не содержащими ни сарказма, ни издевки словами «Спасибо за объятие».
Ты уходишь один, оставляя его позади, и все-таки – не совсем. Ведь его искренняя любовь контрапунктом вливается в мрачную, угрюмую мелодию твоей жизни, привнося в нее новые светлые, яркие нотки. Ты не заслуживаешь, но принимаешь это. Ведь в данный момент это, пожалуй, лучшее, что у тебя есть.
_____________________
* Контрапункт - искусство одновременного сочетания нескольких мелодических линий.