До больницы ехать еще минут двадцать. Снова идет дождь. Как в тот раз. В клинике уже не только Кадди знает, что с Хаусом и где он. Разве утаишь такое от Кэмерон, если еле дершишь себя в руках? Все норовят проведать его, поддержать, поговорить. А я не могу им объяснить. А хуже всего то, что запутался сам. Я думал, худшее уже позади. Думал, худшее – это когда он корчился от боли, прокусывал до крови губы, впивался ногтями в ладони… Мы были готовы к этому, но почему-то никто не заботился о том, готов ли он. Да, не было другого выхода. Да, галлюцинации и потеря связи с реальностью – это уже не просто зависимость от наркотиков. Но ведь когда он вызвал инсулиновый шок, то по сути признал, что боится шизофрении меньше, чем боли.

...Когда это случилось в первый раз, я думал, что ему вкололи обезболивающие. Морфин или еще что посильнее. Я зашел в палату, готовясь встретить измученный взгляд красных глаз, увидеть согнутую напряженную фигуру, услышать прерывистое дыхание. Я так свыкся с этим за последний месяц, что стал забывать того, прежнего, Хауса – насмешливого, уверенного, сильного. Самым страшным было не то, что боль ломала его физически (хотя опять же, черт возьми, мы судили со своей колокольни), пугало, что он перестал верить себе. Я входил в палату, а его взгляд продолжал блуждать: по мне, по… (Эмбер? Катнеру?) лишь спустя несколько минут, Хаус осознавал, что я настоящий.
В тот день тоже шел дождь. Хаус сидел на кровати спиной к двери и смотрел в окно. Плечи, тело, все было расслаблено, он опирался о руки за спиной, а когда я вошел, даже не пошевелился.

– Хаус, привет! Хаус! – он совершенно не реагировал на слова. Я обошел кровать, чтобы увидеть лицо и… Хаус улыбался. Не знаю, может кто-то и видел его таким счастливым – Стейси или фортепианные партитуры – но я никогда. В его улыбке всегда пряталась грусть, или разочарование, или затаенная боль. Умиротворение, покой, тихая радость – это так не сочеталось с Хаусом, с тем Хаусом, которого я знал, что его лицо казалось мне почти чужим. И еще этот взгляд, я даже невольно обернулся: он явно видел не залитое дождем серое окно…
Врач, за которым я кинулся, не понимая что происходит, сказал, что не давал Хаусу обезболивающих. А потом мы около сорока минут звали его из того, невидимого нам мира за окном.

– Хаус! Хаус!

Только негромко, спокойно, говорил мне врач, и ни в коем случае не прикасайся к нему, не повышай голос, мы ведь не знаем где он сейчас. Господи, после этого я прочел столько материалов по психиатрии, сколько не осилил за все время учебы в меде. Если человек уходит в себя, и, например, думает, что идет по карнизу высотки, а кто-то в это время неосторожно докричится до него из реальности, человек может оступиться и полететь вниз. Потом уже ничего не важно. Он вернется, откроет глаза, но в них больше не отыскать смысла и жизни: его сущность будет лежать разбитая, на асфальте.
Я захожу в палату и не знаю, чего бояться больше: боли или счастя в его глазах.

Хаус! Хаус! Хаус! Заставляю голос не дрожать.
Хаус!
Нет, он не идет по карнизу, он рассказал тогда, что видел в том, недоступном нам мире.
Хаус!
Знаю, ты говорил, что там не больно и не страшно, там нет предательства, смерти и вины, но
Хаус!
прошу тебя, возвращайся. Ведь всего того на самом деле нет, а есть палата, и боль, и серое окно, залитое дождем.
Хаус!
Мы обязательно придумаем что-нибудь, мы ведь всегда что-то придумывали…
Хаус!

Он вздрогнул, закрыл глаза. Задохнулся от боли. Я протянул руку, чтобы придержать за плечо, теперь уже можно (Боже, сколько раз я порывался растормошить его, продолжая просто настойчиво звать). Наконец-то он посмотрел на меня осмысленно. Тяжелее всего выдержать вот этот первый взгляд – в нем потерянность, вопрос, разочарование: зачем ты вырвал меня оттуда, зачем?
– Хаус, ведь того, что ты видел нет на самом деле, ты просто сидишь и смотришь в окно, понимаешь?
– …да? А как мне понимать, где реальность? Там, где боль – там реальность? Где ни на секунду не смолкающая Эмбер, труп Катнера, ломка и… – там реальность? Уилсон, ты правда уверен в этом?

Я сижу в кабинете лечащего врача. Он вышел, оставиив меня думать и решать. Есть два выхода вернуть Хауса: заставить его поверить, что ЗДЕСЬ есть за что держаться, найти хорошее в реальности (если бы я знал, что!) или же убедить его, что ТАМ не так прекрасно, как ему кажется. Вместо монотонного хаус! вклиниваться в сознание другими словами. Выведать, что он там видит и постепенно ломать это. Тебе не больно, Хаус? Это морфин, много морфина, у тебя от него печень откажет. Тебя там любят? Завтра бросят, и ты снова останешься один … Ты купил новый мотоцикл? А не заметил, что детали шатаются?.. Мне снова нужно решать. Два пути. Два варианта. Есть, правда, еще один, третий…