Витражи памяти.
Задающий вопросы стоит
на пороге,
Задающий вопросы в тоске
и тревоге,
Он, бедняга, не знал, задавая
вопросы,
Что вопросы столбы,
а ответы-дороги…

Томас Биннори

Дорога мягкой кошкой стелется под колеса мотоцикла. Шум в ушах, скорость, отрешенность, полный контроль движения. В отличие от передвижения на своих троих, поездки приносили иллюзию «нормальности» - мчится веселый бесшабашный ветер. Даже пламенный цвет Honda кричал о свободе, свободе от постылых оков, свободе от условностей, свободе от сочувствующих взглядов, да и кому придет в голову сочувствовать психу, несущемуся на скорости 180 миль в час?
Я закрыл за собой двери Мейфилда. Двери, в которые со страхом и надеждой входил немногим меньше года назад. Год копания в прошлом. В ярких и мрачных осколках памяти пятидесятилетнего человека… Странный витраж моей жизни – удачный или нет – не мне судить.

***

Я часто болел в детстве, вообразимые и не очень детские хвори цеплялись ко мне как малолетние фанатки к своему кумиру. Отец пробовал приобщить меня к мужским забавам, но, увы!, двухдневный поход заканчивался месяцем лечения аллергии на какой-то цветущий рядом с палаткой кустик, попытка научить футболу – недельной ангиной. После закаливания, увенчавшегося двусторонней пневмонией, на мне поставили крест. Странно, после десяти лет я перестал болеть, видимо просто закончились болезни, которым было любопытно меня помучить. Интерес отца к моей персоне так и не возобновился.
Есть и приятное, что я могу вспомнить из тех далеких дней – бабушка, Оmа, читающая волшебные сказки Киплинга, Уайльда, Туве Янсон; напевающая песни Guy Lombardo, Gloria Grahame, Mario Lanza; прохладная рука на воспаленном лбу. Светлый теплый янтарь витража в окружении почти черного медного плетения моего детства. Детства, проведенного в неловких попытках доказать отцу, что я существую, живу, дышу и главное чувствую.
Я рано научился читать. Вряд ли это было такой уж большой моей заслугой – мальчишке, который болеет большую часть года тоже надо чем-то себя занимать. Книги на долгое время стали моими единственными друзьями, учителями, моим миром.

Школа, точнее школы, после десятой я перестал их считать. Отца часто переводили, думаю, его резкие высказывания и нетерпимость к ошибкам не могло компенсировать даже то, что от себя он требовал на порядок больше чем от других… Мне легко давалась учеба, естественные науки, языки, химия, физика, но в глазах отца это не имело большой ценности. Что толку быть первым по куче предметов, если ты не способен отбить бейсбольный мяч? Хуже было с дисциплиной: если мне становилось скучно или не интересно, я считал совершенно необязательным скрывать это от окружающих, ну и учителей в том числе. Ни одно «внушение» отца не могло заставить вести себя в рамках приличия.
Я не пытался заводить друзей-приятелей в классе, для меня они были существами с другой планеты. О чем можно говорить с мальчишками, чей мир состоит их бейсбола, футбола, подглядывания за девчонками в раздевалке, не прочитавшими за свою жизнь ничего кроме комиксов о Супермене или Бетмене? Я же в их глазах был выскочкой, который знает все на свете, появляется среди семестра и пропадает, не доучившись до конца года. Наша «приязнь» была обоюдной. Мутное белое стеклышко одиночества…

***
Мне судьба говорит: «Не лезь!». А я лезу.
И стоит судьба, словно лес из железа.
Томас Биннори

Лет в двенадцать я открыл для себя мир загадок и расследований. Не было детектива, который бы я не прочитал. Конан Дойль и Агата Кристи были зачитаны до дыр. Если бы все закончилось чтением… Путем неких умозаключений я пришел к неожиданному выводу: мой отец на самом деле таковым не является. Быть может, если сказать ему об этом, я избавлюсь от вечной необходимости оправдывать свое существование? Лучше бы я уселся голышом в муравейник.
Ты так и не смог понять меня, отец. Кем я был в твоих глазах? Бесполезным существом, которое не может вести себя, как подобает мужчине? Странным подростком живущем в своем мире? Обузой? Не могу сказать, что и я понимал тебя хоть когда-то. Ты дал мне главный урок моей жизни: люди, которые тебе безразличны, не могут причинять боль. Черный слюдяной кусочек мозаики - без надежды, без прощения…

***
Давай поговорим не здесь
И не сегодня. В странном месте,
Где нет ущерба нашей чести,
Где мы – вовеки, где мы – есть
И сад, обещанный давно,
Стучится ветками в окно.
Томас Биннори

Мама… Ты всегда принимала меня таким, какой я есть, но, не смотря на это, мы не были близки. Я никогда не искал у тебя утешения, это недостойно, тебе хватало такта не вмешиваться в мои отношения с отцом. Я так и не смог понять, что заставило тебя прожить жизнь с этим человеком. Не думаю, что решусь спросить. Кусочек розового кварца…

***
Города, городишки, военные гарнизоны и базы, с одинаковыми порядками, строгой иерархией, армейской дисциплиной. Они похожи друг на друга, как пара забулдыг в баре и так же разнятся, у каждого свой мир за спиной. Я сбегал за пределы базы при первой возможности. Там, за стенами-заборами была настоящая жизнь, полная новых ощущений, неизведанных мест, незнакомых людей. Непередаваемое очарование пустыни, мягкая ласка океана, буйство тропического леса – все это придавало смысл моей юности. Яркий сапфир в витраже…

Люди, Люди с большой буквы, а зачастую со всех больших букв. Спасибо за то, что встречались на моем пути. Вряд ли можно назвать другом пятидесятилетнего профессора физики, древнюю старуху-травницу, дамасского воришку или школьного уборщика, с упоением слушающего Моцарта и Вагнера, но вы, и многие другие, были и остаетесь наставниками, друзьями, учителями. Нет цвета, камня, который представит вас в витраже моей памяти. Но кто запретит вплести в него радугу?

***
Музыка. Моя отрада, моя душа. То, что не сказать словами, не выразить жестом. Доктор, Вы хотели залезть мне в мозги? Это так просто… попросите мой плеер. Вы хотите узнать, о чем я думаю? Слушайте – я играю Вам. Радость, боль, сожаление, грусть, сочувствие, страсть - всё это недостойные мужчины переживания, о них не говорят. Но… можно поднять крышку рояля, обнять гитару, прикоснуться к струнам или клавишам, - Вы хотели понять – вот он я весь, без купюр и прикрас. Слова могут лгать, музыка – никогда. Кусочек лазури.

***
Пылай душа! Стучится пепел
В щиты сердец.
Когда ни холоден, ни тепел,
Тогда – мертвец.
А так – взмахну себе крылами,
Живой, нагой, всегда пожар, вовеки – пламя,
всегда – огонь.
Томас Биннори

Дорога мягкой кошкой стелется под колеса…