Мини-чат | Спойлеры, реклама и ссылки на другие сайты в чате запрещены
|
|
|
У АНГЕЛОВ ХРИПЛЫЕ ГОЛОСА.
| |
| Конфетка | Дата: Воскресенье, 01.05.2016, 12:37 | Сообщение # 31 |
Кардиолог
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 755
Карма: 1812
Статус: Offline
| hoelmes9494, спасибо за проду! Так хорошо читать о первых месяцах знакомства Уилсона и Хауса, еще не омраченных болью  И каждому предложению веришь, словно именно так и было. А знакомство со Стейси у Хауса еще впереди, я так понимаю? 
Ну а Бенито Хуарес... Что тут скажешь - хочется стукнуть Уилсона по башке за то, что так затянул с лечением. Еще в финальной арке хотелось 
|
| |
| |
| metressa | Дата: Воскресенье, 01.05.2016, 12:39 | Сообщение # 32 |
Невролог
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 150
| hoelmes9494, большое, человеческое спасибо!
Цитата Конфетка (  ) Что тут скажешь - хочется стукнуть Уилсона по башке за то, что так затянул с лечением.
У меня всегда было ощущение, что Уилсон, так героически настроенный умереть через 5 мес., при первых серьезных симптомах рака, струхнет и будет согласен на любое лечение лишь бы жить...
Жизнь надо прожить так, чтобы больше не хотелось
Сообщение отредактировал metressa - Воскресенье, 01.05.2016, 12:59 |
| |
| |
| Конфетка | Дата: Воскресенье, 01.05.2016, 13:45 | Сообщение # 33 |
|
Кардиолог
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 755
Карма: 1812
Статус: Offline
| Цитата metressa ( ) У меня всегда было ощущение, что Уилсон, так героически настроенный умереть через 5 мес., при первых серьезных симптомах рака, струхнет и будет согласен на любое лечение лишь бы жить...
Да, есть такое дело. А в том, что Хаус не выдержит и таки затащит его в больницу, я даже не сомневалась. Но все равно, зачем до крайностей доводить? Ладно бы еще себя, но ведь он на Хаусе отыгрался, получается. Вспомните, в каком состоянии Хаус Кадди звонил в самом первом фанфе данного цикла. Это же кошмар, довели человека, называется. Не говоря уже о финальных сериях в каноне...
|
| |
| |
| Вера-Ника | Дата: Воскресенье, 01.05.2016, 15:22 | Сообщение # 34 |
|
Кардиолог
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 759
Карма: 85
Статус: Offline
| Цитата Конфетка ( ) А в том, что Хаус не выдержит и таки затащит его в больницу, я даже не сомневалась
почему "не выдержит"? Я так понимаю, что это было изначально запланировано, Хаус и не собирался дать Уилсону вот так вот просто помереть, что бы об этом не думал сам Уилсон.
|
| |
| |
| Конфетка | Дата: Воскресенье, 01.05.2016, 16:41 | Сообщение # 35 |
|
Кардиолог
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 755
Карма: 1812
Статус: Offline
| Вера-Ника, наверное, я просто неправильно выразилась. Конечно, заранее, и конечно, не собирался. И тем обиднее то, что Уилсон ему выбора не оставил: утром деньги, вечером... в смысле, сначала мотоциклы, а потом он в бессознательном состоянии ляжет на лечение. Может быть. И выцарапывайте его как хотите... И бонусом - личный Рейхенбах для Хауса, ну чтобы мало не показалось.
Сообщение отредактировал Конфетка - Воскресенье, 01.05.2016, 16:49 |
| |
| |
| Вера-Ника | Дата: Воскресенье, 01.05.2016, 23:14 | Сообщение # 36 |
|
Кардиолог
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 759
Карма: 85
Статус: Offline
| Конфетка, вот у меня такие же мысли возникли, насчет "не оставил выбора". Хаус сам бы, конечно, тянуть не стал бы, будь у него такая возможность, люфт по времени составил бы ровно столько, сколько заняла бы дорога до клиники.
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Понедельник, 02.05.2016, 12:15 | Сообщение # 37 |
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| До номера он едва дохромал, и тут же попал под прицел цепкого взгляда Уилсона.
- Где ты был?
Это был прокол — он рассчитывал вернуться, пока снотворное ещё будет действовать — понятия не имел, что сам заснёт в ожидании автобуса и проспит больше часа. Правда, пакет с документами он предусмотрительно сунул за вешалку, и в номер вошёл с пустыми руками.
- Долго спишь. Вышел размяться, дошёл до почты — от Чейза ничего нет пока.
- Ты что, пешком туда ходил? Тебя же ноги не держат.
- Нога, - поправил он. - Только правая. Левая пока справляется. Если бы можно было ходить на одной, я бы не парился. Надо изобрести походку, подразумевающую участие только одной ноги. Я отхвачу патент и оставлю без штанов всех безногих мира.
- Скорее, ортопедов, - возразил Уилсон. - Тебе нужно лечь. Если сейчас кому-то сказать, что у одного из нас рак, по внешнему виду он тебя выберет. Ложись, отдохни, я закажу тебе завтрак в номер — ты ещё и не ел ничего, как я погляжу.
- Я вчерашние чипсы доел и запил их вчерашним пивом.
- Это не еда.
- Кому и знать, как ни тебе, ты же столько всего не ешь.
- Ты можешь сколько угодно притворяться бодрячком и острить. Продолжай себе — всё равно рано или поздно хлопнешься на пол.
И уже серьёзно и бескомпромиссно:
- Давай, ложись — кому сказал!
Продолжение внутривквеливания.
- Давай ложись — кому сказал!
Грэг с удивлением посмотрел на сердитого, как взъерошенный воробей, Уилсона. До сих пор этот сумчатый кролик себе такого командного тона не позволял — неужели возомнил себе, что пустяковая простуда сделает ершистого насмешливого Грега мягко-податливым?
Впрочем, простуда была не такой уж пустяковой — столбик термометра — ещё старого, ртутного, красноречиво свидетельствовал о высокой вирулентности агрессоров, попавших Грегу на слизистые, скорее всего, от того мужика во вторник в автобусе, которого мама не научила чихать в салфетку или хотя бы в сгиб локтя.
- Во время эпидемии нужно ходить пешком, если уж машины нет, - безжалостно ответил на его предположения об этиологии болезни Уилсон. - О том, что автобус — рассадник вирусов - в детском саду рассказывают — ты пропустил?
- Машина в ремонте, пешком я не успевал. А ты чего вообще пришёл, заразиться хочешь?
- Ну, ты по телефону такую жалостливую историю сплёл — я подумал, ты при смерти.
- И решил насладиться созерцанием моего остывающего тела?
- Что-то оно не особо остывает, - Уилсон бесцеремонно пощупал его лоб. - Знобит? Вот градусник, держи.
- Что у тебя там в сумке брякает? Надеюсь, лечебный напиток с градусами?
- Нет. Только молоко и мёд.
- Господи, Уилсон! Ты врач или деревенский знахарь? Молоко. Мёд. Того гляди ещё индейские заговоры начнёшь надо мной читать. Человечество, между прочим, давным-давно придумало парацетамол и... а...апчхи!!!
- Тише ты — градусник кокнешь. Вот, ты даже чихаешь не как нормальные люди. Давай сюда!
- Сколько? - сунулся Грег.
- Тридцать восемь и семь. Ложись в постель. Хватит уже хорохориться — тебя же дрожь бьёт.
- И тебя будет, когда... чхи!!! - подхватишь это от меня, - мрачно напророчествовал он, забираясь под одеяло. - Риновирус, вернее всего, только какой-то особо агрессивный.
От прикосновения прохладного белья тряхнуло так, что зубы застучали.
- Уколи мне дротаверин, - потребовал он, обхватывая себя ладонями за плечи.
- Не переживай, новейшими разработками фармкомпаний я тебя тоже не обделю, - пообещал Уилсон, копаясь в своей сумке. Грег вспомнил, что он возил с собой на конференцию, и немного струхнул — в сумке вполне мог оказаться иммунный диагностикум и малый хирургический набор. А в следующий миг его осенило, и он даже удивился, почему не подумал об этом сразу. Но лучше поздно, чем никогда.
- Теперь я понял, почему сумчатый, - торжественно заявил он.
- Чего-чего? Ты что, уже бредишь, что ли?
- Кролик — из-за косинки и из-за зубов, так? А «сумчатый», потому что ты и в детстве такой был. Мог всё достать из сумки: от пирожного безе до куска лунной породы. Несколько ручек, куча карандашей, ластик, верёвочка, бумажные салфетки, ножик, игрушечный автомобильчик, бинт и пластырь, леккер-анитисептик, булавки, нитки с иголкой... Они все потешались, но пользовались. И ты не отказывал.
- Вот иногда ты настолько точен в своих догадках, что аж противно, - сказал Уилсон. - Давай, подставляй задницу.
- Будет больно? - с опаской спросил он, косясь на снаряженный шприц. - У тебя как, рука тяжёлая? Когда ты лечил подружку от венерических, орала?
- Для детсадовца у тебя слишком поганый язык, - укоризненно заметил Уилсон. - Сейчас пойдём мыть с мылом.
Грег неохотно спустил кромку своих спортивных красных трусов до середины ягодиц. Слишком тугая резинка оставила след на коже. И он вздрогнул от того, что Уилсон вдруг потёр в этом месте кожу пальцем. Причём, ощущение было приятным, потому что намятая резинкой кожа сильно зудела.
- Эй, ты чем-то не тем занялся! - не удержался он.
Уилсон стремительно покраснел.
- Ничем я не занялся, балбес! У тебя петехиальная сыпь — геморрагический синдром. Может, мужик, который чихал на тебя в автобусе, провёл последний уик-энд в тропиках, и ты подцепил что-нибудь похуже риновируса? Нужно сделать анализ.
- Не нужно — я уже гору аспирина выпил — от этого и сыпь. Думал, справлюсь. Началось ещё три дня назад. Это меня начальница сегодня в тычки выставила — велела чихать и кашлять дома, пока весь госпиталь не полёг. В этом она вся: плевать ей на меня — лишь бы любимый госпиталь функционировал.
- Уколю, - предупредил Уилсон и резко, коротким тычком вонзил иглу. - Больно?
- А-у!!! Умеешь... - похвалил Грег, который почувствовал только давление от иглы, но не боль и вскрикнул больше от неожиданности. - А в вену не умеешь?
- В мышцу вернее. И надольше хватит. Лежи, я сейчас вернусь, - он прихватил свою многофункциональную сумку и пошёл на кухню.
«Хозяйничает, как у себя дома», - подумал Грег, но даже тени досады не шевельнулось. Было здорово, что Уилсон откуда-то узнал о его болезни и сначала позвонил, а потом и нагрянул с мёдом, молоком и полной сумкой медикаментов. Когда лень повернуть голову, а из носа течёт, и в горле царапает при каждом глотательном движении, как наждачной бумагой, присутствие кого-то, кто готов поить горячим чаем и подтыкать одеяло, раздражает почему-то меньше, чем хотелось бы.
С чаем он и вернулся, протянул стакан:
- Осторожно, горячий.
- Чего ты туда намешал? - скривился Грег, попробовав. - Кошачьего дерьма?
- Мёд, ромашка, чабрец, сушёная малина и шиповник. Пей — не капризничай.
От чая ли, от лекарств, от всего вместе вдруг отчаянно потянуло в сон. Он отдал Уилсону стакан и закутался в одеяло.
- Будешь уходить — дверь захлопни, - пробормотал, засыпая.
И — наверное, температура виновата — сны ему стали сниться путанные, тягостные, душные, на грани кошмара. Фигурировал в них по больщей части отец — то он не пускал Грега сдавать экзамены в мед и запер его в комнате без окон, то зачем-то сговорился с военными, и его поместили в какой-то каменный мешок — не то на гауптвахте, не то в карцере, вроде бы для отправки в военный лагерь, чтобы там из него «сделали, наконец, человека», а то и отправляли уже в лагерь в наглухо запертом товарном вагоне, зачем то закатав в полиэтиленовый пакет. Во всяком случае во всех сновидениях лейтмотивом проходило помещение в запертую маленькую и душную комнату, где от недостатка воздуха — или свободы — ему сдавливало грудь, и он не мог вдохнуть, как следует.
Проснулся весь в холодном поту среди ночи, задыхаясь так, как будто забыл вообще саму технику дыхания. Понял, что в комнате не один, и сперва тревожно вскинулся, а потом услышал тихий голос Уилсона:
- Ну, ты чего? Температура упала, всё хорошо. У тебя кошмары? Давай-ка ты переоденешься — всё промокло насквозь.
- Ты не ушёл? - спросил он удивлённо. - Почему?
- Побоялся тебя одного оставлять, больного, - просто ответил Уилсон. - Ты так резко отключился, а потом как будто бредить начал, задыхался. Я тебе лёгкие послушал — сухие хрипы, единичные, ничего страшного. Просто, видимо, за счёт интоксикации. Температура сейчас упала — тебе полегче будет.
Он говорил почти шёпотом, и от этого шелестящего монолога сонливость вернулась, властно охватила голову. Уилсон достал из шкафа чистое бельё, футболку, помог переодеться, перестелил постель, ловко, не поднимая его совсем, только командуя, куда и как подвинуться - так на курсах сестринской помощи учат менять постель лежачим больным.
- У тебя это хобби? - спросил Грег.
- Ухаживал за больной тёткой несколько лет. Тоже всё ворчала... Спи, Хаус. Во сне люди быстрее выздоравливают. Спи, - и подоткнул край одеяла ему под ноги. Вот зараза!
Утром болезнь отступила, Грег проснулся с остаточным насморком, но уже без жара, без удушья, без головной боли. Уилсон, неловко приткнувшись, одетый, спал на диване. Грег постоял несколько минут, созерцая спокойное бледноватое после бессонной ночи лицо, волнистый каштановый чуб, густые, почти клоунские брови, вздёрнутую губу, из-под которой влажно блестели крупные белые зубы. «Сумчатый кролик». Он усмехнулся и отправился на кухню готовить завтрак. На двоих.
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
|
| |
| |
| metressa | Дата: Понедельник, 02.05.2016, 22:47 | Сообщение # 38 |
|
Невролог
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 150
| Цитата hoelmes9494 ( ) Тридцать восемь и семь.
Ужас то какой!  С этим не живут.
hoelmes9494, спасибо! Трогательно-заботливый Уилсон улыбнул. Очень в его духе.
Цитата hoelmes9494 ( ) Фигурировал в них по больщей части отец — то он не пускал Грега сдавать экзамены в мед и запер его в комнате без окон, то зачем-то сговорился с военными, и его поместили в какой-то каменный мешок — не то на гауптвахте, не то в карцере, вроде бы для отправки в военный лагерь, чтобы там из него «сделали, наконец, человека»,
Надеюсь, это бред, не основанный на каких-то реальных событиях? 
Жизнь надо прожить так, чтобы больше не хотелось
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Понедельник, 02.05.2016, 23:57 | Сообщение # 39 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| хххххх
Сейчас, когда в ожидании решения доктора Кавардеса, нужно было просто держать паузу, он смог, наконец, немного расслабиться, и накопленная усталость взяла своё — сон навалился тяжёлый и глубокий, как обморок, без сновидений.
Уилсон сначала читал, потом просто сидел в номере, молчаливо прислушиваясь к ударам разгулявшегося ветра, шуму волн и сонному размеренному дыханию Хауса, пока тоска не взяла его настолько, что впору взвыть. Тогда он зацепил со спинки стула свою тёплую куртку и вышел на воздух, где ветер сразу принялся за него: растрепал волосы, перехватил дыхание, заставив закашляться, заполоскал штанинами и рукавами, стал рвать подол незастёгнутой куртки.
Близился закат. Из-под сизо-сиреневых туч уже отчётливо желтушное невысокое солнце резало лезвием по глазам, и всё обозримое пространство: волны, небо, камни - было от него пропитано горчичной желтизной. Чайки метались, упрямо ложась на ветер, словно стену старались пробить белой оперённой грудью, хрипло кричали, сложив крылья, стремительно пикировали вниз, словно готовые разбиться о камни, но не разбивались, а, на мгновение зависнув на самой кромке воды, снова взмывали вверх уже с добычей.
«Всего этого: ветра, моря, чаек, солнца - для меня скоро не будет, - думал Уилсон, щуря глаза от ветра, выжимающего слёзы своими хлёсткими ударами. - Будет теснота номера, запах лекарств и удушье, сдавливающее грудную клетку всё сильнее, сильнее и сильнее. А потом исчезнет и это. Всё исчезнет. Не будет ни темноты, ни тишины — темнота и тишина тоже исчезнут, потому что исчезну я. Исчезну... Как так? Непонятно. Уму непостижимо — разум отказывается это воспринимать всерьёз. Я не верю... Но, если я не верю, откуда этот удушающий страх, эта невыносимая боль? Или я всё-таки верю? В то, что меня не будет? Меня... нигде...никогда... Не-е-ет!!!»
На него снова, как уже бывало не раз за последние месяцы, накатила, накрывая с головой, удушливая волна паники, и, не умея иначе с ней справиться, он запрокинул голову и закричал во всю силу своих ослабленных пневмонией лёгких, пользуясь тем, что берег пустынен, и кроме ветра и чаек его никто не услышит:
- Э-ге-гей! Э-гей! Это - я! Я — Джеймс Эван Уилсон! Я живо-о-ой!
К кому он обращался с этим криком — к Богу, к самому себе, вообще ни к кому? Это не имело значения. Сам звук его голоса, напряжение связок, острый режущий глоток ветра и мучительный кашель, когда он подавился в крике этим глотком, отвлекли его. Волна отхлынула. Стало легче. Теперь он уже сознательно гнал от себя мысли о смерти, создавая себе иллюзию, будто с чем-то только что справился, что-то преодолел. До следующего раза...
Откашлявшись и переведя дыхание, он немного успокоился, наглухо застегнул молнию на куртке, пригладил ладонью тут же снова растрепавшиеся волосы и бесцельно побрёл вдоль кромки прибоя, пиная то и дело попадающиеся под ноги камешки, как будто играл с ними в «классы». Они были гладкие, отшлифованные водой получше, чем это мог бы сделать искусный ювелир. На некоторых проступал замысловатый рисунок, попадались и раковины — надколотые, старые.
Теперь он думал о Хаусе. Последнее время он часто и много о нём думал — наверное, больше, чем за предшествующие двадцать лет. Всё время, чуть ли ни с первого дня их знакомства, Хаус был для него, кроме всего прочего, постоянным источником головной боли. Хаус наплевательски относился к жизни: рисковал и провоцировал, мешал викодин с алкоголем, нарывался, дерзил, ставил над собой безответственные эксперименты, всегда ходил по краю. Это вызывало постоянное раздражение, постоянную досаду — сродни той, которая овладевает отчаявшейся матерью гиперактивного ребёнка при каждой новой эскападе неуёмного чада. Сродни, в том числе, и по причине, провоцирующей эти досаду и раздражение. Много лет, сам того не осознавая, Уилсон жил в постоянном безотчётном страхе потерять и винил в своей болезненной постоянной заботе только Хауса — не себя, хотя возможно всё обстояло совсем не так, как ему казалось из глубины колодца своего социально гиперадаптированного эгоцентризма. Он любил Хауса, в этом-то он отдавал себе отчёт. Любил, восхищался им, поэтому винил, но прощал, и при этом всегда немного любовался собой - своим великодушием, своей привязанностью... пока однажды в безумии скорби и лихорадке спешки, в ядовитой дымке ревности и невыносимой боли отчаяния, сам не подтолкнул к краю, заставив рисковать жизнью всерьёз, без дураков, зная, что Хаус не пошлёт его к чёрту, как никогда не посылал, когда он о чём-то просил — и вдруг оцепенел от ужаса, осознав не только, чем всё могло обернуться, но и чем всё могло обернуться, в конце концов, для него. Боль потери любимой словно содрала с него панцирь защитного слоя, он вдруг осознал то, от чего его корчит и выворачивает теперь — грубую реальность своей собственной смертности, смертности любого другого, кто ему дорог, наконец, смертности Хауса — такого дерзкого, такого неуязвимого, такого непотопляемого, не смотря на страдания, не смотря на боль. Это было настолько неправильно, бессмысленно и дико, что впервые он ощутил не просто беспокойство — ледяной, обессиливающий ужас. Он оплакивал Эмбер Волакис, а вместе с ней оплакивал бессмысленность и конечность жизни вообще. И с полгода его ещё мучили ночные кошмары, в которых он снова и снова поворачивал тумблер прибора, а Хаус снова и снова бился в судорогах, и его широко открытые голубые глаза мёртво стекленели. Уилсон тогда впервые до конца осознал, что все его тревоги, страхи и досадные мелкие уколы беспокойства, причиняемые Хаусом постоянно, привычно, обыденно — это сублимации одного большого страха потерять Хауса. И самое жуткое, что он вполне мог потерять его по своей вине — уже доказал это. Именно тогда он, почувствовав, что не справляется, попытался устраниться, уйти, сбежать, вычеркнуть Хауса из жизни насильно, получить видимость контроля, видимость инициации насильственного перерезания пуповины и — не смог. Не вышло. И не из-за любви к Хаусу — скорее, раз уж на то пошло, из-за любви к себе. Потому что теперь все эти привычные раздражители вызывали уже не досаду — панику. Хронический передоз и галлюцинации, инсулиновая кома, психушка, тюрьма, операция в ванной, прыжок с балкона. Каждый раз накатывала леденящая волна ужаса, которая затем сменялась обречённостью терпеливого смирения. Ещё раза два он рыпнулся, пытаясь прекратить это — пусть даже ценой их дружбы. Но не хватило характера дожать, оттолкнуть Хауса достаточно далеко, исключив возвращение, выдержать холодный тон постороннего до конца — он опять всё испортил и сдался, как сдавался всегда. Хаусу теперь было бы в тысячу раз лучше, если бы у него вышло.
Уилсон поиграл с воображением — представил, что ему тогда удалось, и они больше не друзья вот уже несколько лет. «Хаус, помнишь того странного парня — онколога, с которым вы, вроде, дружили? Ну, тот, вежливый такой, приятный, ещё всё с медсестричками заигрывал? Умер от рака пару дней назад. Забавно, да? Онколог — и умер от рака». Что бы сказал Хаус? Наверное, ничего бы не сказал — хмуро опустил голову, показывая, что слышал и принял к сведению, а потом как-нибудь побольнее уязвил бы беззаботного гонца. Например отрубил бы голову, как это было принято в Древнем Риме.
Уилсон улыбнулся своей кровожадной мысли, представив Хауса с топором, и зверски перекошенным лицом в тоге римского императора, и тут же, охнув, чуть не потерял равновесие и даже немного потянул голеностоп. Его нога неожиданно скользнула вбок, неловко подворачиваясь, оттого, что ступила на какой-то незаметный в песке гладкий и твёрдый предмет. Камень-голыш. Необычный. Ярко, ярче, чем слюда, блестящий в слепящем закатном свете.
Он наклонился и поднял странный полупрозрачный камень. «Осколок стекла, - понял, уже держа в руке. - Толстый — должно быть отколот от целого слитка и волнами сточен до ровного овала». Уилсон поднёс находку к глазам, посмотрел на просвет между тучами и горизонтом сквозь толстый слой стекла. Солнце садилось, уже сменив свою желтизну на алый цвет, похожий на артериальную кровь. Рябь на воде сверкала и вспыхивала сотнями оттенков оранжевого и багрового. Стеклянный камень словно впитывал весь этот свет, дробил, преломляя на каких-то внутренних гранях, и снова излучал, как будто сам светился внутренним светом. Полюбовавшись, Уилсон сунул находку в карман, верный своей привычке придавать вещам больше смысла, чем большинство других людей. Сумчатый кролик.
Он снова побрёл у самой воды, и мысли снова вернулись к Хаусу, обретя уже определённую конкретность.
То, что Хаус притащил его в Бенито-Хуарес, могло значить только одно: в отличие от самого Уилсона, Хаус надежды не потерял. Во всём их перемещении на юго-запад был конкретный смысл, претворение в жизнь тайного плана Хауса, конечной целью которого и был онкоцентр в Бенито-Хуарес — самый, пожалуй, скандальный из онкоцентров континента, и самый, пожалуй, результативный из скандальных. Очень в духе Хауса: кетаминовая блокада, инсулиновая кома, операция в ванной... «Двойная доза химиотерапии», - словно ехидно шепнул кто-то на ухо, и Уилсон в ответ только плечами пожал: ну, милый мой, знаешь, с кем поведёшься... Нет, а у меня он спросил? Что за подлая манера, решать за других, да ещё и за их спиной! Манипулятор хренов! Кто ему сказал, что коктейль из мучений пополам с надеждой — именно то, что человеку нужно перед смертью? Кто ему сказал, что есть хоть капля этой надежды? Он — не онколог, но с обычным своим апломбом на мнение онколога — неплохого, между нами, онколога — он наплевал. «Субъективное мнение», - снова шепнул тот же голос, но Уилсон сердито проигнорировал его реплику, вспомнив, что, когда он проснулся утром, Хауса не было в номере. И куда его носило с утра пораньше? Хаус умеет передвигаться неслышнее кошки, несмотря на трость, но дверь в номере этого не умеет. Она скрипит и визжит, как крыса, которой прижали хвост крысоловкой. Почему же он не услышал? Слишком крепко спал? С чего бы это — а, Хаус? Манипулятор хренов! «Ты повторяешься», - обиженный невниманием, капризно заметил внутренний собеседник.
- Эл фрегадеро де мар, - услышал он неожиданно за спиной ломкий детский голос и обернулся. Мальчишка был лет двенадцати-тринадцати, как раз вступающий в пубертат — отсюда и ломкие нотки - загорелый, но от природы не смуглый, голенастый, худой, волосы, мокрые не то от брызг, не то от недавнего купания, вились тёмными кольцами, яркая гавайка завязана узлом на пузе, джинсы обрезанные чуть ниже колен, разношенные плетёные сандалии.
Здесь, на ледяном ветру начинающегося вечера, он выглядел в своей лёгкой и яркой одежде так чужеродно, будто не пришёл или приехал на велосипеде, а переместился каким-то странным устройством, вроде портала или дронта из другого места — может быть, даже из другого времени, потому что гавайки с портретами этих рок-групп были в моде, насколько Уилсон мог вспомнить, где-то в семидесятых-восьмидесятых годах. Впрочем, мальчишка не выглядел сыном богатых родителей, и мог унаследовать рубашку от отца, например.
- Ты же простудишься, - не удержался Уилсон, хотя подозревал, что мальчишка его не поймёт.
- Компрэ, сеньор, - мальчик протягивал большую розоватую шипастую раковину, напомнившую Уилсону подростковые фильмы о пиратах, морских дьяволах и пиратских сокровищах. Слово «компрэ» он знал, поэтому деловито спросил: «куэста кванто?», - хотя покупать раковину вообще-то не собирался.
Мальчишка обрадованно показал три растопыренных пальца.
- Трес песос? - на всякий случай уточнил Уилсон.
- Трейнта, - широко улыбнулся мальчишка.
- Сколько? Да ты, дорогой мой, эл эстефадор.
Мальчишка засмеялся и растопырил пять пальцев.
-Нет, - Уилсон сделал отрицательный жест. - Я не стану это покупать у тебя, но компро. А ты лучше шёл бы домой. Такой ветер. Я говорю: виенто, ты можешь заболеть. Каэра сэнфермо.
- Юстед эль американо дель хотэль? - спросил мальчишка и снова протянул Уилсону раковину. - Томен, эс эль регало.
- Но компро, - снова повторил Уилсон, но мальчишка настырно всунул ему раковину в руки и замотал головой:
- Но эс нецесарио динеро. Эс эль регало.
Всучил-таки раковину и побежал прочь. Только отбежав шагов на тридцать повернулся и помахал рукой.
Уилсон растерянно остался стоять с раковиной в руках и смотреть вслед, не понимая, чем так взволновала его эта мимолётная случайная встреча. Мальчишка казался одновременно и уязвимым до хрупкости в своей лёгкой одежде на ломких ногах кузнечика-переростка, и нагловато-дерзким, до лихости.Как вдруг он сообразил, что ещё вызывало настороженность и беспокойство - глаза у мальчишки были, в отличие от цвета глаз, привычного для южан, ярко-голубые.
Закат тем временем угас, и сразу, как это бывает на юге, без долгих сумерек упала темнота. Пока он добрёл до отеля — медленно, потому что устал — совсем стемнело. Свет в номере не горел, и Хауса не было. Только смятая постель с небрежно брошенным поверх неё пледом. Забеспокоившись, Уилсон положил раковину на стол в знак того, что приходил, если вдруг Хаус вернётся и они как-нибудь разминутся, а сам спустился на рецепшен, надеясь, что там снова окажется та, говорящая по-английски, девушка. Но надежды не сбылись: за стойкой сидела смуглявая мексиканка, и спросить у неё о том, куда ушёл Хаус или о том, откуда взялся мальчик с раковиной, Уилсону ни за что не хватило бы его скудного словарного запаса, так что он и пытаться не стал.
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
Сообщение отредактировал hoelmes9494 - Среда, 04.05.2016, 09:47 |
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Среда, 04.05.2016, 09:44 | Сообщение # 40 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| дорогие читатели, отрывок выше я слегка переделала - без ущерба смыслу, но если интересно посмотреть новый вариант - вернитесь к нему ещё раз. Сорри за неудобство.
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
|
| |
| |
| metressa | Дата: Среда, 04.05.2016, 13:36 | Сообщение # 41 |
|
Невролог
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 150
| hoelmes9494, я тут сегодня, вроде, видела еще один отрывок, который не успела заценить?
Жизнь надо прожить так, чтобы больше не хотелось
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Среда, 04.05.2016, 20:49 | Сообщение # 42 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| metressa, нет, это всё пока
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
|
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Суббота, 14.05.2016, 20:50 | Сообщение # 43 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| Хаус нашёлся на берегу. Там, где они накануне сидели в шезлонгах. Уилсон не увидел бы его в темноте, если бы не белая рубашка. Хаус стоял, опершись обеими руками на рукоятку трости, и ветер трепал подол и его уже не густые, но сильно отросшие волосы.
Уилсон подошёл и встал рядом.
- Что такое «регало»? - спросил, помолчав.
- Смотря от кого ты это слышал. Если от проститутки, значит, скоро будешь лечить свой триппер.
Просто колкая шутка. И вполне в духе Хауса. Но от её неуместности стало почему-то тошно. Уилсон сжал губы и опустил голову, и Хаус, видно, что-то почувствовал, потому что, наконец, повернулся к нему:
- Почему ты спросил? «Регало» означает «подарок». Кто-то что-то хотел подарить тебе?
Уилсон не ответил. Ему хотелось рассказать Хаусу о мальчике с раковиной, но он не знал, как передать зыбкое ощущение призрачности и потусторонности этой встречи. А Хауса между тем встревожило его молчание:
- Ты что, обиделся?
- Нет, что ты, - поспешно откликнулся он. - Просто не знаю, как сформулировать, чтобы ты меня сразу на смех не поднял... Мальчишка... Ну, почти подросток, но ещё нет... Такая здоровая раковина, - он показал размер ладонями. - Кажется, их называют буфонарии — я не уверен... Он сначала хотел продать мне, а потом вдруг подарил. Странный такой мальчик... Непохожий на местных. Голубоглазый... шатен, а не чернявый... и одет слишком легко и как-то... необычно. Как будто перенёсся сюда прямо из семидесятых... На гавайке «Led Zeppelin», «АВВА», «The Animals» - сейчас-то зачем их печатать? И сандалии тоже несовременные. У меня в детстве такие были, из кожаных ремешков...
Вопреки ожиданию, Хаус не отмахнулся от его рассказа, как от малозначащего факта — вслух задумался:
- Ковбойка и сандалии вполне могли несколько десятилетий ждать своего часа в сундуке — люди здесь небогатые. Голубоглазый? Для здешних мест броская примета. Поблизости не так много детей, а голубоглазых среди них ещё меньше. Думаю, для твоего спокойствия лучше бы узнать, кто этот пацан. Где ты его видел? И где ты вообще был? Я проснулся — тебя нет...
- Бродил по берегу. Там, дальше, за мысом. Здесь везде камни, а там песок. Но, правда, и камни тоже попадаются. В песке. Смотри-ка, кстати, что я нашёл, - он вытащил обточенный кусок стекла из кармана. - Иллюстрация того, как вода камень точит. А здесь даже не камень — стекло. Ни в одной ювелирной мастерской так чисто не отшлифуют... - он помолчал и протянул свою находку Хаусу: - Возьми. Пусть останется на память, когда... всё закончится.
Что-то дрогнуло в лице Хауса. Он взвесил прозрачный голыш в ладони, некоторое время смотрел на него непонятным тяжёлым взглядом и вдруг, резко взмахнув рукой зашвырнул сувенир далеко в волны.
- О`кей, - бледно улыбнулся Уилсон. - Ты решил проблему.
- Ты её и не пытался решать, - огрызнулся Хаус.
- Потому что мне не изменяет чувство реальности.
- Изменяет, раз ты думаешь, что когда ты умрёшь, эта паршивая стекляшка будет именно тем, что помешает мне тебя напрочь забыть... Ладно, хватит болтать - пошли в номер, - он повернулся и зашагал прочь, несмотря на хромоту, быстро — он всегда ходил быстро, порывистый и резкий, потому что медленно всё равно было больно. Замешкавшийся Уилсон догнал его только через несколько шагов.
- Ничего не можем сделать ни ты, ни я, - сказал он, чуть запыхавшись. - Только я с этим давно смирился, а ты — нет.
Хаус резко остановился и повернулся к нему лицом.
- Ты смирился? - с интонацией «не смешите мой лапсердак» переспросил он. - Ты?
Уилсон не выдержал его взгляда, отвернулся. Больно, почти до крови закусил губу.
Хорошее слово «смирился», отлично смягчает смысл любой беспомощности. Он сам чувствовал себя похожим на пустой и холодный каменистый океанский берег: волны паники, окрашенные близким закатом в цвет крови, то и дело накатывают, накрывая его с головой, и снова нехотя отползают, оставляя на песке и камнях мокрые обломки — мыслей, воспоминаний, надежд, разочарований, боли... Хуже всего ночью, когда он лежит без сна, прислушиваясь к сонному дыханию Хауса, стараясь попасть с ним в унисон, но безнадёжно спешит и начинает задыхаться. Тогда лучше вспоминать — его жизнь, в конце концов, и состоит из воспоминаний, как лоскутное одеяло, которое было у тёти Джейн: каждый лоскутик — встреча, разговор, хороший вечер, ссора, объяснение, ещё один хороший вечер... или плохой вечер.
Продолжение внутривквеливания.
Тот вечер был плохим. Умер пациент, и он не мог теперь отговориться тяжёлым течением болезни — смерть вышла нелепой до безобразия. А ведь клятвенно уверял, что всё будет хорошо. Потому что рак щитовидной железы — это тьфу, ерунда. Осознание того, что в онкологии «тьфу, ерунды» не бывает, пришло на несколько лет позже.
«Это киборг. Терминатор, - сказал Тейлор без улыбки, протягивая ему игрушку. - Пусть он будет у вас».Он вообще редко улыбался — смотрел из-под длинной чёлки печально и мудро, как будто ему намного больше лет, чем прописано в метрике.
Их первая встреча состоялась полгода назад, когда мать привела его на консультацию по направлению педиатра, обеспокоенного твёрдой припухлостью в ярёмной впадине.
- Доктор Уилсон, ведь у меня же рак?
- Боюсь, что так, Джонни.
- Значит, я скоро умру?
- Нет, с чего ты взял?
- От рака умирают.
- Ну, вот ещё. А я здесь, по-твоему, зачем?
- Дедушку тоже лечил хороший врач, но он всё равно умер, - мальчик пожал плечами, и в его голосе Джеймсу послышалось то, что Хаус любил повторять, как аксиому: «все врут».
Нужно было спасать положение. - он наклонился ниже и заговорщически понизил голос:
- Я тебе кое-что сейчас скажу, Джонни, только ты мне поверь, о`кей? Раки бывают разные — их очень много. Бывают очень злые, и с ними трудно справиться — наверное, твой дедушка умер от такого, а бывают просто мелкие пакостники. Я тебе обещаю, что у тебя всё будет хорошо. Ты знаешь, что такое «радикально»?
Тейлор покачал головой,но в тёмных глазах вспыхнула надежда.
- Можно подлечить рак, и больному станет лучше, но рано или поздно рак вернётся и сделает своё злое дело — это называется паллиативное лечение. Мы здесь и этим тоже занимаемся, когда больше ничего не можем поделать, и твоего дедушку, я думаю, тоже лечили паллиативно. Но у тебя лечение будет радикальным — это означает, что мы вылечим рак так, как будто бы его и не было.
- И я смогу выписаться домой?
- Конечно, сможешь.
- Спасибо, доктор Уилсон, - серьёзно сказал мальчик и протянул ему игрушечного робота.
Через полгода после операции он поступил снова. С болью в груди и кашлем с прожилками крови.
На вскрытии оказалось, что фолликулярный рак щитовидной железы рецидивировал с васкулярной инвазией и широким метастазированием. Но до этого две недели он пролежал в палате — немой из-за повреждения надгортанного нерва, но с говорящими глазами. Джеймс огромным усилием воли заставлял себя заходить в его палату. Пожалуй, он даже испытал облегчение, поднеся к глазам запястье, охваченное широким браслетом старомодных дорогих часов:
- Время смерти: девятнадцать двадцать четыре.
- Если бы вы тогда сразу провели сканирование с радиоизотопом, всё было бы гораздо проще, - сухо заметил неласковый босс — Бенджамен Нортон.
Джеймс задохнулся от негодования от такого «перевода стрелок», потому что полгода назад сканирование «зарубил» именно Нортон — сроки поджимали, а стандарт прямо не прописывал — в детской онкологии вообще было много белых пятен. Но сейчас напоминать об этом начальнику смысла не имело — в конце концов, пациент был доктора Уилсона, и он мог настоять.
- Ещё проще бы было, если бы у него вообще не было рака, - только огрызнулся он, но через несколько минут негодование ушло, а вина осталась.
Дети неплохо переносили даже вторую-третью стадию рака щитовидной железы после радиойода или эктомии. Продолженный рост означал, во-первых, недостаточный объём первого вмешательства, во-вторых, возможно, недостаточную супрессию гипофиза. И метастазы могли «настрелять» как из первичного очага, так и из возобновлённого. Но во втором случае вина лечащего врача была бы меньше.
Джеймс, запустив обе руки в волосы, листал и листал карту, вглядываясь в записи до боли в глазах. Дважды они пропустили явку, но он подозревал, что и назначенный для супрессии препарат дома Тейлор не получал. Последние анализы при поступлении довольно толсто намекали на это, но Джеймс не мог заставить себя устроить допрос с пристрастием убитой горем матери. Оставалось гадать и читать между строк. Он всегда неплохо знал карты своих пациентов — карту Тейлора он выучил наизусть. Наконец, когда за окнами уже стемнело, он тяжело поднялся со стула и побрёл к двери, чувствуя себя постаревшим за этот день лет на пять. «Киборг» стоял на углу стола безмолвным укором — забавная механическая игрушка из «Детского рая» или другого похожего магазина.
- Вскрытие в десять, - сказала ему секретарь Нортона Сара. - Уитнер будет непременно — он хочет вашей крови.
Джеймс молча кивнул,чувствуя, что слова Сары стали для него последней каплей.
На улице моросил дождь, попадая в унисон его настроению. До съёмной квартиры было около трёх кварталов — всего ничего. И ему даже хотелось промокнуть, поэтому он оставил автомобиль на больничной парковке и побрёл пешком, не замечая, как от мелкой россыпи брызг постепенно тяжелеет пальто, и волосы слипаются в мокрые сосульки.
- Хар-р-рош! - раскатисто прокомментировал знакомый голос и он, вздрогнув, чуть не споткнулся от неожиданности.
- Ты похож на мокрую курицу... в пальто, - продолжал Хаус, соскакивая с резного ограждения палисадника, на котором смирно сидел, раскрыв над головой большой серый с перламутровым отливом зонт.
- Ты что, меня тут ждал? - удивился Джеймс.
- Ну, что ты! Ждать тебя у дверей твоей квартиры — как ты только подумать такое мог! Я жду Синди Кроуфорд — вдруг заскочит в кафетерий выпить чашечку какао. Да, кстати, надеюсь, какао у тебя найдётся? Я принёс бисквитики, если они ещё совсем не размокли, - и он наглядно продемонстрировал коробку из кондитерской, завёрнутую в полиэтиленовый мешок от дождя.
Являться в дом с угощением было для Хауса нетипично, и Джеймс насторожился:
- Хочешь чего-нибудь от меня?
- Ты недослышишь? - посочувствовал Хаус. - Я же уже сказал, что хочу от тебя какао. Горячего. Я тут закоченел, пока тебя дождался, чёртов трудоголик. Никогда не думал, что отправлять на тот свет маленьких уродцев так увлекательно, что ты готов сверхурочно... - он оборвал сам себя и внимательно всмотревшись в лицо Джеймса, спросил уже без всякой иронии:
- Что, лажанулся по крупному, да?
Джеймс плотно сжал губы, от чего на щеках у него заломились ямочки, но совсем не те, что при улыбке.
- Похоже на то. Я тебе расскажу, ладно? Мне нужно мысли в порядок привести, а то я сам пока не знаю, насколько виноват... Когда ребёнок умирает от твоей ошибки, тут объективность берёт отгул.
Он поднялся на крыльцо и отпер дверь. Дом был небольшой, на несколько квартир, но соседи попались беспокойные — за стеной то и дело то кто-то дрался, то кто-то хрипло распевал хитовые шлягеры, бренча на гитаре. Сегодня, видимо, светила сошлись благоприятно для вокальных упражнений, и Хаус, едва услышав этот кошачий концерт, сморщился, как будто надкусил гнилую сливу.
- Ты знаешь, у старика Луи была довольно хриплая глотка и божественный сакс. И сейчас ребята из «новодела» нарочно стараются хрипеть «под Армстронга» - сам был грешен в невинной юности, пока не понял, что умения играть на саксофоне хрип не добавляет. Но этот... Я всегда думал, что медведи-гризли не проживают на съёмных квартирах и не пьют столько дешёвого пойла, от которого, видимо, слепнут и глохнут.
- А почему слепнут? - кротко спросил Джеймс, снимая мокрое пальто.
- Потому что для не слепых тексты напечатаны на каждом сайте. И ноты, и аккорды, поэтому так врать даже нарочно не выйдет. Так ты будешь варить какао?
- У него просто нет музыкального слуха, - заступился за соседа Джеймс.
- Ума — тоже.
Хаус прошёлся по комнате, осматриваясь и трогая предметы, переставляя, поворачивая, смещая их. Джеймс шёл следом, молча поправляя всё, как было. Заметив это, Хаус поднял бровь и сделал второй круг, в точности повторяя причиняемый беспорядок. Джеймс отошёл и сел на диван. Ему сегодня не хотелось ни играть, ни спорить. Он устал и чувствовал себя морально опустошённым.
- Какао, - напомнил Хаус.
- Сначала перестань громить гостиную.
- Громить гостиную? - кажется, по-настоящему изумился приятель. - Ты это называешь «громить гостиную»?Ты, как «человек дождя» - того гляди начнёшь мне долдонить про вторую базу.
- Ладно, я ненормальный, у меня пунктик, я терпеть не могу, когда что-то не на месте, и я это уже признал. Ты чего добиваешься?
- Хочу тебя разозлить.
- Ну... по крайней мере, честно... А зачем?
- С человеком в вегетативном состоянии скучно. И я тебе в третий раз напоминаю про обещанное какао.
Джеймс поднялся с дивана и поплёлся варить какао.
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
Сообщение отредактировал hoelmes9494 - Суббота, 14.05.2016, 23:07 |
| |
| |
| hoelmes9494 | Дата: Суббота, 14.05.2016, 20:50 | Сообщение # 44 |
|
фанат honoris causa
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 4345
Карма: 6358
Статус: Offline
| С утра Грег при всех получил нагоняй от начальницы за несанкционированное использование больничного сканера. С одной стороны, это было плохо — несмотря на кажущуюся толстокожесть, таких публичных порок он всячески старался избегать, а тут не успел увернуться, с другой — хорошо, потому что Кадди, наконец, кажется, окончательно убедилась, что подчиняться доктору Манну — начальнику инфекционного отделения - доктор Хаус всё равно не будет, к тому же, она давно уже чувствовала, что границы узкой специализации инфекциониста её проблемному сотруднику попросту малы, и вот теперь с оказией всерьёз задумалась о создании другого отделения, заточенного именно под Хауса. Она не была идиоткой, доктор Кадди, пробившаяся, не смотря на свою молодость, в высшее руководство больницы собственным умом и напористостью — она чувствовала в Хаусе огромный потенциал и ломала голову, как им распорядиться с меньшим уроном и большей пользой для больницы. «Тебе нужен толковый адвокат, - сказал бывший начальник Хауса по телефону ещё когда она наводила справки о нём, не желая довольствоваться сухими строчками служебной характеристики. - Этот ублюдок талантлив, поцелован Богом, я бы сказал, но он не признаёт никаких правил, и если ты хочешь, чтобы он у тебя работал, тебе нужен адвокат специально для него». Кадди приняла это к сведению, а теперь всё складывалось так, что и адвокат на примете был, и чаша терпения наполнилась до краёв, и кадровые перестановки всё равно пришлось бы делать - увольнялось по возрасту сразу трое: заведующий онкологией Брюн, хирург Сноу и пожилая операционная медсестра. На место Брюна, впрочем, давно уже метил молодой и настырный Малер, но, в любом случае, одна вакансия там открывалась, а вот из освободившихся вакансий Сноу и медсестры Кадди как раз и рассчитывала выгадать средства на новый отдел.
Грег идиотом тоже не был и сразу почувствовал, откуда ветер дует, как только Кадди убрала с доски объявлений эти две вакансии. Он и к Уилсону шёл поделиться своими надеждами и сомнениями, но, дождавшись его, передумал: таким расстроенным он приятеля ещё не видел.
Причина лежала на поверхности и, скрепя сердце, Грег приготовился исполнять роль жилетки и дружеского плеча. Не самая лёгкая для него роль, так что горячее какао покрывало только пени.
Правда, как оказалось, какао Уилсон готовит великолепно: он вытащил из шкафчика целую коробку специй и, посвященнодействовав минут пять, поставил перед Грегом напиток, сочетающий в букет ароматы шоколада, миндаля, корицы и муската.
- Чего ты туда напихал? - поинтересовался Грег не слишком любезно, чтобы не приучать к хорошему. Разочарование — дорогая цена за мимолётные удовольствия — это он твёрдо усвоил с детства, поэтому предпочитал заниженные ожидания, и отношения строил с тех же позиций.
Уилсон улыбнулся: похоже, он начал привыкать к своеобразной манере общения нового друга и сейчас, по крайней мере, понял, что напиток одобрен.
- Этот рецепт бережно хранится в нашей семье с незапамятных времён и передаётся из поколения в поколение по мужской линии при достижении совершенных лет, - таинственно понизив голос, сообщил он. - Под страхом смерти я должен хранить его состав в тайне от воинственных пришлецов. Передай мне бисквит, пожалуйста.
Грег передал, вздохнул обречённо и милостиво разрешил:
- Ну, давай, кайся.
Выслушал сбивчивый и более чем эмоциональный рассказ про рецидив рака, широкое метастазирование и оставшийся праздным сканер, побарабанил пальцами по крышке стола, покивал понимающе, после чего сказал, что Уилсон — идиот, банален до ужаса и всю жизнь будет наступать на одни и те же грабли.
- Ты же хотел сканирование в первый раз. Почему не настоял? Прогнулся, как и с диссертацией Уитнера, а потом огрёб от того же, перед кем прогнулся. И ещё огребёшь. Потому что твой начальник тебя выламывает, как хочет, а ты это молча глотаешь. Это был твой пациент, твой диагноз, и тебе решать. А ты позволил себя нагнуть.
- А что я должен был сделать? Драться? Он — мой начальник.
- Да что угодно. Запереть его в туалете, выкрасть мальчишку и просканировать... С другой стороны, - задумчиво перебил он сам себя, -будь ты однозначно уверен в необходимости сканирования, ты бы так и сделал — уж настолько-то я тебя знаю. Значит, стопроцентной уверенности у тебя не было — ты хотел просто подстраховаться... А что интраоперационно было в первый раз?
- Фолликулярный рак. Сделали субтотальную резекцию, ревизию лимфоузлов, шире брать не стали,чтобы не повредить паращитовидные железы.
- Фолликулярный рак - не раритет. Поправь, если ошибаюсь, но, кажется. сплошь и рядом после субтотальной полное выздоровление, если не считать пожизненной заместительной терапии, конечно.
- Супрессивной для начала, - поправил Уилсон. - Такое быстрое и агрессивное рецидивирование могло означать, что она не проводилась. Я получил лабораторные данные, косвенно это подтверждающие.
- А ты её назначал?
- Естественно. Мы взяли кровь на иммунные маркеры, но результат укладывался в норму. Да, тяготел к верхней границе, но укладывался. На ультразвуке — послеоперационный рубец. Он тоже мог искажать данные... Но я смотрел его, щупал, слушал сонные артерии — и сразу, и через месяц - придраться было не к чему. Я сказал ему, что он здоров и отпустил на амбулаторное долечивание. Послушай, я же столько раз видел данные статитстики по фолликулярному раку щитовидки. Более девяноста процентов излечиваются радикально, дети — девяносто семь-девяносто восемь процентов... Я был совершенно уверен, что здесь будет всё в порядке.
- А пацан попался крепкий орешек - изгадил тебе всю статистику, перевернул мировоззрение, и ты впал в меланхолию?
Уилсон поводил головой из стороны в сторону — то ли «нет», то ли воротник слишком тесный.
- Завтра вскрытие, - сказал он, помолчав. - Мне уже обещали, что Уитнер на нём припомнит мне свою диссертацию, да и Нортон по головке гладить не станет, но дело даже не в этом...
- Знаю, - серьёзно кивнул Грег. - Тебе сейчас чертовски хочется,чтобы у парня внутри нашёлся какой-нибудь сундучок с сюрпризом, и это будет означать твою индульгенцию. А отсутствие сундучка будет означать, что как онколог ты — пустое место, не сумевший оценить риски. Вот это тебя угнетает, а не несделанное сканирование. А теперь докажи мне, что ты всё-таки что-то из себя представляешь — расскажи мне про этот гипотетический сундучок. Какого он цвета? Размера? Что у него внутри кроме сушёных мышиных какашек? - Грег встал с места, чтобы налить себе в кружку ещё какао, мгновение подумал — и Уилсону тоже налил.
Джеймс принял кружку из рук Хауса, но даже не отхлебнул — поставил на стол. Он задумался. Слова Хауса про сундучок неожиданно высветили ситуацию под другим углом зрения. В конце концов, рецидив у Тейлора случился, действительно, не из-за того, что его не стали сканировать на тиреоидную ткань. А из-за чего? Почему так бурно?
- Если он, действительно, не принимал назначенных таблеток, - сказал он, подумав. - неподавленный гипофиз стимулировал рост тиреоидной ткани, а высокая лучевая нагрузка, особенно если он к ней чувствительнее, чем среднестатистический ребёнок его возраста, могла снизить тканевой иммунитет...
- Иди скажи матери, что она убила своего сына, когда не стала давать ему прописанные лекарства.
Джеймс яростно замотал головой:
- Не скажу. Я же не уверен на сто процентов, да я бы не смог с ней так поступить даже если бы был уверен на сто процентов. Это жестоко. Она думала, что защищает сына, а не убивает его. Многие люди боятся гормональной терапии.
Хаус посмотрел с интересом:
- Не хочешь её обвинить? Тогда она обвинит тебя.
- И правильно сделает. Я и виноват, если не смог донести до неё важности супрессии гипофиза.
- Она тебя не в этом обвинит.
- Всё равно лучше меня, чем себя.
- Да твой нимб прямо искрится от самоотверженности. Только твой злой начальник этой иллюминации не оценит. Если ты признаешь свои ошибки, он постарается спихнуть на тебя и свои собственные, а насколько я понял, наведя об этом типе справки, у него принципы гибкие.
- Ты наводил о Нортоне справки? - удивлённо заморгал Джеймс. - Зачем?
- Интересуюсь твоей жизнью. Мы же друзья?
- Ну, поскольку ты беспрепятственно вламываешься ко мне в любое время дня и ночи, наверное, да...
- Так вот, у этого твоего Нортона больное самолюбие. Ему на него кто-то наступил, когда он карабкался по карьерной лестнице, и отдавил. Исков пациентов он, до смерти боится, малейшие конфликты гасит, переводя стрелки, так что и здесь он всеми правдами и неправдами постарается сделать крайним тебя, а не себя. В том числе, в глазах матери и в глазах комиссии по разбору. Ну а поскольку без обвинений в халатности и неподчинении у него это дело не выгорит, готовь задницу.
Джеймс пожал плечами. Даже если Нортон переведёт стрелки, это сейчас для него не будет иметь значения. Пока он делал то, что, по его представлениям, должен был делать, и пока его действия прямо не противоречили требованиям служебной инструкции, он не слишком обращал внимание на мышиную грызню коллег и начальства. Его волновало только то, что он что-то упустил, и это его упущение привело к гибели Тейлора. Хотя он чувствовал правоту Хауса, и ему уже самому давно было неуютно работать с самолюбивым и беспринципным Нортоном,
- Слишком быстро. Всё равно слишком быстро. Даже если он не получал супрессивную дозу, у детей всё развивается быстро — появились бы жалобы, он бы выглядел вялым, с микседемой, с желтушностью, была бы не только анемия, но и дислипидемия, брадикардия — ничего подобного не зафиксировано, и мать не жаловалась...
- А что конкретно было в анализах? - оживился Хаус.
- Синтетический гормон он начал получать сразу, как поступил, так что этот анализ неинформативен, но гормон гипофиза не был подавлен — он был наоборот, повышен. Так, как бывает при первичной недостаточности щитовидки без лечения или... - Джеймс застыл с остановившимся взглядом и приоткрытым ртом.
- Или? - насмешливо спросил Хаус, как человек заранее знающий ответ.
- Или, - замедленно откликнулся Джеймс, - при первичной опухоли в гипофизе... которая простимулировала рост метастазов и рецидив.
Хаус победоносно щёлкнул пальцами и уставил указательный Джеймсу в лоб:
- Вот он, твой сундучок. Завтра не забудь залезть трупу в голову. Кстати, примечательно, что первой твоей идеей была та, что мать врёт. Ты не совсем безнадёжен, только Нортон тебя испортит... Между прочим, в нашей больнице открылась вакансия онколога. И она в двух шагах от так полюбившейся тебе столовой для бездомных.
Путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию. Всё остальное - ванильная ересь.
Сообщение отредактировал hoelmes9494 - Суббота, 14.05.2016, 20:59 |
| |
| |
| metressa | Дата: Воскресенье, 15.05.2016, 04:22 | Сообщение # 45 |
|
Невролог
Награды: 0
Группа: Персонал больницы
Сообщений: 150
| hoelmes9494, спасибо за проду!
Жизнь надо прожить так, чтобы больше не хотелось
|
| |
| |
|
Наш баннер |
|
|
|
