Фотография.

Вещь, которая часто просто заполняет рамку. Эта фотография – не обычный снимок, а постановочный портрет. Мужчина сидит на кожаном диване кремового цвета и улыбается в камеру. Но улыбку не назовешь открытой, теплой и дружелюбной, это скорее жестокий оскал, зубы обнажены в некоей демонстрации торжества. Это улыбка человека, привыкшего получать все, что захочет, - а хочет он многого. Он одет в отлично сшитый черный костюм, белую рубашку и строгий галстук в темно-синюю полоску. Сидит вполоборота, скрестив ноги в лодыжках. В самом низу фотографии видны его черные ботинки, которые блестят в рассеянном свете. Рука, лежащая на подлокотнике, украшена массивным золотым кольцом с печаткой.
Его волосы, темные и волнистые, подстрижены так, чтобы подчеркнуть красивое, бледное, с тонкими чертами лицо. В карих глазах читается скрытая угроза, почти желание насилия, как будто портретируемый может в любой момент встать и ударить фотографа.
Несмотря на стесняющий движения костюм и небрежную позу, изображенный на фотографии человек оставляет ощущение едва сдерживаемого порыва. Но именно в этот конкретный момент он сидит, и полуденный свет, проникая сквозь высокие окна, окутывает его золотым сиянием. Сияние напоминает об ангелах, но ангел, которого напоминает он, был низвергнут с Небес давным-давно.

Уилсон хранит эту фотографию дома, в комоде. В последнее время, с каждым уходящим годом, она все чаще будит в нем чувство тревоги.

Иногда по ночам, когда Джулия уже спит, он достает ее и долго рассматривает. Особенно в плохие дни – дни, когда кажется, что его единственная обязанность – говорить пациентам, одному за другим, что они будут страдать, и страдать, и, скорее всего, умрут. Он старается оставить им тонкую, отливающую серебром нить надежды, и иногда он говорит правду, но чаще они не смотрят ему в глаза и понимают, что его слова – лишь слова утешения и ничего больше. Иногда он чувствует себя персонификацией Смерти, которая носит пачку медицинских листов вместо косы. Он ненавидит, когда они благодарят его за свою боль.
Или после семейных ссор и споров – которые происходят все чаще – о деньгах, о детях, которых нет и, возможно, никогда не будет, о доме и его бесчисленных трещинах, плитках и кухонных шкафчиках. О сексе и его отсутствии. Он не разочаровался в этом браке окончательно, еще нет. Но он утешает многих женщин, флиртует с ними – и на работе, и вне ее. Некоторые из них очень привлекательные. Ему нравится то, что они нуждаются в нем, и возможно, ему просто нравится знать, что если с Джулией все пойдет крахом, у него все еще останутся новые возможности и области для исследований.
Или в дни, когда он возвращается домой особенно злой на Хауса, который является другой неотъемлемой частью его жизни. Быть его другом нелегко, и иногда Уилсон сам удивляется, почему он продолжает поддерживать эту дружбу. Частично из-за того, что у Хауса просто больше никого нет, и если он уйдет, некому будет за ним присмотреть. Возможно, это предположение немного преувеличено и не лишено тщеславия: ведь Кэмерон все еще немного влюблена в Хауса, да и Кади трясется и кудахчет над ним и его делами, словно сердитая курица-наседка. Вероятно, он мог бы предоставить Хауса самому себе, и тот бы выжил. И подносы с ланчем Уилсона, его эго и голени – все осталось бы невредимым, для разнообразия. Но ему не хватало бы едкого остроумия Хауса, не хватало бы его взгляда на вещи, редких и неуклюжих проявлений заботы. Вещей, которые позволяют ему чувствовать себя человеком. Он и сейчас, как и в течение многих лет, немножко влюблен в Хауса. Достаточно долго, чтобы понимать, что нет никакой надежды. Он знает это, и он принимает это, как принял все в своей жизни.
В такие дни появляется фотография. В рамке темного дерева, с тонкой вставкой и углублением по краю. Уилсон тихо закрывает комод и забирает ее в гостиную, наливает себе вина, садится. Он изучает изображение в искусственном свете лампы.
Человеку на фотографии столько же, сколько Уилсону сейчас. Но он никогда не занимался бы онкологией или другой областью медицины. Он стал бы адвокатом, в этой сфере сообразительность и определенная алчная бессердечность составляют бесспорно идеальную комбинацию. И он бы засудил и оставил без штанов каждую доверчивую корпорацию, оказавшуюся у него на пути.
Этот человек не стал бы изо всех сил стараться сохранить брак из страха очередной неудачи, бесконечно обсуждать и вести переговоры, идти на компромисс ради сохранения мира. Он был бы бесспорным главой семьи, с несчастной женой, которая скорее терпела бы щедро раздаваемые оскорбления и удары, чем осмелилась высказывать свое мнение. Тем не менее, она была бы красивой, у них было бы двое идеальных детей, прекрасный дом, блестящая дорогая машина. И были бы женщины на стороне, много. Наигравшись, он избавлялся бы от них без сожаления, без чувства вины. Он бы демонстрировал свое богатство на отдыхе, а также в подобранных со вкусом произведениях искусства, или, например, пригласив фотографа в свой образцовый дом, чтобы тот сделал семейный портрет.
Уилсон не знает, что этот человек делал бы с Хаусом. Вероятно, ненавидел бы его, высмеивал и всячески старался сделать его несчастным – именно так одна сволочь поступает с другой. Но не стал бы терпеть его компанию ни секунды дольше, чем это необходимо.

Фотография заставляет Уилсона вспомнить, какой выбор он сделал в жизни и почему он его сделал.

Этот человек начал бы самостоятельную юридическую практику, разругавшись со своим работодателем, только чтобы увидеть в итоге, как его бизнес рушится, потерпев полную неудачу из-за того, что он оскорбил слишком многих клиентов и разозлил слишком многих судей своим высокомерием и тщеславием. Жена развелась бы с ним, забрав идеальных детей и прекрасный дом, а ему пришлось бы продать блестящую дорогую машину, чтобы снять жилье.
Он бы начал пить.
Он переходил бы с одной бесперспективной работы на другую, а его юридический опыт, пропитавшись виски, вскоре стал бы бесполезным. Избыток свободного времени привел бы к еще менее желательным дурным привычкам, которые сократили бы и без того немногочисленные предложения работы. Долг по арендной плате все рос и в итоге его бы выселили.
И его семья собралась бы вокруг него – по крайней мере те, кто приложил усилия, чтобы оставаться с ним на протяжении его медленного спуска к самому дну, - но он оказался бы слишком горд, чтобы принять от них что-то. Ведь даже если у человека нет больше ничего, у него остаются его злость и его гордость. А затем он встал бы и ушел, не оставив никакого адреса для пересылки почты, а Уилсон наблюдал бы, как он уходит – без помощи. И прошли бы годы в незнании, и однажды Уилсон вспомнил бы, извлек бы фотографию из пыльных завалов памяти и осознал бы, что годы пролетели так быстро, что человек на портрете мог бы быть его близнецом, всего лишь за пять лет до своего Падения. Мог ли он знать тогда, находясь на вершине успеха, какое печальное будущее его ждет? И поступал бы он так же, если бы знал?
Уилсон думает, что да. Позиция «вперед на полной скорости и к черту последствия» становилась за последние несколько лет все более мучительно знакомой. Он видит жизнь, вдыхая доказательства каждый рабочий день. Уилсон отбрасывает эти бессвязные мысли и снова сосредотачивается на фотографии. Осторожно прикасается пальцем к стеклу, словно может почувствовать тепло кожи, ощутить прикосновение ткани прямо через него, сквозь года. Подносит ее на мгновение к своим глазам, словно изучает собственное отражение в зеркале.

Фотография приносит Уилсону и ощущение потери, и странное чувство покоя, а еще вызывает недолгий, но мощный приступ зависти. Жить так, как ты хочешь, без компромиссов, даже если это приведет в итоге к полному разрушению. Это не для Уилсона. Он слишком благоразумен, слишком зрел, слишком робок. Он живет в нелегком перемирии с эмоциональными перегрузками своей работы, своего брака, своей дружбы с Хаусом, и он говорит себе, что это лучший путь. Единственный путь. Но это не совсем так. Он мог бы сделать это. Он мог бы бросить работу, развестись с женой, поехать куда-нибудь еще и делать что-нибудь еще, что угодно. Но он не знает, что делать с Хаусом. То ли хорошенько побить его, то ли придавить к кровати в дешевом мотеле на шоссе и как следует оттрахать. Возможно, и то и другое, по очереди. И он умер бы нищим и одиноким. Но он был бы свободным. Часть его считает, это того стоило бы.
Но он никогда не сделает этого, и поэтому он смотрит на фотографию и думает о своем брате и том, когда он видел его в последний раз.