Мини-чат | Спойлеры, реклама и ссылки на другие сайты в чате запрещены
|
|
|
У АНГЕЛОВ ХРИПЛЫЕ ГОЛОСА.
| |
| hoelmes9494 | Дата: Вторник, 04.05.2021, 17:13 | Сообщение # 571 |
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| Уилсон соскочил с подножки и, обернувшись, смотрел, как спускается, придерживаясь за поручень, Хаус. Этот взгляд выражал тревогу, и глаза казались ещё темнее, чем обычно – тот самый «эль шоколад амарго», который разглядела в них Оливия Кортни. Горечь, во всяком случае, определённо присутствовала, и Хаус почувствовал всё – и беспокойство, и горечь.
- Перестань на меня так пялиться, – сумрачно сказал он. – И не переспрашивай «как – так?», сам прекрасно понимаешь. Я – в порядке.
- Ну, да, - хмыкнул Уилсон. – Если считать порядком злокачественную бессонницу и начинающийся лунатизм на её почве. Следующая остановка – острый психоз. Не забудьте пристегнуть ремни.
- Я – в порядке, - повторил Хаус, добавляя металла в голос, при этом ещё и напрягая нижнюю челюсть и свирепо сдвигая брови.
- Напугал, - глядя ему в глаза, сказал Уилсон. – Но не убедил.
Металл расплавился.
- Перестань. Я просто…
- Перебрал, да? Версия для водилы, думаешь, и со мной прокатит?
- Перестань, – повторил Хаус, уже совсем тихо. – Всё будет нормально. Нога болит – мешает нормально спать по ночам. Это шарлатанское снадобье, которое здесь выдают за кодеин, сделано из помёта австралийских кроликов. А я по Чейзу помню, какая это гадость.
Во всяком случае, своего ехидного юмора он не утратил. Это успокаивало.
- Пойдём домой, – сказал Уилсон. – Закажем ужин в номер – и сразу ляжешь.
- Сразу не лягу. Нужно посмотреть кое-что.
- Хаус…
- О, чёрт! – снова вскипел тот. – Вот как же я ненавижу эту твою интонацию – ты её перед зеркалом репетируешь каждое утро, что ли? Уже шестой десяток, как я – Хаус. Дальше что?
Уилсон шевельнул плечом. И вдруг предложил:
- Может, попросим хоть полдня выходного? Просто поваляемся на пляже, на скутерах погоняем, а? Помнишь, какую мы славную войнушку как-то тут устроили? Должен Дига нас хоть на полдня отпустить – в конце концов, у него есть Ханна, есть Ромирес…
- А это кто? – изумился Хаус.
- Твои коллеги, - улыбнулся Уилсон. – Фельдшер и медсестра. А, ну, да, ты же простых смертных не замечаешь – я забыл...
На это Хаус не ответил, и они просто пошли к отелю – сначала по твёрдой, даже асфальтированной дорожке, потом по убитой гальке, наконец, по уже недостаточно убитой, норовящей прихватить за щиколотки и набиться в кроссовки, в случае Уилсона – в туфли; хоть и спортивные, но всё-таки туфли, требующие по утрам своей порции уходя при помощи губки и какого-то прозрачно-серого геля.
А Хаус свои кроссовки скинул, и носки тоже стянул и сунул в карманы – так небрежно, что они повисли у него по бокам двумя языками. Уилсон уже давно привык, но всё равно каждый раз думал про себя, что босой человек с тростью выглядит странно.
- Вот тоже наступишь на электрического угря, - сказал он, - и будешь скакать и веселиться.
- Ну, ты натуралист, - хмыкнул Хаус. - Что ему в камнях делать? Голову разбивать? Лучше тоже разуйся – тебе это больше понравится, чем каменное крошево в носках.
Уилсон, помедлив, послушался – и не пожалел: нагретые за ночь мелкие, но не острые камни ласкали ступни приятным сыпучим теплом. Он побрёл, загребая ногами, впитывая это ласковое тепло южной ночи, вдыхая тоже тёплый, но уже посвежевший бриз, прислушиваясь к шелесту волн, и в его душе росло какое-то большое чувство, напоминающее почему-то о серебристом тумане берега из его повторяющегося сна.
- Боже, - вдруг вырвалось у него вслух против его воли. – Как же хорошо жить! Как я хочу жить, Хаус, если бы ты знал!
- Живи, - откликнулся Хаус тихо и без выражения, как далёкое эхо, или как, может быть, откликнулся бы ему с того самого Туманного Берега его хранитель.
В номере, как только Уилсон увидел, что Хаус, перекусив заказанной в номер курицей с овощами, снова разложил на столике свои таблицы и анализы и явно нацелился продолжать научную работу, не смотря на поздний час, в нём немедленно взыграл дежурный по режиму.
- Не вздумай! – воскликнул он угрожающе, обличительно тыча пальцем в заваленный столик. – Ты просто обязан выспаться, а не торчать опять всю ночь над бумагами.
- Я сейчас не хочу спать, - буркнул Хаус, не поворачивая головы. - Захочу – лягу.
- Вот ты ляг – и сразу захочешь.
Хаус отложил в сторону статью, которую притащил из больницы и за которую было взялся, и обернулся к нему, навесив на лицо маску христианского долготерпения:
- У меня не так много времени, чтобы тратить его на пустое лежание в кровати по твоей прихоти, если мне в данный момент не хочется спать, а хочется работать. И у тебя, кстати, тоже не так много времени, чтобы на этом настаивать.
Уилсон упрямо набычился:
- Если ты не станешь полноценно отдыхать, его у нас обоих совсем не останется. То, что было в автобусе…
Хаус быстро перебил:
- Да не было ничего в автобусе. Уилсон. Крепко заснул, не сразу сообразил, где нахожусь. Что в этом особенного?
- Вот и ложись, чтобы не засыпать в автобусе так, что не можешь сообразить, где находишься. Ложись, и если ты, действительно, спать пока не хочешь, я могу тебе вслух почитать эту статью из журнала, на которую ты нацелился. У тебя же прекрасное восприятие со слуха – сам хвастался.
- А ты читаешь по-испански? – усмехнулся с нескрываемым чувством превосходства Хаус.
- Я половину не понимаю по-испански, - улыбнулся Уилсон. - Но буквы-то знаю, так что прочесть – прочту. А понимать – это уже твоё дело.
Должно быть, Хаус, действительно, окончательно вымотался, потому что он неожиданно согласился лечь и слушать. Уилсон забрался с ногами на его кровать, прихватив журнал и. придерживая его одной рукой, пальцы другой уже привычно запустил в отросшие кудлатые пряди.
- Ты меня с домашним питомцем не путаешь? – дежурно проворчал Хаус, убирая голову. Уилсон его настиг и, молча, повторил вторжение, уже начав вслух читать. Слушать его произношение было невыносимо смешно, но Хаус слишком устал, чтобы смеяться. Поэтому он просто закрыл глаза и тут же закачался на волнах сгущающейся дрёмы. «Вот на этом уровне бы и оставаться – по-настоящему сны сюда не достают», - подумал он безнадежно, проваливаясь в сон.
Впрочем, на этот раз – из-за прикосновений Уилсона или звука его голоса – сны щадили его. Нет, приятными они не были, но оставались размытыми, неотчётливыми, и мёртвое тело Уилсона на больничной койке хосписа только мелькнуло, а Кадди предпочла держать язык за зубами, щекотно и прохладно целуя его в шею. Правда, почему-то в тюремной камере и на глазах у фашиствующего придурка и его дружков, но и они на этот раз смиренно помалкивали – только дрочили помаленьку, скромно отвернувшись. А потом приснился берег океана, на котором спешно разворачивалось какое-то воинское соединение, и это уже было совсем нейтрально, и можно было по-настоящему отдохнуть, даже не прислушиваясь к отрывистым командам голубоглазого седого полковника, очень похожего на него самого лет через пятнадцать.
Он проснулся уже совершенно глухой ночью, чтобы отлить. Уилсон, выронив журнал и неудобно скорчившись у него в ногах, спал. Хаус растолкал его здоровой ногой и прогнал в постель, добрался, кряхтя и поскрипывая зубами, до туалета, вернулся, снова лёг, прикрыв глаза, пережидая, пока утихнет боль, и – удача – снова уснул. Без снов. До утра. До будильника.
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
|
| |
| |
| tatyana-ilina-61 | Дата: Пятница, 07.05.2021, 18:53 | Сообщение # 572 |
Окулист
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 148
Карма: 56
Статус: Offline
| И опять настолько живая картинка! Мало того что перед глазами стоит, но и слышится, и даже как будто ощущается 
Спасибо сердечное!  
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Четверг, 20.05.2021, 17:42 | Сообщение # 573 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| Уилсон, проснувшийся раньше будильника, неподвижно стоял у окна спиной к Хаусу и в глубокой задумчивости теребил клапан нагрудного кармана своей рубашки, словно пытался застегнуть его на пуговицу, но не вполне отдавал себе отчёт в том, что делает – и не получалось.
Снаружи, как всегда, доносились пронзительные крики чаек и плеск волн – звуки привычные до того, что их уже перестаёшь замечать, если не сосредоточишься прямо на них. Хаус сел в постели, потёр голову, окончательно сбивая в ком смятые подушкой волосы, привычно тронул проснувшееся вместе с ним больное бедро, привычно поморщился, кряхтя, потянулся за таблетками.
- Ты хорошо спал, - сказал Уилсон, не поворачиваясь. – Только не знаю, долго ли.
- Откуда тебе знать? – хмыкнул Хаус. – Ты сам вырубился, двух абзацев не прочитав.
- Я ещё слабенький, устаю, - сказал Уилсон, и Хаус расслышал отчётливую улыбку в его голосе. Это было хорошо – лучше неподвижной задумчивости, и Хаус, проглотив таблетку, снизошёл до признания:
- Долго. Всю ночь. Просыпался один раз – полчаса можно вычесть. Но не больше… - помолчал и добавил. – Ты правильно сделал, что заставил меня.
Это было очень много для Хауса, так сказать. Уилсон заулыбался ещё шире, но оставаясь к Хаусу спиной всё-таки. И, тем не менее, Хаус заметил.
- Чего ты рассиялся, как новенький дайм? Лучше кофе свари – у тебя прилично выходит, - и сам захромал в душ, даже не дожидаясь, пока таблетка начнёт действовать. Уилсон отметил это про себя и удовлетворённо кивнул – похоже, для Хауса день начинался неплохо.
И всё, действительно, было неплохо, пока они завтракали в кафе при отеле, пока ехали в автобусе – с другим, не вчерашним, водителем, пока шли от остановки до больницы.
А в больнице их встретил крик боли. Кричал Коста Бола. Крик начинался глухим низким ворчанием, потом нарастал до пронзительного и снова падал, заканчиваясь длинным стоном, некоторое время было тихо – и всё начиналось сызнова. Похоже изредка кричали роженицы в приёмнике родильного отделения Принстон Плейнсборо, если их доставляли с улицы в родах и ещё не успевали адекватно обезболить.
Уилсон при первых же звуках этого крика, заставшего их в коридоре, побледнел, словно выцвел, ни слова не говоря, кинулся к шкафчику раздевалки, кое-как, не попадая в рукава, нацепил халат и бросился в палату, откуда раздавались вопли. Хаус пошёл следом, не заморочиваясь униформой.
Коста Бола не лежал и не сидел, а как-то полувисел на своей функциональной кровати. Его лицо было напряжено, со вздутыми верёвками синих вен, глаза закрыты и кричал он, даже не расцепляя зубов – только губы оттягивал, ощеряясь. Начал, видимо, недавно – медсестра только успела прибежать и торопливо набирала что-то в шприц. Одновременно она пыталась не то расспросить, не то успокоить его, лопоча скороговоркой, но он, кажется, даже не слышал.
Уилсон, так порывисто вбежавший в палату, словно растерялся и застыл на миг, Хаус опередил его. Шагнул к кровати, прижал пальцы к вздувающейся на шее жиле, определяя пульс, бесцеремонно насильно приоткрыл зажмуренное веко, наклонился ниже и вдруг спросил в самое ухо:
- Пор куэ гритас комо си эставирос дандо э люс? почему ты орёшь, как будто рожаешь?
Вопль прервался, Коста Боло коротко взмахнул рукой и ударил Хауса в лицо – вернее, хотел ударить, но тот отшатнулся, и удар пропал зря.
- Тенго канцер! – с ненавистью выплюнул он у меня рак
- Тиенос сейс месес де канцер. Левас сейс месес гритандо? У тебя шесть месяцев рак – ты шесть месяцев орёшь?
- Ме дуэле! Мне больно
- А ми тамблиен ме дуэле, - Хаус указал на свою ногу. - Перо но эстой Мне тоже больно, но я же не ору
- Куэ м еден венено! Пусть они дадут мне яду
- В конце концов ты всех достанешь до того, что они так и сделают, - уже по-английски проворчал Хаус, словно забыв, что пациент понимает по-английски – а может быть, и наоборот, хорошо об этом помня и повернулся к медсестре. – Кви эстас виендо? Что вы смотрите? Вырубите его. Апагало!
На удивление, медсестра, кажется, поняла. Она быстро сделала укол и отступила. Коста Бола ещё раз взвыл, но уже тише, застонал длинно и стал затихать.
Хаус сразу после этого повернулся и вышел, Уилсон остался в палате.
Медсестра попыталась что-то объяснить ему, и хотя он по-прежнему не слишком хорошо понимал язык, он догадался, о чём она говорит – просто потому, что уже сам это знал: опухоль врастала в нервный пучок, вызывая мучительную боль, а дозу морфия прибавлять было уже почти некуда. Бола и сейчас не выключило полностью – он просто перестал кричать и тихо поскуливал, закрыв глаза.
- Пациентос кон канцер муэрен дуро, - сказала медсестра, сочувственно качая головой.( раковые пациенты умирают тяжело)
- Йо ло се, - сказал Уилсон (я знаю). Прежде бы он добавил «я - онколог», но сейчас он не это имел в виду.
А Хауса в коридоре перехватил Дига.
- На один минутка, доктор Экампанэ! Мой кабинет, пожалуйста.
Хаус послушно пошёл следом, глядя в его спину и невольно вспоминая, как бывало шёл за Кадди в такой же начальственный кабинет, только смотреть на Кадди со спины было куда приятнее.
Кабинет был маленький, и стол в него, похоже, едва втиснули – так что Дига приходилось втягивать живот пробираясь на своё место. Хаус, не дожидаясь приглашения, сел, трость поставил перед собой, опёрся подбородком, с трудом удерживаясь от «чего надо?»
- Вы на нелегальном положении, - проговорил Дига, глядя не на него, а на свои руки. – Мы все делаем вид, что этого нет, но это так.
«Старая песня, - подумал Хаус. – Похоже, он опять завибрировал».
- Если вы убьёте пациента, и будет разбирательство, – продолжал между тем Дига, - врачебная ошибка может быть квалифицирована, как уголовное преступление. Вас в лучшем случае депортируют, а меня лишат должности и лицензии – тоже в лучшем случае.
- У вас же свой крючок в полицейском департаменте, - сказал Хаус, ещё не понимая до конца, к чему тот клонит.
- Мой крючок? – заинтересовался Дига незнакомым выражением. – Это как?
- Ну… нужный человек, связь, полезное знакомство.
- А, понятно. Нет, это не поможет. В том случае, если пациент умрёт от передозировки, это, точно, не поможет. Здесь не практикуется эвтаназия – тем более, по личной инициативе врача без подписи больного.
- Я не пытался совершить эвтаназию, - у Хауса, наконец, все непонятные элементы этого разговора встали на место. – Я пытался уменьшить страдания умирающего пациента. Временно. Не убивая его… А у вас тут агентурная сеть, да?
- Я закрыл бы глаза на это, исходи инициатива от вашего друга, - продолжал Дига, игнорируя вопрос об агентурной сети. – Его психологическое состояние можно понять. Коста Бола – особенный больной. И – нет – так не задумано, он поступил именно сейчас, когда вы здесь, совершенно случайно. Но вы должны быть благоразумны и беспристрастны – это основа медицинской этики. Простите, что приходится доносить до вас такие прописные истины, но я вижу определённый пробел. Изменение назначения, когда речь идёт о высоких дозах наркотических препаратов, согласовывается и фиксируется. Просто своей волей сдвинуть ползунок – нарушение, если не преступление. Это понятно? Если подобное повторится, нам придётся прервать наш и так не совсем законный контракт. А он, насколько я понял, нужен и вам, и вашему другу – в ещё большей степени, так?
- Так, умник, - сквозь зубы отозвался Хаус, только сейчас почувствовавший, что имеет дело с человеком, оказавшимся на административной должности не по недоразумению. Не смысл его слов – само бесстрастное выражение и лица, и тона убеждали в этом. И совершенно чёткое попадание: сейчас Хаус не мог себе позволить быть уволенным из этой провинциальной больницы провинциального города. Из-за Уилсона. И Дига прекрасно был в этом осведомлён.
- Надеюсь, мы не будем больше возвращаться к этой теме, - подытожил Дига и встал, всем видом демонстрируя готовность немедленно приступить к своим повседневным обязанностям.
Хаус вышел из кабинета раздражённый, но по мере того, как он удалялся от Дига по коридору, его мысли приобрели более оптимистической направление: «Ну, чего ты заелся? – спросил он сам себя. – Первый разнос от начальства? Прежде ты, помнится, с этим прекрасно справлялся, придётся просто припомнить старые навыки».
Он отправился искать Уилсона, чтобы пересказать ему беседу с Дига, и нашёл его в крошечной ординаторской – в здешней больнице вообще, видимо, процветала экономическая склонность к миниатюре. Уилсон сидел, закрыв лицо руками, и руки заметно тряслись.
- Эй, ты чего? – испугался Хаус, сразу забывая и Дига, и разговор с ним. – Что с тобой?
- У меня паническая атака, - глухо сказал Уилсон, не открывая лица. – Не могу справиться… Сделай что-нибудь.
- Прежде всего просто посмотри на меня, - сказал Хаус, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Он взял руки Уилсона за запястья и отвёл их от его лица. Лицо было бледным и мокрым, в глазах кипело отчаяние.
- Ты же прекрасно знаешь, - продолжал Хаус всё так же ровно, - что панические атаки не опасны сами по себе. И ты поставил себе диагноз – это уже означает, что ты контролируешь ситуацию. Давай просто наладим дыхание, и всё это уйдёт само. Давай, медленно поднимай руки вверх и медленно вдыхай, - и он сам потянул руки Уилсона кверху. – Ещё, ещё. Смотри на меня. Вот так. А теперь выдыхай. Медленно. Сделай губы трубочкой. Дуй в эту трубочку, но так, чтобы не задуть свечу. Молодец. Всё правильно. И ещё раз. Да.
Он продолжал дирижировать дыханьем Уилсона, не выпуская его рук и не позволяя ему отводить взгляд, говоря успокаивающим тоном, тихо, но твёрдо, а его собственные мысли при этом метались: «Это из-за Коста Бола. Я знаю, всё дело в Бола. А что будет дальше? Он так и будет умирать в мучениях – тут ничего уже не поделаешь, и Уилсон снова и снова будет примеривать их все на себя, час за часом, день за днём. Сколько он так выдержит? Сколько так вообще можно выдержать? Добиться перевода этого Бола куда-нибудь? Куда? Нет, ересь, бред! Дига на такое ни за что не пойдёт. Уволиться самим? Уйти, чтобы где-то, чтобы не на глазах? Нет, нельзя. Это слишком на поверхности, этого Уилсон не позволит, а если и позволит, такое увольнение-бегство его не успокоит. Никак. Даже наоборот. Представлять у него получится ничуть не хуже, чем видеть. Но что делать? Что делать? Хоть бы этот тип скорее уже умер!»
- Ну, как ты? – спросил он вслух. – Лучше?
Уилсон кивнул. Проглотил слюну, дёргая кадыком. Длинно прерывисто вздохнул, высвободил, наконец, руки.
- Дурацкое такое состояние… Главное, понимаю, что всё это только здесь, - он согнутым пальцем постучал себя по лбу, - но реально просто давлюсь ужасом. У тебя такое было?
- Давно, - Хаус сел рядом, забросил в рот таблетку, другую переломил пополам, протянул половинку Уилсону. – Выпей.
- Да я так подсяду, - с трясущейся улыбкой ответил тот, но ладонь ковшиком протянул.
- Вон вода в графине. Запей. Глотать на сухую нужен некоторый навык. Давай-давай, не сомневайся. С одной половинки не подсядешь.
- С одной? А сколько их ещё будет, пока этот парень здесь? – спросил Уилсон. И, отвечая, скорее, взгляду Хауса, чем словам, добавил. – Я же не идиот, и ты тем более не идиот. А что делать? Вот так вот совпало. Думаешь, Дига, что ли, подстроил?
- Ну, нет, это твой Элохим подстроил, - усмехнулся Хаус. - Вы же так его называете?
- Да не называем мы его так, - досадливо поморщился Уилсон. – Я уже говорил тебе. Что это будет, Хаус?
Хаус прекрасно понял, о чём он спрашивает с такой подвисающей тоскливой интонацией. Но у него не было ясного ответа, поэтому он, скорее, огрызнулся, чем переспросил:
- Что – «это»?
- Это его умирание, - сказал Уилсон. – Это неизбежное его умирание у меня на глазах со всеми полагающимися адскими муками. Ты думаешь, я выдержу?
На этот раз Хаус ответил не сразу – честно подумал, и довольно долго. И ответил тоже честно:
- Я думаю, ты выдержишь. Тебе будет непросто и, скорее всего, эта паническая атака не последняя, но ты выдержишь. Этот парень скоро умрёт. Ты останешься жить. Я не знаю, сколько ты ещё проживёшь, да и никто не знает, но ты останешься жить, когда он умрёт. Это точно.
- Этого точно тоже никто не знает, - покачал головой Уилсон. – Часто всё решает мгновение. Оторвавшийся тромб, электрический угорь, отбойная волна, неисправный тормоз…
- Ты выдержишь, - повторил Хаус.
- А ты? – вдруг спросил Уилсон и поднял на него требовательные тёмные – словно бы даже темнее обычного – глаза. – Ты – выдержишь?
Хаус растерялся.
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
|
| |
| |
| tatyana-ilina-61 | Дата: Суббота, 22.05.2021, 20:00 | Сообщение # 574 |
|
Окулист
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 148
Карма: 56
Статус: Offline
| Проклятая болезнь! Тяжело это всё читать... 
Но за проду, как всегда, спасибо!
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Суббота, 05.06.2021, 14:45 | Сообщение # 575 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| Вторую половину дня оба были заняты, что называется «под завязку». При этом Хаус снова убедился в административном таланте Дига. Начальник загрузил его тяжёлым дифференциально-диагностическим случаем у крикливой и вздорной бабёнки, совершенно не понимающей по-английски, требующим перемещения по всей больнице из кабинета в кабинет - так что Хаусу не осталось ни сил, ни времени думать о чём-то ещё. Уилсону достался амбулаторный приём – своеобразный блиц с переводчицей-медсестрой, которая, кроме манипуляций, осуществляла его коммуникацию с больными, попутно неудержимо флиртуя - а данные у неё для этого были. Сам Дига взял на себя стационар – и Коста Бола тоже, поминутно подзывая Уилсона для того, чтобы указать на все ошибки в ведении и поведении данного пациента. Хаус, как ни был занят своей диагностикой, краем глаза ситуацию отслеживал. Притом, он видел и что всё это не было совсем уж шито белыми нитками – Уилсон покупался. Настолько, что к вечеру даже повеселел и купил Хаусу порцию начос и большой бокал фруктового коктейля – без просьб, без подначек. Просто в коридоре подозвал и сунул: «Перекуси, пока сахар не упал». А у Хауса уже, действительно, начали руки дрожать от голода – с утра ничего не ел, да и утром его завтрак, как у большинства сов, не был особенно обильным.
- У тебя нет гликогена, - сказал Уилсон. – Это твой викодин так оттоптался на печени – имей в виду. Вернёмся в Принстон – я за тебя возьмусь, ляжешь на детокс, как миленький. Заставлю.
- Ну, рискни, заставь меня, - радостно огрызнулся Хаус. Ртутный столбик измерителя его настроения взлетел вверх на несколько делений сразу.
- На сегодня – всё, - сказал Дига, высовывая голову из кабинета в коридор. – Доктор Дайер, я вас попрошу завтра описать сканограмму по-английски и дать для перевода секретарю. Завтра-завтра, - ещё раз повторил он, видя, что Уилсон уже готов броситься выполнять указание. - Это терпит. Сегодня – отдыхать. Не опоздайте на автобус.
Они вышли под уже привычно рано темнеющее, и как-то при этом особенно глубоко темнеющее небо.
- Сегодня душно, - проговорил Уилсон, расслабляя узел галстука на шее. – А знаешь, Хаус, я всё время здесь чувствую какую-то нереальность, как будто не живу, а… не знаю… читаю книжку о самом себе… О нас с тобой, - тут же поправился он.
- Не ужастик? – с притворным беспокойством спросил Хаус.
- Нет, - Уилсон чуть улыбнулся. – Нон-фикшн.
- Ну-у… - разочарованно протянул Хаус. – Это даже скучно: нон-фикшн. Любая жизнь нон-фикшн.
- Любая жизнь под лупой. Или через стекло.
- Потому что это ты её так рассматриваешь.
- Я не нарочно…
Хаусу не очень хотелось, чтобы он продолжал, но знал по опыту – без этого не обойдётся. И Уилсон, конечно, продолжил:
- Когда я понял, что мне осталось всего полгода… меньше полугода… у меня это как-то само включилось. Я стал вспоминать. Насильственно. Как будто кто-то показывал мне кино. Всё, что было со мной… с нами. Потому что после конференции в Нью-Орлеане ты оказался вбит в мою жизнь, как гвоздь в доску. Я смотрел это кино и видел то, чего не мог разглядеть раньше. Я…очень рад, что разглядел это, Хаус – пусть даже и такой ценой.
- Ты знаешь, что я не люблю эти разговоры, - заметил Хаус, не глядя на него.
- Хорошо, я сейчас перестану. Просто ты помнишь, мы, когда ехали сюда, останавливались в гостевом доме одного покойного джазмена – я там тебя ещё в бане парил?
Хаус усмехнулся:
- Помню.
- Я к нему попал случайно, когда напился на Рождество и заблудился на глобусе.
- Да. Ты говорил.
- Он просто был очень похож на тебя. Внешне. И этот джаз. А ты сидел в тюрьме, и я… Я вернулся и пошёл манипулировать Форманом, чтобы он взял тебя на поруки. А тебе сказал, что…
- Я тебе всё равно не поверил, - перебил Хаус. – Знал, что это ты меня вытащил. И знал, что тот старик похож на меня. Знал, понимаешь? Помнишь, я спрашивал у тебя про его фотографию. Ну? Хотел убедиться. Перестань ты уже терзаться. Стол – это стол. Ты – это ты. Я люблю тебя таким, какой ты есть, а ты любишь меня таким, какой есть я, хотя и не признаёшь это. Успокойся и живи, пока можешь, не стараясь ничего исправлять. Всё и так уже как надо. Смотри: автобус идёт.
Коста Бола протянул ещё несколько дней, и каждый такой день был кошмаром. В отделении привыкли к его вою, когда, не смотря на морфий, случался эпизод прорывной боли – Уилсон хорошо знал в теории, что такое прорывная боль, Хаус знал об этом на практике, поэтому, будь он собакой, при звуках очередного вопля прижимал бы уши к голове, а хвост подгибал бы под брюхо. Уилсон собакой не был, но практически так и поступал.
- Кровь стынет в жилах, – признался он однажды неверным голосом. – Я стал чаще в туалет ходить только потому, что однажды боюсь обоссаться от этих звуков.
- У нас памперсы остались в номере, - сказал Хаус. – Штук пять. Хочешь?
Уилсон скривил рот в улыбке.
Ночью на тридцатое декабря его снова накрыла паническая атака. Со стороны сначала ничего не было заметно – он лежал в постели и вроде дремал, Хаус за столом снова делал какие-то расчеты, изучая его дневные анализы, как вдруг Уилсон резко сел, обхватив колени, сжимаясь в позу, чем-то напоминающую пресловутую позу эмбриона, и тихим голосом спокойно и отчётливо проговорил: «Не могу. Меня сейчас вырвет». И его, действительно, вырвало, но всего лишь одним плевком желчи, после чего он схватился руками за горло, сжался ещё сильнее и стал раскачиваться, как это иногда делают в припадке дети-аутисты. При этом он не произносил ни звука и не дышал, крепко зажмурив глаза.
Хаус вскочил, уронив стул, и бросился к нему.
- Уилсон! Джеймс! Посмотри на меня! Открой глаза, слышишь?!
Как только он оказался в досягаемости, Уилсон горло выпустил, зато вцепился в его футболку и глаза открыл, даже вытаращил, но вдохнуть всё равно не мог – на его лице отразилась мука удушья, и оно сначала налилось свекольным соком, а потом стало синеть. Так выглядит внезапно подавившийся, когда непроглоченный кусок плотно перекрыл ему дыхательное горло. Только Уилсон ничем не давился. Хаус, однако, всё равно применил приём Геймлиха, с трудом вывернувшись из хватки судорожных пальцев – и помогло: Уилсон резко, кашлем выдохнул и смог вздохнуть. Его ноздри практически слиплись на этом быстром свистящем вдохе.
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
|
| |
| |
| tatyana-ilina-61 | Дата: Понедельник, 07.06.2021, 14:22 | Сообщение # 576 |
|
Окулист
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 148
Карма: 56
Статус: Offline
| Ну, здесь вся гамма чувств... Замечательно рассказано, спасибо огромное!
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Среда, 09.06.2021, 15:34 | Сообщение # 577 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| - Ты придурок! – рявкнул на него перепуганный Хаус, уже не думая ни о какой лечебной тактике. – Ты зачем себе вообще позволяешь об этом думать, если тебя от таких мыслей вразнос ведёт? Научись уже отвлекаться, пока инсульт не хватил!
- Чего ты орёшь? – жалобно возмутился Уилсон. – Я же не специально! Это, к твоему сведению, тонкие психические настройки, которые при онкологическом процессе, между прочим, тоже страдают.
Хаус чуть не застонал или даже чуть не расплакался от облегчения – так привычно и так по-Уилсоновски прозвучала эта отповедь. Слава Богу, на этот раз, кажется, всё обошлось без последствий, и друг, похоже, уже пришёл в себя, если пренебречь бледностью лица, проявившейся, когда свекольная синева схлынула.
- Я – в душ, - сказал Уилсон, стаскивая испачканную футболку.
«Фиг, я тебя сейчас одного пущу, - про себя подумал Хаус и потащился следом, делая вид, что ему приспичило. И Уилсон не заспорил, что уже само по себе было показательно. Даже когда Хаус отливать не стал, а устроился на неласковом фаянсовом седалище и принялся разглагольствовать о ментизме, как признаке психического автоматизма, встречающегося, в частности, при шизофрении.
Уилсон на все его колкости и подначки только фыркал, продолжая беззаботно плескаться, только один раз высунул из-за полупрозрачной занавески душевой кабины мокрую голову.
- Хаус… - многозначительная пауза.
Хаус замолчал и посмотрел на него.
- Я – в порядке, - сказал Уилсон – и снова улез за шторку.
Хаус удовлетворённо хмыкнул – ему, собственно, только и надо было, чтобы Уилсон реагировал, а не замыкался в себе и своих мыслях – об истошных болезненных предсмертных воплях Коста Бола, например.
В комнате, переодеваясь в любимую песочного цвета футболку – тонкую, но с длинным рукавом, что, видимо, давало иллюзию тепла и защищённости, Уилсон вдруг попросил:
- Знаешь… ты не против, если мы опять на какое-то время сдвинем вместе наши кровати?
Хаус был против – его больше устраивала возможность спускать ноги с любого края, а нередко и менять местами изголовье и изножье – при сдвинутых кроватях так не получалось. Но он только пожал плечами и с готовностью встал, напомнив:
- Я всегда сплю слева.
- Я знаю. Не надо, не вставай, я сам справлюсь, - и, действительно, в одиночку и без особенного труда быстро сдвинул кровати. Он сильно окреп последнее время, и Хауса это ещё раз порадовало.
Сдвинув кровати, Уилсон сел на свою половину и позвал:
- Ты идёшь?
- Пока нет, - мягко отозвался Хаус. – Нужно кое-что досчитать – у меня тут интересно получается. Ты спи, я рядом.
Уилсон послушно улёгся, но глаз не закрывал – смотрел на Хауса. Наконец, спросил:
- А что интересно?
- Есть определённая зависимость между продолжительностью жизни клеток и детерминированных в геноме делениях, - обречённо вздохнув и, не отрываясь от своих бумажек, заговорил Хаус. – Я хочу понять, будет ли обратная зависимость, если искусственно заблокировать деления. Для этого мне нужно вывести клеточную линию. Я наловил бластов, обработал их кое-чем и теперь подсчитываю. А ты спи.
- И как?
- Подсчитаю – скажу. Если не собьюсь оттого, что ты меня всё время достаёшь. Спи, - и он принялся негромко насвистывать «Караван» Эллингтона, обозначая своё присутствие для Уилсона даже если тот закроет глаза. Раньше Уилсон на это, возможно, и внимания бы не обратил, а уж мотивы точно не вычислил бы, да и не стал бы вычислять. Но сейчас, под влиянием болезни, его нервы и его эмпатия обнажились настолько, что он легко считывал практически все движения души Хауса. Поэтому он почувствовал горячую благодарность и за присутствие Хауса на толчке, пока он принимал душ, и за мягкий тон, и за сдвинутые кровати, и за этот негромкий свист. И снова подумал невольно про себя: «Каким же я был идиотом! Боже, каким непроходимым идиотом я был до этого последнего года!»
Верный своей жаворонковой привычке, Уилсон проснулся ещё до будильника с неприятной уверенностью в том, что сегодня непременно произойдёт что-то плохое. Это его не особенно напрягло – привык. Бог его знает, когда лёг Хаус, но сейчас он, во всяком случае, крепко спал, и, как и всегда во сне, казался очень уязвимым и незащищённым.
Уилсон осторожно, чтобы не разбудить его, выскользнул из постели, стараясь рутиной – умывание, чистка зубов, варка кофе – прогнать тревогу, но чувство надвигающейся грозы меньше не становилось.
«Я знаю, что это, - подумал Уилсон, насыпая в джезву щепотку корицы. – Сегодня умрёт Коста Бола. Это я так чувствую его смерть.
И только теперь он вдруг вспышкой вспомнил свой сегодняшний сон, приснившийся ещё до полуночи, успевший завеситься сменой периодов быстрого и медленного сна, а теперь вдруг пришедший из глубин подсознания ярко и чётко, как на экране показанный. Сон, из-за которого и поселилась в его душе эта безотчётная тревога, хотя правильнее было бы сказать, что это сон стал воплощением тревоги.
Ему приснился всё тот же берег и всё тот же его хранитель – мальчик-подросток в потрёпанных джинсах и гавайке, с красным велосипедом, поблёскивающим хромированными деталями. Только теперь он сидел на камне спиной к нему, и русые кудлатые волосы шевелил ветер – странный ветер Туманного Берега, который не разгоняет туман, а только слоит его и перемешивает, качая серебристыми пластами.
- Я пришёл, - сказал Уилсон, останавливаясь в двух шагах и почему-то робея.
- Вижу, - сказал мальчик, хотя сидел спиной и видеть никак не мог.
- Ты мне не рад?
- Это не такое место, где радуются новым постояльцам, Коста.
Имя ударило под дых так остро, словно мальчик его палкой ткнул.
- Я – не Коста, - сдавленно и сипло проговорил он.
- А я – не Хаус, - отозвался мальчик и начал поворачиваться к нему. Уилсону вдруг отчаянно не захотелось, чтобы он повернулся. Его, словно ледяной водой, облило мгновенным ужасом, и сердце, подпрыгнув. Застряло в горле, плотно перекрывая ход воздуху.
«Это апноэ, - подумал Уилсон – не во сне, а сейчас. - Спящий мозг по-своему интерпретирует нехватку кислорода».
Мальчик повернулся и…ничего не случилось. Это был всё тот же мальчик – худой, голубоглазый, с ранней для своего возраста складкой над переносицей, словно он всё время насмешливо морщил нос, со слишком большим расстоянием от него до верхней губы, с волосами, всклокоченными ветром – тёмно-русыми, кудлатыми, совсем непохожими на волосы мексиканцев. Даже старая ссадина на коленке не изменилась, только теперь это была ссадина – Уилсон знал – оставшаяся у Хауса после борьбы с отбойным течением. В реальном мире она успела зажить.
- Ты не Коста, - сказал мальчик, серьёзно и строго разглядывая Уилсона – так, словно желал убедиться, что перед ним, действительно, он. – Но Коста умрёт, и он станет тобой.
Предложение получилось. Что и говорить. Диковатым, но там. Во сне, каким-то особым – чёрт его знает – шестым чувством Уилсон прекрасно понял, что он имеет в виду. И даже понял, что речь-то в большей степени идёт не о нём, а о Хаусе.
- Ты выдержишь, - сказал мальчик с интонацией Хауса – так, как сказал это совсем недавно Хаус и, как и тогда, наяву, Уилсон снова спросил:
- А ты выдержишь?
Мальчик снова отвернулся и стал смотреть на океан. А океан плескался у самых его ног, накатывал, откатывал, дышал, простирался бесконечно, сливаясь с туманом, теряясь в нём и уже сам становясь туманом…
Уилсон очнулся от своих мыслей из-за протестующего шипения перебежавшего через край джезвы кофе. Обжёгся, выронил джезву, плеснув ещё больше, плюнул с досады, вылил потемневшее варево в раковину, протёр испачканную плитку и принялся готовить другую порцию снова.
В номере, между прочим, была средней паршивости гостиничная кофемашина, но им обоим больше нравился кофе вот в таком ретро-исполнении, и Уилсон обычно прекрасно готовил его – конечно, когда не отвлекался на свои сновидческие реминисценции.
- Забавляешься? – хрипловатый голос за спиной заставил его вздрогнуть и чуть не упустить и вторую порцию. – Варишь кофе для водяного монстра, который живёт в канализационной трубе? Сколько кружек он уже выпил?
- Ты во сколько вчера лёг? – не без упрёка поинтересовался Уилсон.
- Не вчера, а сегодня, - поправил Хаус. – Не так давно, чтобы спокойно смотреть, как ты скармливаешь Ктулху мой утренний кофе.
- Коста Бола сегодня умрёт, - сказал Уилсон, чувствуя, что не может не сказать.
- Это тебе Ктулху поведал в благодарность за кофе?
- Нет, мне это поведал мой онкологический опыт, помноженный на интуицию.
- Я бы на твоём месте этой интуиции не доверял, - заметил Хаус. – Видел, как она себя вела на благотворительной лотерее в прошлом году. Шлюха, а не интуиция. Корицы добавил?
Уилсон вздохнул и налил кофе в чашки. Бросил горсть маршмеллоу. Хаус прихватил из вазочки начавшее черстветь печенье, макнул краем в чашку, принялся им гонять маршмеллоу по поверхности кофе. Сказал, помолчав, уже серьёзно:
- Если и так, по-моему, это лучшее, что он может сделать. В другое время ты бы ещё и помог.
Уилсон дёрнулся:
- Дига об этом скажи. А то мы что-то давно в тюрьме не сидели по подозрению в убийстве.
- Это не убийство, - словно откровение свыше, веско произнёс Хаус.
- Знаю… - стушевался Уилсон.
- Пей давай кофе, опоздаем. Есть будешь? Там йогурт в холодильнике. Со смородиной, так что я не тронул.
- Нет. Видеть уже не могу эти йогурты. Давай в перерыв хоть этот возьмём… как его? Тако.
- «Тако», - передразнил Хаус. – Надеешься мимикрировать в аборигены?
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
|
| |
| |
| tatyana-ilina-61 | Дата: Вторник, 15.06.2021, 11:47 | Сообщение # 578 |
|
Окулист
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 148
Карма: 56
Статус: Offline
| Общее очень тёплое впечатление осталось, спасибо огромное!
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Вторник, 29.06.2021, 16:39 | Сообщение # 579 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| Несмотря на прогноз Уилсона, Коста Бола всё не умирал. Болевые приступы сделались у него почти непрерывными, и морфий уже не действовал, но гемодинамика держалась, интоксикация не нарастала, и такое состояние грозило затянуться на несколько дней. Бледная медсестра быстро заходила в палату с очередной инъекцией, так же быстро, почти бегом, покидала её и старалась всё остальное время держаться подальше. А Уилсон приходил и сидел у постели, выслушивая всё, что Коста Бола имел сказать, терпеливо и доброжелательно. Не возражая. Вот только в глазах у него зрело нечто, всё больше пугающее Хауса.
- Зачем ты это делаешь? – не выдержал он, наконец.
- Что «это»? – мягко уточнил Уилсон.
- Зачем торчишь в его палате, как мальчик для битья?
- Ты зачем в моей торчал?
Он спросил без нажима, как учитель, вроде бы подсказывающий ученику правильный ответ, но уверенный, что ученик готов справиться и сам – просто растерялся.
- Ты – мой друг.
Уилсон шевельнул плечом:
- Ну… когда придёт его друг, я подвинусь…
- Мазохист?
- Карму поправляю…
- Думаешь, ему это надо, да? Думаешь, каждому так прямо хочется, чтобы на пороге смерти ты держал его за руку?
Снова то же неопределённое движение плечом:
- Не знаю… Мне бы хотелось… - и вдруг, как удар с маху по яйцам:
- Ты – будешь? Отсрочка-то скоро кончится.
Первый порыв Хаус передышал, как, бывало, приходилось передыхивать резкую боль в бедре – ту самую, прорывную. И ответил спокойно:
- Буду. Не ссы.
И Уилсон улыбнулся. Опустив голову так, словно старался спрятать улыбку, но то нехорошее, опасное, что поселилось в его взгляде, словно бы сделалось ещё отчётливее.
Потом Хауса отвлекли на приём – поступил ребёнок с острым аппендицитом. Они вдвоём с Дига его живенько прооперировали, и получаса не затратив, но потом пришлось объясняться с матерью-аборигенкой, страдающей столь же острым синдромом гиперопеки, и освободился он в целом только часа через два.
Уилсон за это время успел посмотреть двух амбулаторных, но каждый раз неизменно возвращался в палату Коста, и с каждым таким визитом словно, по выражению Толкиена, развоплощался, становясь прозрачнее – не сказать «призрачнее».
- Пойдём поедим, - позвал Хаус. откровенно говоря, уже сомневаясь, что Уилсон в его ипостаси добровольного харона может сейчас нуждаться в пище телесной. Но тот охотно пошёл. И не в больничный буфет – маленький и бедный – а в местную забегаловку с богатым ассортиментом выпивки и закуски, даже сейчас, днём, и с круглосуточным гитаристом на эстраде, которого настроение зала и заказы зала не интересовали вовсе. Он играл на своей гитаре для себя, что хотел и как хотел, и всё-таки, хозяин заведения, по-видимому, не отказывался платить ему за это деньги.
- Ты же в музыке больше моего понимаешь, - сказал Уилсон. – Что это вообще?
- Олива, - сказал Хаус. – Это – классика. Парень вроде тебя, любит музыку пропахшую нафталином.
- Пропахшую нафталином? – улыбнулся Уилсон. – Да кто же её не любит!
- Вывернулся, - засмеялся Хаус.
Он заказал им обоим еду, даже не задумываясь, что заказывает. И очень удивился, узнав потом, когда заказ принесли, что сделал всё правильно – себе некошерную свинину с кисло-сладким соусом. Уилсону – любимую им рыбу, со сливочным. Уилсон ещё добавил в заказ мороженое.
- Тоска по снегу? – понимающе спросил Хаус.
- Это не снег. – ответил Уилсон многозначительно. – Это – сладкий десерт, если ты не в курсе.
- Почему не печенье?
- Тоска по песку? Я, кстати, ещё и какао закажу, если ты справишься со своим ассоциативным потоком и помолчишь - о`кей?
Хаус фыркнул и смолчал. Пока Уилсон с готовностью ввязывался в пикировку, ему было спокойнее. Так что обед прошёл, можно сказать, в непринуждённой дружеской обстановке. Но, вернувшись в больницу они ещё на входе услышали всё тот же крик боли, и Уилсон вдруг остановился и прижался лбом к дверному косяку, плотно зажмурив глаза.
- Ты что? Тебе плохо? – живо среагировал Хаус.
- Не могу больше, - сказал Уилсон, не открывая глаз. – Когда он уже заткнётся, а?
- Ну… скоро наверное, - беспомощно откликнулся Хаус. - Слушай… возьми отпуск – я один пока поработаю. Посидишь на любимом камне, попялишься на залив в солнечном свете. В номере приберёшься, а то у нас вещи чёрт знает, в каком состоянии… Или вон съезди в центр, в интернет-кафе, с Чейзом поболтай. С Кадди…
Уилсон от удивления даже отлепился от косяка.
- Хаус… ты чего несёшь, а? Погоди… Я тебя напугал? Чёрт! Да я тебя до уссачки напугал…Это – плохой признак, что тебя стало так легко напугать… Хаус. ты не бойся, пожалуйста. Я ничего не сделаю. Ни с ним, ни с собой – слышишь? Минутная слабость – и всё. Я ведь не-еженка, - пропел он, передразнивая интонацию самого Хауса. – Ну, ты чего? Мы же врачи. Мы же… эскулапы. Хаус!
- Да пошёл ты! – Хаус быстро вытер глаза. удивлённый своей реакцией ещё в большей степени, чем Уилсон. – Если эскулапы, то и не фиг истерить – вали на рабочее место! Вон, твой любимец уже вторую октаву берёт – иди, он расскажет тебе, какая ты сука, и ему полегчает лучше, чем от морфия.
«Он сказал, что ничего не сделает ни с ним, ни с собой, - тем не менее, сверлила ему висок упорная непрогоняемая мысль. – Значит, всё-таки уже обдумывал такой вариант – да, Уилсон?»
Эта мысль не давала ему покоя до вечера, и он поймал себя на том, что и сам стал чаще заглядывать к Коста Бола – по крайней мере, проверяя, там ли Уилсон, и что он делает. Уилсон был там и ничего особенного не делал – выслушивал почти непрерывную брань, иногда, когда в ней появлялась тень какого-то смысла, мягко вступая и превращая монолог в диалог.
Для Коста это было благо – он отвлекался от своих искрящих нервов и мыслей о смерти. Последний раз, когда Хаус заглянул, они как раз перемывали косточки онкологии, как науке, и её возможностям. Тут Уилсон уже не мог исполнять роль статиста, подающего нужные реплики в нужный момент. Тут его задело за живое, и как врача, и как пациента, очень желающего верить в могущество науки (а ещё больше, конечно, в могущество науки покойного Кавардеса, опасно граничащей с шарлатанством). Вот на этом они и схлестнулись, и если в цинизме и упрямстве Коста Бола мог дать Уилсону фору, то, понятно, по знанию материала сильно проигрывал и вынужденно постепенно уступал позицию.
Хаусу сделалось по-настоящему интересно, до чего они договорятся. Он остановился в дверях за спиной Уилсона и стал слушать. Уилсон его не видел, а Бола видел, но не обращал внимания.
- И всё равно, - скрипучим от боли голосом говорил он. – Вы же ни хрена не понимаете. Как и почему организм реагирует на ваши облучения, нагревания и тому подобную фигню. Тычетесь, как слепые котята – а вдруг то поможет, а вдруг это поможет, и люди для вас – лабораторные крысы. Получилось – ура, вам гранты, крысам – бонус в виде продления жизни. Не получилось – перепояшете чресла - и за новым грантом, а крыс – в помойку.
- А вы другой способ эксперимента знаете?
Бола растянул губы в обезъянью улыбку:
- А на себе? А? Слабо самому поиграть в крыску?
- Ну, почему, – пожал плечами Уилсон. – Сколько угодно. Врачи тоже болеют и непроверенные препараты зачастую используют с большой охотой – как последнюю соломинку, наконец. И тоже не всегда успешно. Один мой знакомый, например, регулярно воровал у лабораторных крыс себе средство для восстановления повреждённой мышечной ткани и добился роста у себя множественных опухолей, хотя, вроде, ещё какой крутой врач. Между прочим, его жизни при этом до начала идиотского лечения ничего не угрожало.
Хаус шевельнулся и скрипнул расхлябанным больничным паркетом.
- Ты же меня заметил?
Уилсон повернулся к нему, ласково улыбнулся и опять обратился к Бола:
- Смертельная болезнь – от природы, не от врачей. Врачи пытаются помочь. Но они – люди, а человека нельзя упрекать в несовершенстве человечества, особенно будучи тоже человеком.
Это была интересная мысль – Хаус задумался над ней и пропустил следующую фразу Бола, в ответ на которую лицо Уилсона сделалось вдруг холодным и неподвижным.
- Этого требовать нельзя, - сказал он строго. – Это – уже совершенно другая область ответственности.
- Вы не знаете, - снова скривил губы Бола.
Уилсон покачал головой:
- Я знаю.
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
Сообщение отредактировал hoelmes9494 - Вторник, 29.06.2021, 16:43 |
| |
| |
| tatyana-ilina-61 | Дата: Воскресенье, 04.07.2021, 10:23 | Сообщение # 580 |
|
Окулист
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 148
Карма: 56
Статус: Offline
| Цитата hoelmes9494 (  ) «Он сказал, что ничего не сделает ни с ним, ни с собой, - тем не менее, сверлила ему висок упорная непрогоняемая мысль. – Значит, всё-таки уже обдумывал такой вариант – да, Уилсон?»
Ох, ну конечно же, обдумывал... И всё-таки пока держится, спасибо Хаусу! И автору
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Пятница, 16.07.2021, 09:51 | Сообщение # 581 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| - Чего он от тебя хотел? – насел Хаус, когда они вышли в коридор из палаты.
- Перестань, – поморщился Уилсон. – Чего он ещё может хотеть? Чего все хотят, когда подходят к финалу? Лёгкой смерти без мучений – понятно же.
- Предлагал тебе сделать ему укол счастья?
- Извини, мне ещё сканограммы смотреть, - сказал Уилсон, порываясь смыться.
- И ты ещё сам не знаешь, как поступишь?
Уилсон просто повернулся и быстро пошёл прочь – хромому Хаусу не догнать.
Больше разговаривать на эту тему смысла Хаус не видел, но с Уилсона он решил глаз не спускать. И поймал-таки его за странным занятием – стоя перед стеклянным шкафчиком в манипуляционной, совмещённой здесь с аптекой, Уилсон задумчиво перебирал препараты на полке группы «А» - брал ампулу в руки, читал надпись, аккуратно клал обратно, словно решил произвести инвентаризацию. И всё бы ничего, только лицо его при этом было странно отрешённым, погруженным в себя, и это не смотря на то, что на весь коридор снова раздавался завывающий вопль Коста Бола. Хаусу почему-то вспомнилось шутливое прозвище Уилсона «анальгезис-сомелье», но эта шутка сейчас не смешила его, а пугала.
Медсестра зашла в манипуляционную, быстро наполнила шприц, черканула что-то в журнале – Уилсон посторонился, чтобы не мешать ей – и вышла, а Уилсон всё стоял и стоял перед чёртовым шкафом. Хаус украдкой наблюдал за ним из коридора, и чем дольше наблюдал, тем больше почему-то холодел и даже покрывался гусиной кожей. Уилсон не видел, что за ним наблюдают – он, кажется, вообще ничего в это время вокруг себя не видел.
Крик стал стихать – очевидно, дополнительная инъекция как-то подействовала, Уилсон поставил очередную ампулу на полку, закрыл дверцу и медленно длинно выдохнул. Хаус заметил, что его пальцы трясутся, но глаза уже ожили, в них появился интерес. Хаус понял, что вот-вот будет замечен и отступил, укрывшись за поворотом коридора. Уилсон прошёл мимо, направляясь, конечно, снова к своему подопечному в палату. Хаус проводил его глазами. Подумал несколько мгновений и сам направился к шкафу.
Сильнодействующие препараты в Принстоне полагалось хранить в сейфе. Здесь этим не озабочивались. Ампулы списывали в прошнурованный пронумерованный журнал с сургучной печатью – и только. Хаус открыл последнюю страницу и прочитал запись медсестры, потом задумчиво пересчитал ампулы, отобрал несколько штук и положил в карман.
Домой Уилсон не пошёл - упорно сидел у постели своего умирающего пациента со всё тем же неприятно отрешённым лицом. Хаус заходил, выходил, торчал в дверях, ворчал, издевался, насмешничал – ничего не помогло, и автобус уехал без них.
- Ты даже отлить не выходишь, - сказал он Уилсону. – Ты не в памперсах?
- Я тебя не держу, - сухим равнодушным голосом ответил Уилсон. – Поезжай домой.
- «Поезжай», - хмыкнул Хаус. – Ты на часы вообще смотрел? Я теперь только верхом на трости поехать могу. Дига, между прочим, давно ушёл, как и наш последний автобус.
- Ну, поди ляг в свободной палате и поспи.
- Я твоего руководства, что мне делать, кажется, не спрашивал. Я тебя спрашиваю, ты-то какого чёрта здесь торчишь? Очередной виток мазохизма? Создать себе трёхмерный эффект присутствия, чтобы потом трястись и блевать?
Уилсон повернулся к нему всем корпусом, посмотрел взглядом долгим и измученным:
- Хаус, что ты хочешь от меня? Всё ты прекрасно понимаешь – зачем я тут сижу, почему я тут сижу. Сядь рядом – мне будет легче. Или проваливай – мне тоже будет легче. Только не доставай меня сейчас. Пожалуйста!
- О`кей! – Хаус немного помедлил, словно в нерешительности, взял стул и оседлал его верхом, прицепил трость к спинке. – Остаюсь тут. Он что, без сознания?
Коста Бола лежал, закрыв глаза, на внешние раздражители не реагировал, но и не спал – был в каком-то полусумеречном состоянии, зашедшийся от боли и страдания, только слегка облегчаемых сильнодействующими препаратами – как врачи говорят в таких случаях, «пригружен». Уилсон так и ответил Хаусу.
- Пригружен пока. Может, ещё на полчаса хватит. Если повезёт…
- А потом?
Снова точно такой же медленный усталый взгляд, словно отразивший в себе всю безнадёжность положения пациента. Умирающего пациента. Умирающего достаточно медленно. чтобы насладиться умиранием по полной и насладить по полной же Уилсона. Их визави сейчас было худшим, что можно придумать.
- Ясно, - сказал Хаус. – Только раз уж я так альтруистично с тобой остаюсь, сходи хотя бы мне за таблетками в аптечку. Нога достала.
- У тебя разве кончились? – удивился Уилсон, несколько отвлекаясь и оживляясь.
Хаус показал пустую баночку.
– Ты четыре дня назад брал. Я же помню.
- Я не упаковку брал – всего десяток.
- Серьёзно? Что-то слабо верится, что ты начал ограничиваться десятками…
Хаус пожал плечами – мол, не верится – не верь, издалека бросил пустую баночку в стоящий под раковиной контейнер для мусора и стал растирать больное бедро ладонью, глядя мимо Уилсона.
- Да почему всего десяток-то? – не отставал Уилсон. – В упаковке сто.
- В большой – сто. Я взял десяток. В аптеке были люди, когда я туда пришёл, а на меня уже эта сисястая и так косится. Не хочу объясняться с Дига по поводу хищений медикаментов для личного пользования, когда она на меня настучит. А ты у любой женщины вне подозрения, пай-мальчик… Да ладно, сиди, у тебя вон свой пациент…Сам схожу, - он снова взялся за трость, на мгновение застыл, собираясь с силами, чтобы встать, лицо исказилось от боли.
Опережая его, Уилсон поспешно поднялся с места:
- Сейчас принесу. Сиди.
Он вышел, направляясь в конец коридора, к аптеке. Хаус воровато оглянулся на него, быстро протянул руку к лицу пациента и, резко похлопав по щеке, позвал, повышая голос:
- Бола! Бола! Бола, слышите меня? У нас с вами очень мало времени.
Когда Уилсон, предсказуемо снова зависший в аптеке, разыскав оксикодон, засунутый кем-то в самый дальний угол, возвратился в палату, Хаус всё так же сидел верхом на стуле с неподвижным серым лицом. Кажется, нога, действительно, достала его всерьёз. Уилсон протянул таблетки, виновато спросил:
- Может, тебе что-нибудь посильнее уколоть?
- Что? – резко повернулся к нему Хаус, как будто очнулся от забытья. – Зачем?
- Да ты что-то на себя не похож…
- Не надо ничего колоть… Давай сюда, - Хаус грубо забрал, почти выхватил у него флакон, хотя тот и так протягивал, ногтем отколупнул пластиковую крышку, вытряхнул две штуки на ладонь. Таблетки, как-то странно и неловко подпрыгнув, скатились на пол.
- У тебя руки трясутся, - заметил Уилсон, нахмурив то, что осталось от его некогда густых роскошных бровей.
- Ломка – она такая, - сказал Хаус, нагибаясь за таблетками. – Не пробовал?
- Пробовал, и ты сам об этом прекрасно знаешь.
- Ну, вот и заткнись, - Хаус поднял таблетки и, даже не сдувая с них пыли, бросил в рот. И тут же тяжело закашлялся, подавившись. До слёз.
- Да что с тобой такое? Первый раз вижу, чтобы у тебя твой любимый наркотик поперёк горла встал.
Хаус осторожно продышался, вытер глаза.
- Это не мой любимый наркотик, а мексиканский суррогат. Ничего удивительного, что застревает.
Уилсон налил ему воды из стоящего у постели на тумбочке графина в одноразовый стаканчик – их тоже стояла на тумбочке целая стопка:
- Попей… - и вдруг задержал руку с уже протянутым стаканом, остановив взгляд на лице Бола:
- Хаус!
- Вижу, - прохрипел Хаус.
- Он же…
- Да.
- Так надо же…
- Чего «надо»? Не сходи с ума, - он взял из пальцев Уилсона стакан и стал жадно пить, запрокинув голову и дёргая кадыком.
Уилсон растерянно замер с полуоткрытым ртом и так и не опущенной рукой.
Хаус допил и поставил стакан на тумбочку, медленно двинул рукой, чтобы рукав растянутой футболки съехал с запястья, открыв часы, повернул их циферблатом к себе:
- Время смерти – зеро. Полночь.
Уилсон опустил руку и закрыл рот.
Они всё равно оказались заперты в клинике до утра, так что деваться было некуда, кроме ординаторской. Дежурный фельдшер сам увёз тело в морг, а Уилсон сел писать эпикриз, загоняя каждую строчку в англо-испанский переводчик и аккуратно перерисовывая то, что получилось.
Хаус маячил у него за спиной, иногда фыркая над ухом по поводу адекватности перевода.
- Ляг, поспи, - несколько раз просил Уилсон, поворачиваясь к нему и стараясь взглядом выразить убедительность, но его друг не реагировал.
- Ну, хоть на диван вон приляг, ноги вытяни – болит ведь, - уговаривал Уилсон, продолжая сражаться с переводчиком.
Голос у него при этом был странный, ненатуральный – натянутыми нервами Хаус эту странность улавливал, чувствовал, что у его приятеля вертится что-то на языке, но что он удерживает это и не говорит. А Хаусу надо было, чтобы он сказал. Это сдерживаемое нечто сверлило его беспокойством, и он пытался угадать, когда именно и в каких именно словах оно прорвётся – не может не прорваться. И, в основном, для облегчения этого прорыва он и мешал сейчас Уилсону, не отставая и не отходя далеко. Словно подзуживал: ну, давай, скажи, скажи, что хочешь сказать.
- Заполни журнал в аптеке, - сказал Уилсон. – Я опишу, как надо: повторные прорывы боли. возбуждение, беспокойство... Одного его на такую дозу мало будет – заполни на кого-нибудь из амбулаторных, кто был вечером. Я смотрел двоих сам, без сестры, так что записи можно подредактировать. Завтра Дига придёт…
- Да у тебя, я смотрю, опыт, доктор Джек, - хмыкнул Хаус, почувствовав облегчение, наконец, от того, что прорыв зреющего в Уилсоне, кажется, наметился.
Уилсон на «доктор Джек» среагировал – так крутнулся на стуле, что стул чуть не взбрыкнул под ним, и развернулся к Хаусу побледневшим лицом.
- Опыт? – переспросил он странно звенящим и даже реверберирующим голосом. – Опыт есть, да. Когда мучения человека невыносимы, а перспектив никаких, ради него самого. Но ты это не ради Бола сделал. Ты это сделал ради меня. А так нельзя. Это уже не эвтаназия.
- Хочешь сказать, что это убийство? – ощетинился Хаус.
- Тише! – Уилсон быстро оглянулся на дверь. – Не ори. У стен есть уши.
- К чёрту стены! Ты меня сейчас убийцей назвал? Ты?! – в его словах, в напоре, в экспрессии была некоторая фальшь, которую он нарочно допускал сейчас, хотя по настоящему фальшью она и не была – он чувствовал то, что выражал, просто он сказал бы иначе, но хуже всего было то, что этой фальши не почувствовал Уилсон.
А Уилсон его слов и выражающегося в них чувства словно бы даже испугался. Он не усидел - вскочил с места, попытался взять Хауса за плечи - тот его руки стряхнул.
- Я не называл! – жалобно вскрикнул Уилсон, снова хватая его за плечи. – Просто это…
Он не договорил – тяжёлая пощёчина заставила его выпустить плечи Хауса, отшатнуться и схватиться за лицо. Тоже фальшивая, и вместе с тем совершенно честная, как будто Хаус раздвоился, и одна его половина скептически наблюдала за тем, что чувствует другая.
- Просто это было недостаточно чисто и жертвенно? – ледяным тоном спросил Хаус, выглядевший так, словно пощёчину его рука отвесила Уилсону, вообще не обращаясь к сознанию, машинально, сама по себе. - Это ты хочешь сказать, чистоплюй?
Уилсон убрал ладонь от лица – след удара на его щеке уже пылал каиновой печатью.
- Нет! - сказал он гораздо тише, но с нажимом отчаяния в голосе. – Хаус, нет! Я… благодарен…
- Ты странно выражаешь благодарность, - сказал Хаус. – Ну, тогда считай это, - он глазами указал на щеку Уилсона, - за «пожалуйста».
- Но ты же спросил его? – не обращая внимания на злой сарказм, задал Уилсон очень тревожащий его, буквально животрепещущий вопрос. – Ты же не просто так? Ты же не мог не спросить?
- Исполнил ли я формальности, получив у пациента согласие на его убийство – ты об этом спрашиваешь?
- Да говори же ты тише, бога ради! – взмолился Уилсон.
- Тебе какая разница, спросил или не спросил? Это на твою совесть ляжет?
- Мне и твоя небезразлична.
Хаус выдавил натужный смешок:
- Да ну?
- Хаус… - Уилсон сник. Отошёл и сел на диван, снова принимаясь растирать щеку. Он заговорил теперь негромко и словно сам с собой. Хотя и обращаясь к Хаусу:
– Просто… просто если бы ты не сделал этого, я бы, наверное… сам это сделал. И не уверен, что спросил бы… Я сейчас не тебя упрекал – я, скорее, с собой говорил, а ты… ты всё сделал правильно, Хаус. Ты меня спас… в который раз уже. Теперь и от преступления. И от терзаний чёртовой совести, которая сначала пасует перед страхом, а потом гложет хуже любого страха. Прости меня. Ты – куда лучший друг, чем я.
По мере того, как он говорил, его голова опускалась всё ниже. И теперь он сидел, понурившись, глядя на свои брошенные между колен, кисти рук, мелко и жидко трясущиеся.
- Я спросил, - сказал Хаус. – И ты бы спросил. Не наговаривай на себя, ты никогда не сделал бы зла пациенту ради своего спокойствия. Ты – онколог, это склад души, а не профессия. И твой рак этого не меняет. Бола оставались считанные часы, много – дни. Непрекращающейся боли, непрекращающегося страха… Он выбрал такой вариант, чтобы их было поменьше. И тебе тоже известно, что он выбрал – он и тебе говорил. Выбор был не между жизнью и смертью, а между смертью и смертью. Придёт время – ты сделаешь такой же, и я убью тебя, если буду уверен, что время пришло, потому что я - твой друг, и потому что я – твой врач. Ты, конечно, кретин, и ведёшь себя, как кретин, но в одном ты прав: я всё сделал правильно. А теперь успокойся и давай заметать следы, пока Дига не пришёл.
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
|
| |
| |
| tatyana-ilina-61 | Дата: Воскресенье, 18.07.2021, 10:28 | Сообщение # 582 |
|
Окулист
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 148
Карма: 56
Статус: Offline
| Цитата hoelmes9494 ( ) Я сейчас не тебя упрекал – я, скорее, с собой говорил, а ты… ты всё сделал правильно, Хаус. Ты меня спас… в который раз уже. Теперь и от преступления. И от терзаний чёртовой совести, которая сначала пасует перед страхом, а потом гложет хуже любого страха.
Очень сильный момент, спасибо!
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Понедельник, 02.08.2021, 16:37 | Сообщение # 583 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| Пощёчина, полученная от Хауса, сказала Уилсону о многом – о большем, чем он хотел бы сейчас знать. Хаус обыкновенно не был вспыльчивым – скорее «расчетливым сукиным сыном». Вот довести кого-то до белого каления, сохраняя олимпийской спокойствие – это он мог, а если когда вдруг и позволял эмоциям захлестнуть себя, то чаще всего тоже сознательно, и целенаправленно пользовался этим. Например, «утята» боялись таких вспышек у своего сурового начальника до паники и внепланового мочеиспускания.
Но рук он не распускал никогда. По крайней мере, трезвым и вне ломки. Если это и была манипуляция, то, похоже, арсенал близок к опустошению. А если нет? И Уилсон, действительно, испугался за Хауса.
Но разговаривать об этом сейчас не было смысла – Хаус никогда не проговаривал проблем, это ему не помогало. Поэтому Уилсон просто отвернулся к монитору и продолжил посмертный эпикриз.
- Вот, – закончив, он протянул Хаусу распечатку. – Прочитай. Потому что мы не должны расходиться в словах, когда будем докладывать.
Хаус пробежал глазами текст:
- Сойдёт. Пару миллиграммов, кстати, можешь смело добавить. Теперь так: ты говорил, что смотрел кого-то днём. Что там за диагнозы?
- Перелом руки…
- Что-то вводил?
- Конечно.
- Но не морфий?
- Не морфий.
- Ах, да, ты же «анальгезис-сомелье» и убеждённый трезвенник…
Уилсон поморщился, но ничего не сказал.
- А другой? – спросил Хаус.
- Диарея.
- О, да нам его Бог послал! Что-то вводил?
- Ну… мог бы, в принципе…
- Иди, вписывай. Свободные графы ведь оставил?
Уилсон диковато посмотрел на него:
- Ты… откуда знаешь?
Хаус ответил ещё более красноречивым взглядом.
А Уилсон подумал, что ведь он, действительно, схитрил и заполнил журнал так, чтобы можно было втиснуть ещё пару назначений до утра – оставлял себе место для алиби? Он сделал это почти бессознательно, но при этом всё время знал, что так и было – он сам готовил убийство Коста Бола. Ради себя. И Хаус ударил его совершенно заслуженно, поэтому вместо обиды он, скорее уж, испытал облегчение от его оплеухи. И, может быть, Хаус заранее знал, что он испытает облегчение. Это уже отдавало фантастикой, но коль скоро речь шла о Хаусе, то всё могло быть.
Тем не менее, не смотря на бешеную скачку своих мыслей и опасений, действовал он методично и хладнокровно – «как настоящий убийца», подумалось ему. Сходил в аптеку и вписал в предусмотрительно оставленные в журнале места лишние назначения, Нашёл реальные назначения Бола с середины дня, и, где мог, удвоил. В итоге смертельная доза наркотика размазалась, растворилась на странице журнала – вдумчивый следователь, конечно, этим не обманулся бы, но на поверхностный взгляд всё стало в порядке. Ещё раз пересчитал ампулы, следя, чтобы всё сошлось. Всё сошлось. Перечитал эпикриз – бегло и почти не понимая - сказывалось плохое знание испанского, хотя сам писал – но зато надолго зацепившись взглядом за время смерти: «ноль-ноль-ноль-ноль» - четыре пустоты. Смерть без времени. А если бы это случилось завтра, то и в каком году умер Коста Бола, сказать было бы сложно. «Жаль, что до завтра не подождали», - мелькнул на грани сознания его внутренний перфекционист, и Уилсон ужаснулся цинизму этой случайной мысли.
Он чувствовал себя убийцей, и Хауса воспринимал убийцей, и это давило его, хотя для Коста Бола это было лучше, для него самого это было лучше, и только Хаус привычно и просто жертвовал, не извлекая выгоды. Хотя, в принципе, выгодой могло быть не возиться с неизбежными паническими атаками Уилсона. Уилсон вспомнил, как часто Хауса называли гадом именно за такие вот выходки, когда он, нарушая все условности и правила, почти насильно делал кому-то лучше. Насильно. Но лучше. И, когда у насилуемого проходила первая оторопь, он вынужденно признавал это. Но Хаус оставался гадом. «Это мы все гады, - подумал Уилсон. – А не он. А он – Хранитель. Не белокрылый женоподобный ангел в ночной рубашке с волосами до плеч, гладкими, как из лучшего парикмахерского салона, а бескрылый и небрежно одетый небритый ангел с больной ногой, хриплым голосом и наркотической зависимостью».
Он вернулся в ординаторскую. Небритый ангел сидел на диване, но не откинувшись на его спинку, а на краю, согнувшись, уперев локти в колени и сжимая ладонями виски.
- Ты в порядке? – снова испугался его безнадёжной позы Уилсон.
- В порядке. Голова болит.
- Может, давай давление померяем?
- Отвали.
- Таблетку бы принял…
- Я принял.
- Да не ту таблетку.
- Принял ту, какую надо было. Ты там всё сделал? Чисто?
- Всё сделал... Хаус…
- Лучше молчи, - сказал Хаус с тонкой ноткой угрозы.
- Ты бы, может, поспал… - игнорируя угрозу, почти с отчаяньем предложил он.
- Не могу. Не усну.
- Ну, хотя бы ляг, ноги вытяни. Ведь болит…
- Лёжа тоже болит.
- Я не знаю, чем тебе помочь, - честно признался Уилсон, разводя руками.
Хаус поднял голову, посмотрел длинным внимательным взглядом, так же веско, убеждающе растолковал:
- Уилсон… Я – в порядке. Я всё сделал правильно. Моя совесть спокойна. А со своей сам договаривайся, о`кей?
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
Сообщение отредактировал hoelmes9494 - Среда, 04.08.2021, 13:39 |
| |
| |
| tatyana-ilina-61 | Дата: Вторник, 03.08.2021, 11:31 | Сообщение # 584 |
|
Окулист
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 148
Карма: 56
Статус: Offline
| "Небритый ангел", как же тебе тяжело, хоть ты и правильно всё сделал...
Спасибо за проду!
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Среда, 18.08.2021, 10:12 | Сообщение # 585 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| Врал, разумеется. Это простым глазом было видно – то, что на душе у него препогано. Уилсон жалел, что его необдуманно брошенный упрёк попал в цель – как всегда, ему не хватило секунды, чтобы остановить себя и промолчать. Хаус, как и все врачи, имевшие когда либо дело с тяжело и смертельно больными, в принципе, не отрицал эвтаназию, а скорее всего, сам хотя раз, да прибег к ней – о таком ведь не рассказывают, даже близким друзьям, если те сами не догадываются. Но эвтаназия всегда подразумевала инициативу пациента, измученного болью и страхом – по сути, самоубийство, и только соучастие в нём врача – в интересах пациента и ради облегчения его страдания. В интересах того же самого пациента – вот в чём соль. Здесь же интерес преобладал его, Уилсона, и Бола просто не успел бы уболтать Хауса за время его отсутствия, так что Уилсон отчётливо понимал: его «последний укол» инициировал Хаус. И, разумеется, Хаус понимал это ещё отчётливее – не было никакой нужды ему об этом говорить. Не Уилсону. Так что по физиономии он получил совершенно правильно, а вот Хауса теперь корчило на диване, не давая заснуть, и если бы ему помогла какая-нибудь несчастная пощёчина, было бы просто здорово. Но Уилсон прекрасно знал: не поможет.
- Как хочешь, а я лягу, - сказал он. – Не возражаешь? – и пристроился на том же диване, стараясь не стеснять Хауса, но быть достаточно близко к нему – для этого пришлось перекинуть ноги через подлокотники подставить для удобства стул. Ничего, ему случалось спать и в худшем положении. Нет, в принципе, он, конечно, мог бы пойти в пустую палату или прикатить из коридора узкую больничную каталку с подвижным изголовьем, обитую дерматином, и устроиться получше, но Уилсон рассудил, что его бесцеремонная спокойная, даже сонливая близость в конце концов хоть немного расслабит Хауса, чьё состояние тревожило его всё больше.
Он не ошибся. Когда диван просел под тяжестью его тела, а голова коснулась выцветшего денима хаусовых джинсов, Хаус как-то машинально уронил ему руку на плечо и, откинувшись на спинку, прикрыл покрасневшие от усталости глаза. «Ну, хоть так», - с облегчением подумал Уилсон.
Он проснулся, когда больница тоже начала просыпаться – в коридоре раздавались шаркающие шаги, где-то зазвенело стекло, где-то полилась вода. Солнце по своей мексиканской привычке пушечного рассвета успело взлететь уже высоко, яркие пятна выделялись на полу силуэтом незашторенного окна. Уилсон осторожно подобрал затекшие ноги и сел. Хаус спал, кое-как приткнувшись к другому подлокотнику, и, как и всегда во сне, выражение его лица было трогательно безмятежным. Веки чуть вздрагивали, мохнато теня ресницами, порозовевшая во сне кожа щеки выше колючей щетины казалась удивительно, до невероятия, тонкой, бархатистой, как у ребёнка, не смотря на то, что владелец её уже разменял шестой десяток. Уилсон не удержался – недоверчиво тронул пальцами кожу над его скулой – попробовать на ощупь. Хаус глубоко вздохнул, шевельнул головой, ловя удобную опору, веки задрожали сильнее.
- Просыпайся, - ласково и виновато сказал Уилсон, не убирая руки. – Уже утро. Скоро Дига придёт.
Но ещё какую-то пару секунд Хаус спал щекой на его ладони, и Уилсон с новым приступом тревоги почувствовал, что щека эта неестественно тёплая. Горячая.
- Ты не заболел? – обеспокоенно спросил он. - У тебя жар, по-моему. Может, от этого голова болела? Ну, просыпайся, просыпайся... Надо проснуться, Хаус. Дома доспишь, – и он уже активно затеребил его, потому что услышал в вестибюле хлопок входной двери и звон ключей где-то возле кабинета главврача.
А с лица Хауса безмятежность вдруг словно смыло водой – он широко распахнул глаза, но не сделавшиеся при этом ясными – мутные, как запотевшее стекло и с расширенными зрачками, резко отпрянул от его руки, и сам тут же крепко и больно ухватил его за плечо:
- Что ты до сих пор здесь делаешь? Они же сейчас найдут Кавардеса, и тогда тебя вырубят без спроса. Навсегда. Кадди же сказала, что из миграционной службы уже… - он вдруг замолчал, не договорив, и принялся диковато озираться, словно не понимая, куда попал.
- Прикинь… - снова проговорил он, но уже неуверенно, спотыкающимся голосом. – Мне приснилось… Или это не сон? – снова замолчал, ещё раз обвёл взглядом светлые стены с проёмом окна и совсем тихо осторожно спросил: – Уилсон, а мы где?
Уилсон почувствовал, что его спина сделалась ледяной, и между лопаток тонкой струйкой побежал пот.
- Да проснись ты, наконец! – тонким от страха голосом прикрикнул он. – У тебя всё спуталось спросонок. Мы в Лос-Сантос, в больнице. Кадди здесь нет, а Кавардес погиб при пожаре в онкоцентре в бенито-Хуарес, где я лечился от рака, ещё осенью. Мы на Дига работаем, и он, кстати, кажется, пришёл уже. Сейчас нужно будет ему доложить посмертный эпикриз Коста Бола... Ну, приди уже в себя!
Хаус ещё раз моргнул и. слава Богу, муть в его глазах стала подтаивать. Он ещё раз, уже осмысленно, поглядел вокруг, поднял руку и стал, сильно надавливая, тереть ею лоб.
- Мне нужно выспаться, - глухо проговорил он. – Это всё от усталости – нарушение реципрокности возбуждения и торможения, сомнабулический спектр. Описано в литературе – я читал.
«…являясь вариантом нормы в детском и подростковом возрасте, - тотчас побежали перед внутренним взором Уилсона печатные строки учебника психиатрии, - для взрослых почти всегда свидетельствует о развивающемся психическом заболевании, часто становясь первым манифестным проявлением шизофрении».
И это Хаус, конечно, читал тоже.
- Ты же не ходил во сне, - успокаивая его и себя, сказал Уилсон. – Просто речевое растормаживание при неясном сознании. Ты же не совершал никаких целенаправленных действий, это ещё не сомнабулизм. Нести чушь спросонья – явление распространённое. У тебя нарушена структура сна из-за переутомления – вот и всё. Отдохнёшь – восстановишься.
Он хотел ещё что-то добавить, но в приоткрывшуюся дверь просунул голову фельдшер:
- Доктор Дига, - проговорил он на ломаном английском, - ожидает видеть доктора Экампанэ. Сейчас.
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
|
| |
| |
|
Наш баннер |
|
|
|
