Серый.

Безликий, такой привычный. Может быть, это тот цвет, в который окрашен его маленький мирок. Мирок, в который он перестал пускать окружающих очень давно. Серый. Цвет пасмурного неба, то ли давно не стиранного дождями, то ли всегда бывшего таким. Цвет пепла, остающегося после бумажной волокиты. Один из оттенков смерти. Цвет памяти, нашедшей свой покой в урне, выданной родственникам в крематории. Когда уходят цвета, остается серость, предрассветная дымка с размытыми очертаниями предметов. Остается бесцветный мир.

Красный.

Это её цвет. Цвет её помады, слишком вызывающей, будто кричащей «Да, я женщина!».
Цвет её блузки, с головокружительным вырезом, хотя, он с трудом вспомнит, была ли блузка красной, все внимание было сосредоточено явно не на колоре полупрозрачной ткани.
Красный. Цвет роз, которые посылает ей не он. Цвет пламени, которое разгорается между вами, но вы так боитесь обжечься, и трусливо засыпаете его ненужными разговорами и глупыми поступками, будто песком.
Красный. Цвет чувства, которое так и останется последствием злоупотребления викодином. Или дело не в таблетках?

Белый.

Цвет халата, который он так и не научился одевать. Цвет спокойствия и смирения. Не свойственные ему качества, не любимый им цвет.
Белый. Цвет бескровного лица, цвет тела, которое уже покинула душа. Цвет простыни, накрывающей это тело. Цвет побеленных наскоро стен и первого снега, цвет, символизирующий новую жизнь и её логическое завершение. Цвет доски, повидавшей столько симптомов и диагнозов. Цвет придуманного света в конце придуманного тоннеля. А он видел этот свет?

Черный.

Цвет траура. Олицетворение всепоглощающего горя. Такой элегантный, никогда не выходящий из моды. Смерть может быть элегантной, но не становится от этого менее страшной. Он знает это.
Черный. Цвет ночной мглы, безысходности, одиночества.
Цвет маркера, скользящего по белой доске. Цвет, решающий чью-то судьбу. Он уважает черный цвет.

Какой цвет у надежды? Никто не ответит точно. Может быть, это цвет весеннего неба, которое так надеется увидеть безнадежно больной, может быть, это белые стены палаты, или красные цветы, заботливо поставленные в вазу любящим человеком. Для каждого, у надежды свой цвет, сотни оттенков которого не дают нам опустить руки.
Вот только у болезненной тоски цвета нет и быть не может. Она стала частью его, такая безликая, бесцветная. Боль и одиночество, смешавшиеся в целое. Им нет места в палитре.